— Вырубай голову, Александра, и не делай глупых выводов о том, чего не знаешь и не пробовала.

Она сопротивляется, выписывая задницей восьмерки, но все равно до безумия меня хочет. Именно меня и именно вот так: между полками, там, где нас ничего не стоит найти.

— Локи… — почти стонет от предвкушения.

Я должен быть аккуратнее, нежнее и сдержаннее, но вместо этого дергаю ее задницу к себе навстречу, вынуждая Овечку приподняться на носочки. Ее покорность оглушает, ее пошлые мыслишки растворят терпение без следа.

Одно движение: прикасаюсь к ее раскрытым, как бутон, половым губам, даю себе стать хоть немного влажным от ее желания, и просто сразу — до конца, весь, целиком, до тяжелого удара, от которого Александра дрожит взведённой тетивой.

Книги валятся нам на голову, словно град.

По фигу — выхожу и снова засаживаю ей до самого паха, до толчка бедрами в ягодицы. От которого сносит башку. Овечка запрокидывает голову, ищет мой поцелуй.

— Кричи, Александра, пока я, сука, не оглохну.

Она словно ждет именно этого: распахивает рот в унисон к моему таранному движению, вздыхает так громко, что я готов услышать этот звук во внезапном дребезжании стекол.

Я двинут. Болен. Одержим. Полностью отдан на откуп потребности заполнить ее собой. Она такая маленькая и хрупкая, но отдается, словно грешница: принимает всего, сдавливает внутренними мышцами, выдаивая каждую каплю моей длинны.

Это не ванильное занятие любовью и не секс украдкой.

Это какой-то бешенный гон, попытка разорвать ее на кусочки, поглотить, принять в себя, чтобы сохранить нетронутой и живой. До конца наших дней.

Член в ней горит, как будто это мой первый раз, потому что необходимость взять все и сразу невыносимо сильна. Как будто если остановлюсь, то во мне сломается механизм, вливающий в меня жизнь.

Овечка дрожит, судорожно кусает губы, кричит, бьется подо мной, пока я остервенело тяну ее бедра себе навстречу. Хочу растянуть удовольствие, но просто не могу: мысли уже спутались в клубок какой-то горько-сладкой дряни, в которой мне необходимо пометить ее изнутри.

Демон все подери!

Да! Да!

Позвоночник простреливает приятная судорога, я в ней до самого конца и не могу не смотреть, как чумовая задница сплющилась от моего напора.

Кончаю, кажется, как первый раз в жизни. Так глубоко в нее, что готов поспорить — кожа Овечки становится теплее одновременно с тем, как она хнычет в приступах оргазма.

Я вдавливаю ее в полку, позволяю распрямиться, завести руку мне за шею, и целую жадные ищущее губы.

Слышишь, Создатель? Вот тебе мой средний палец, а не Александра.

Проходит пара минут, прежде чем я с горем пополам вспоминаю, как и чем дышать. И Овечка все это время восхитительно трется об меня голой задницей, которую мне — помня утренний подвиг моей женушки — хочется укусить в ответ. Но где-то неподалеку раздается выразительный кашель, и Александра буквально на глазах из раскованной грязной девчонки превращается в строгую заучку, которую поймали с сигаретой на заднем дворе. b8d823

Ей нужно мгновение, чтобы натянуть джинсы, поправить одежду и привести в порядок волосы. И недовольные глазищи стреляют в меня, пока я неторопливо — меня обуяла зверская лень — одеваюсь и прячу ремень в петли.

— Мог бы и побыстрее, — зло шипит мой Бермудский треугольник, и я не могу удержаться, чтобы не подтянуть ее к себе для быстрого горячего поцелуя.

Моему языку так комфортно у нее во рту, что я запросто могу представить будущее, в котором начинаю и заканчиваю свой день вот такими человеческими нежностями. Кряхтение раздается совсем рядом, и Александра стучит меня по плечам, совсем неодобрительно проглатывая мой довольный смешок.

— Сытый демон — довольный демон, Овечка. — Конечно же, я вовсе не о голоде в привычном смысле этого слова.

И Александра, судя по румянцу на щеках, правильно понимает двойной смысл моих слов.

Дедок, который сидит тут на вахте, вырывает наши фигуры тусклым лучом фонарика. Овечка быстро и не очень убедительно бормочет, что мы случайно устроили беспорядок и быстро все уберем. Судя по тому, как этот мужик «покашливал», он не впервые становится свидетелем того, чем обычно начинаются вот такие беспорядки. Поэтому крякает с выразительным пониманием и шаркает обратно к себе на вахту.

— Знаешь, Овечка, — говорю, стоя на лестнице, пока женушка передает мне стопки книг, — если у бардаков будут такие предыстории, то я согласен устроиться сюда не четверть ставки. Предлагаю в следующий раз опробовать стойку с классикой английской литератору. Я слышал, читатели туманного Альбиона те еще затейники, когда не корчат из себя зануд.

Овечка отвечает на мои издевки громким свирепым сопением.

После работы Локи напоминает мне о нашем уговоре, что на время до развода я буду жить у него. Честно говоря, после того, что мы устроили в библиотеке, мои мысли стали похожи на карамельных лошадок на залитом солнцем лугу: такие же милые, сладкие и вязкие, а оттого медлительнее улиток. Поэтому я просто поудобнее устраиваюсь на переднем сиденье его авто и прикрываю глаза, вяло вспоминая, давала я обещание переехать к нему прямо сегодня, или речь шла о ближайшем будущем, или я вообще ни на что такое не подписывалась?

И пока так думаю, Локи привозит меня к модной новостройке в центре столицы. Небоскреб чем-то похож на его «Палаццо» в Тени, только белый и не такой грандиозный, и я не могу отделаться от мысли, что он кренится набок, как Пизанская башня.

— Так, Овечка, ну-ка иди сюда.

Локи берет меня на руки, потому что у меня, в самом деле, слипаются глаза — и спать хочется сильнее, чем утолить любопытство поглазеть на еще одно его холостяцкое жилище. Хорошо, что завтра у меня нет первой пары и можно валяться в постели на целый час больше. Целый хороший жирный сонный час! Спасибо, боженька, что ты изобрел простуду — и иногда она косит твоих верных слуг по борьбе с ней.

Все-таки, несмотря на почти склеившиеся веки, я успеваю выхватить кое-какие детали интерьера: большую светлую студию, несколько арок и дверей, панорамное окно, похожая планировка. И даже столик стоит примерно на том же месте.

— Ты такой консерватор, — еле ворочаю языком, пока демон несет меня в кровать и бережено укладывает на прохладные покрывала.

— Ты тоже, — усмехается он, стаскивая бою обувь и джинсы. — Трусики в горошек — старая добрая классика. Овечка. У меня от вида тебя в них уже стоит.

— Опять? — смеюсь я. Приходится приподняться на локтях, чтобы Локи снял еще и свитер. — Я знаю, как разбогатею, демон. Заработаю кучу денег, величиной с твою черную башню, дам взятку кому надо — и никаких трех месяцев на примирение.

— Посвяти меня в свой гениальный план, Овечка.

— Тогда не будет эффекта внезапности, так что… — Щелкаю языком. — Просто поживи с мыслью, что я найду на тебя управу.

Локи плюхается рядом, и я недовольно кривлю рот, потому что лежу перед ним почти голая, а этот коварный соблазнитель даже ремень не соизволил снять. Но на споры нет ни сил, ни желания, поэтому просто наслаждаюсь новой порцией его заботы: он старательно взбивает подушку у меня под головой и задирает одеяло мне чуть ли не до подбородка.

— Я сцежу с тебя кровь, — шепчу заговорщицким шепотом, подавляя зевок. — И буду продавать фармакологическим гигантам как средство для потенции.

— Гениальный план, — усмехается демон. — Только учти, Овечка, я до усрачки боюсь иголок, так что советую озаботиться средствами защиты, прежде чем подходить ко мне со шприцем.

— Локи, — я уже почти сплю, но все равно нахожу силы, чтобы подцепить пальцами ленту на шее. — Сними с меняю эту дрянь.

И засыпаю, не дождавшись ответа.

Будильник будит меня по старому времени, потому что я забыла перевести его на час вперед. Сонно выставляю дополнительное время и уже собираюсь снова провалиться в сон, когда мое внимание привлекает две странности: пустая постель, в которой лежу только я, без намека на то, что Локи провел здесь ночь, и сидящий в кресле напротив мужчина неопределенного возраста.