Когда возвращаюсь в комнату, надеюсь увидеть Александру голой и устроить ей сладкое пробуждение в моих объятиях.

Хотя, к черту! После ее выходки она у меня сладкое еще долго не увидит.

Но, увы, Александра, свернувшись клубком, спит без задних ног под одеялом. И самозабвенно посапывает, изредка смешно ворочая носом, почему-то похожая на отъевшегося ежа.

Нет, я буду сильным и верным слову. Обещал устроить ей траходром — устрою, и спать она будет потом, под утро, обессиленная и готовая ублажать все мои демонические пристрастия. В особенности те, в которых ее голова оказывается в области моего живота.

Выбираюсь из штанов и голым залезаю под одеяло. Тяну Овечку к себе, разворачивая так, чтобы она уткнулась грудью в мою грудь, и недрогнувшей рукой собираюсь вытряхнуть из нее весь сон. Но совершаю непростительную ошибку: даю себе минуту, чтобы рассмотреть умиротворенное спящее лицо. И Александра, словно чувствуя мои намерения, забрасывает ногу мне на бедро, одновременно настойчиво обнимая обеими руками.

Она теплая, упругая и мягкая одновременно. Сам не замечаю, как уже глажу ее колено, веду ладонью по бедру и обхватываю ягодицу. На ней в самом деле стринги — и нужно всего одно усилие пальцев, чтобы тонкая полоска кружев лопнула, разваливаясь на бесполезный теперь лоскуток. Овечка вздыхает, немного откидывает голову. В полумраке комнаты контур ее подбородка кажется тонким, а кожа — почти прозрачной.

Отшвыриваю план устроить ей еще одну порку и феерическое лишение невинности, потому что куда интереснее будет скользнуть в ее чувственный сладкий сон. Первый же образ, на который наталкиваюсь, заставляет член стать твердым до болезненной тяжести.

— Ты плохая девчонка, — ухмыляюсь в ее полураскрытые губы, потому что сейчас, в уютной безопасности своего сна, Александра сама мечтает опустится на колени.

Она облизывает во сне губы и я, проглатывая стон, вталкиваю между ними большой палец.

— Соси его, — чуть тверже, чтобы она и не думала отказать.

Губы смыкаются на мне так плотно и горячо, что я грубо подтягиваю ее к себе, устраивая член на гладком девичьем животе. Овечка втягивает мой палец в глубину горячего рта — и я толкаюсь бедрами, увеличивая трение.

Это просто полная херня, потому что кончать я согласен только либо в нее, либо в ее классный рот, тем более после того, как она так сочно сжимает губами мой палец. В своем сне Александра еще колеблется, но я подталкиваю ее мысли в нужную сторону.

— Мне будет классно, если ты откроет рот шире, — подсказываю ее несмелым губам, пока она совершает поступательные движения, словно пробует на вкус совсем не мой палец.

Черт! Черт!

— Глубже, Овечка. — Проталкиваю палец до самого основания, поглаживая нёбо кончиком ногтя.

Александра стонет, подмахивает бедрами, уже выдавая себя влагой, которую оставляет на моей коже. Проталкиваю ладонь между нами, нахожу ее лобковую кость и провожу пальцами по горячей гладкой коже. Александра замирает, стоит мне раскрыть ее и погладить клитор одним случайным касанием.

— Не отвлекайся, работай ртом, — напоминаю я и грязно матерюсь, потому что она сильно, до крови, прикусывает фалангу острыми зубами.

Перевернуть бы ее сейчас на спину, забросить обе охеренных ноги на плечи и вставить так, чтобы в голове зазвенело!

Но Александра как будто чувствует, быстро меняет тактику — и теперь ее язык порхает над местом укуса, слизывая пару капель крови. И там, в ее сне, она глотает все, что я ей дал, жадно и голодно, словно была создана именно для этого. Если бы я только мог, я бы похоронил себя в ее мыслях на всю ночь и наслаждался если не реальным поревом, то хотя бы тем, как сладко она выпрашивает еще немного меня.

Овечка недвусмысленно потирается напухшими складками о мою руку, и я чувствую, каким тугим под моими пальцами стал ее клитор, как она шумно втягивает воздух каждый раз, когда я чуть сильнее на него надавливаю. Иду дальше: сжимаю узелок двумя пальцами и чуть оттягиваю вверх. Александра вонзает ногти мне в затылок, ее пятка таранит копчик и притягивает еще сильнее, чтобы между нами совсем не осталось свободного пространства.

— Хочешь кончить? — Жаль, что она не может ответить. — Понравилось сладкое, да, малышка?

Ее губы шумом выдыхают короткое и такое зовущее «да!»

— Тогда твое наказание будет для меня особенно приятным, — ухмыляюсь и в ответ одновременно убираю оба пальца: и тот, что у нее между ног, и тот, который она продолжает самозабвенно посасывать.

Отодвинуться тяжело, но это единственный способ удержаться и не взять ее, особенно когда она практически просит об этом, пусть лишь в своих развратных фантазиях.

Поворачиваюсь к ней спиной и триумфально скалюсь, когда Овечка прижимается к моей спине, устраивая нос между лопатками. Сама заводит ладони мне на грудь и все-таки хищно царапает прямо по соскам. Между прочим, это тоже мои эрогенные зоны, и сейчас это… ну все равно, что сжать мошонку с членом во рту.

Что ж, по крайней мере этой ночью она точно никуда от меня не сбежит, а утром… О, мою Овечку ждет самое херовое в мире утро, которое называется просто и без изысков: «Недотрах».

Как проходит моя ночь?

Я бы сказал, что она — лучшая в моей жизни, если бы все-таки произошло чудо — и у нас с Овечкой случился секс. Но моя женушка спала без задних ног, и ее мозг был так непредусмотрительно распахнут для моих мыслей, что я не мог этим не воспользоваться. В общем, пока Александра тискала меня во сне, словно плюшевого медведя, я драл ее всю ночь, во всех позах и всеми доступными способами. Ну а что? И не нужно меня осуждать, просто поставьте себя на мое место: у меня острая нехватка женщины, а в кровати лежит самое что ни на есть невинное сокровище. Тот факт, что я не обрушиваю на нее весь потенциал своих демонических штучек, даю время к себе привыкнуть и даже кое-как ухаживаю, уже говорит в пользу необходимости возвести мне памятник за терпение.

Поэтому утром я просыпаюсь довольный если не физической близостью, то хотя бы тем, что Александра сидит в кровати совершенно голая и совершенно красная. Еще бы. Я лишил ее невинности трижды, и — о, да — если вы покопаетесь в своих развратных фантазиях, вы без труда поймете, что я имею ввиду.

Язык чешется спросить, был ли я хорош, и не хочет ли она повторить что-то особенно… приятное, но теперь самое время сменить тактику и оставить мой Бермудский треугольник на голодном пайке. Правда, пока не знаю, на сколько меня хватит.

Пока я от души потягиваюсь и ничуть не комплексую по поводу того, что одеяло сползло ниже пупка, а утром у меня, как положено, нормальный мужской стояк, Александра потихоньку отодвигается на другой край кровати. Если бы не необходимость делить со мной одно на двоих одеяло, уже бы вылетела прочь, как пробка из бутылки. Но вынуждена терпеть. И чем больше терпит, тем напряженнее думает и сопит, бросая на меня то злые, то испуганные взгляды.

— Доброе утро, Овечка, — растекаюсь в улыбке. — Как спалось, малышка?

Волшебные слова. С одной стороны, не значат абсолютно ничего, с другой — абсолютно все. Я могу просто интересоваться, по душе ли ей упругость моего матраса, или, скажем, как она себя чувствует, лишившись невинности.

— Доброе, — немного заикаясь, бормочет Александра.

Я перекатываюсь набок, подпираю голову кулаком и продолжаю ломать комедию:

— Обычно, Овечка, я не говорю это смертным, потому что ни одна из них не делала для меня того, что сделала ты прошлой ночью, поэтому в качестве исключения: ты была просто восхитительна. Особенно меня впечатлили твои… губы.

Кстати, правда впечатлили: никто и никогда не спал в моей постели, пуская слюни мне на спину. Пару раз я был готов оставить ее сексуальную фантазию и проснуться, чтобы перевернуть Александру на другой бок, но потом оказалось, что, в общем, мне и со слюнями нормально. Ну точно не настолько странно, чтобы ради этого вытащить два пальца из ее восхитительной задницы. И за терпение мне воздалось.