Довольная усмешка у меня над виском и легкое касание губ, от которого ухо мгновенно краснеет.

— Как ты себя чувствуешь, Бермудский треугольник? Скажи, что ты в порядке, — он почти молит — и ладонь сползает по моему позвоночнику до поясницы, надавливает, заставляя меня прогнуться в спине. — Пожалуйста, Овечка, скажи, что ты готова трахаться.

Хочу сказать, что лучше дам обет молчания, чем произнесу эту похабщину, но Локи уже заводит ладонь вперед, легко выуживает пуговицу из петли джинсов, тянет вниз молнию.

Я его хочу — это очевидно.

Кому я сделаю хуже, отказываясь от любимых сладостей?

— Вот за это, мой Бермудский треугольник, я и люблю твой совершенно волшебный непредсказуемый мозг, — отзывается демон, запуская пальцы мне под джинсы. — Знаешь, почему мужчина любит позу сзади?

Кажется, мой странный всхлип не очень похож на вопрос, но сойдет.

— Потому что нам нравится брать свое. А ты, Овечка, моя по определению.

Я подумаю о разводе… завтра.

Никогда в жизни меня не мучили такие противоречивые чувства. С одной стороны, хотелось что есть силы стукнуть демона и, наконец, протрезветь, избавиться от его странного влияния. С другой — мне нравилось чувствовать его рядом. Нравилось все то бесстыжее и откровенное, что он со мной делал. И главное — как он это делал. Не заставлял и не вынуждал, но одним только голосом подталкивал к правильному решению. Как будто точно знал, что я не собираюсь отказываться от удовольствия, но толика здравого смысла мешает мне сразу броситься ему на шею.

— Могла бы хоть трусики оставить, — ворчит демон, просовывая пальцы под мои простые трусики в горошек. Они не бабкины, конечно же, но в сравнении с тем, что выбрали для меня в магазине, почти как пояс верности.

— Если тебе что-то не нравится, можешь просто оставить меня в покое, — отвечаю я, немного поворачивая голову. Теперь от его шеи меня отделяет всего пара сантиметров, и если Локи хотя бы попробует убрать руку или передумает в принципе, я его точно укушу. И совсем не так мило, как сегодня утром.

Но демон полон решимости, и когда его пальцы скользят вниз по моей промежности, я хочу только одного — выгнуться назад и раздвинуть ноги.

— Меня бы это определенно сподвигло на подвиги, — посмеивается Локи и рукой толкает назад, чтобы я еще глубже прогнулась в спине.

Где-то здесь ходит охранник, хоть библиотека уже закрыта, и мы с Локи задержались только чтобы доделать работу. Ничего не мешает седому Михалычу заглянуть в читальный зал, проверить, как у нас тут дела, а заодно намекнуть, что поздние работники крадут его время на сон. И если он зайдет…

Но вообще плевать, потому что пальцы Локи уже добираются до моей влаги, и он отчаянно стонет через стиснутые зубы. Пара невесомых касаний по сжатым половым губам — и мне все-таки приходится впиться зубами в его шею, чтобы подавить желание приказать ему быть быстрее. Но ведь он и так читает мои мысли, иначе, откуда этот рваный вздох пополам с какими-то грубостями?

— Я без тебя чуть не сдурел, Овечка, — неожиданно глухо и тяжело говорит он. Пальцы на моих запястьях превращаются в стальные тиски, но мне нравится осознавать, что я, возможно, буду помечена отпечатками его пальцев и царапинами от когтей. — Никогда не был так близок к тому, чтобы запихнуть в клетку живого человека.

Эти слова должны бы пугать, но меня они только еще больше распаляют.

— Ты моя, — рычит этот собственник. — Повтори это, Александра.

Мотаю головой. Ни за что на свете не скажу это. Не после того, как он признался в дурацком пари. Но именно сейчас в голове появляется странная, пока еще очень зыбкая мысль, что мне невыносимо представить день, в котором демона не будет у меня за спиной. День, в котором никто не будет провоцировать меня отвязанными шутками или просто приносить завтрак, пока я, как маленькая, прячусь в ванной, каждый раз по кирпичикам собирая оборону.

— Ты снова лишком много думаешь, Овечка.

— Так прекрати требовать всякую ерунду, — огрызаюсь я, не без удовольствия любуясь на два алых полумесяца у него на шее. Моя отметка. Может быть, на нем все сойдет за минуты, но пока буду верить, что точно так же, как я ношу дурацкий ошейник, Локи носит след моей собственности.

Он прижимается ко мне бедрами: твердость под штанами выразительно давит на ягодицы, и я непроизвольно жмурюсь от острой необходимости почувствовать его голой кожей.

— Как насчет свалить еще пару полок, Александра?

— Только пару? Почему не все?

Мне нравится его хриплый приглушенный смех.

Нет, я люблю этот смех.

Мне нравится, как утроена ее голова. В особенности, даже если это звучит как ахинея, я просто охуеваю от гармони хаоса ее мыслей. Сейчас она думает о том, что хочет мой член, а через мгновение упивается моим смехом, который мне самому кажется близким к лошадиному ржанию. Но что это, как не субъективная оценка влюбленной женины? Хорошо, что Овечка ни черта не научилась закрывать свои мысли, и вся передо мной. Абсолютно обнаженная в каждой потребности и без всякого ханжеского «я не должна, у нас не любовь!»

Я не знаю, что у нас. И не хочу пока об этом думать, потому что все это станет понятно только после того, как я отыщу лазейку и украду у отца ее душу. Заберу этот свет и тепло, и крышесносную улыбку, и очки, как у ботаника, но не позволю ни единому волосу упасть с ее головы. А потом, когда моему Бермудскому треугольнику ничего не будет угрожать, попробую разобраться в том, не принимаю ли я жалость за другое чувство.

Нехотя, вынимаю пальцы из ее джинсов и одной рукой, кажется, довольно грубо, стаскиваю с Александры джинсы вместе с трусиками. Блядь, горошек! Цветной горошек на белом хлопке. Я не мог бы возбудиться больше при всем желании — абсолютно уверен. И все мое недовольство тем, что Александра не носит мои подарки — полная чушь.

Ее задница прямо передо мной: сливочная кожа, упругая, как персик. Не могу удержаться — провожу пальцем по ложбинке между «дольками», и Овечка дрожит, покрываясь мурашками. Елозит руками по книжным рядам — и пара томов все-таки с грохотом летят вниз. Благо, мне на голову. Не в первый раз, даже почти смешно. Хорошо бы немного отрезвило, но перед глазами просто жгучая пелена, за которой есть только Александра: ее разгоряченная кожа, от которой растекается адский жар, ее запах, на хрен вышибающий мне мозги. Ее слабые попытки выиграть немного независимости, которые я тут же пресекаю, снова и снова выразительно сдавливая руки над головой. Ее спина напряжена — я чувствую это даже сквозь одежду. Разорвал бы все к сраной матери зубами, до следов на лопатках, но это будет слишком немилосердно для ее второго раза.

— Расставь шире ноги, — с нажимом, чтобы даже не думала отказать, говорю я.

Малышка послушно разводит ножки, насколько это позволяют висящие на коленях джинсы. Есть что-то невыносимо сексуальное в том, как Овечка подчиняется и не подчиняется одновременно. С одной стороны — беспрекословно делает все, что я скажу, с другой — все ее мысли о том, что она делает это не ради покорности, а ради собственного удовольствия.

В итоге я снова прихожу к мысли, что это она меня трахает, а не я ее.

Расстегиваю свои брюки, откидываю ремень по обе стороны и практически со стоном провожу вверх и вниз по получившему свободу члену. Овечка мычит, брыкается — и я успокаиваю ее, в одно движение прижимаясь своим стояком к ложбинке у нее между ягодицами. Делаю пару тяжелый грубых толчков и заново распаляюсь от вида темной налитой кожи в контрасте с ее белой задницей. Когда-нибудь, когда разберусь с кавардаком наших судеб, я обязательно посвящу ее в радости анального секса.

— Ты больной, — незамедлительно огрызается она, напоминая, что не только мне доступны лабиринты ее разума, но и ей — мои.

— Я просто… разносторонний, — усмехаюсь, несильно щипая ее за ягодицу.

— За что? — скалится Овечка и пытается вывернуться, но на этот раз я хватаю ее за бедро.