– Он здесь! – воскликнула она. – Я его вижу!

С этими словами она бросилась по каменным ступеням крыльца к жеребцу. Сэр Джеффри поспешил за ней, беспокоясь, чтобы конь не лягнул девчонку ненароком.

– Эй, держись подальше от копыт, черт тебя подери! – выкрикнул он.

Но она подбежала к огромному зверю и протянула к нему руки, в ответ Рейк склонил голову, отвечая на ее неуклюжую ласку. Она схватила его за уздечку и притянула еще ниже, чтобы хорошенько огладить, к чему жеребец явно привык.

– Это мой конь, – гордо повторила она отцу, когда он подбежал к ней. – Джилсу он не позволяет так себя гладить.

Сэр Джеффри смотрел на девочку с удовольствием.

«Сказал бы кто, я бы не поверил, – пробормотал он себе под нос. – Да разве это девчонка?»

– Я думал, что это мой конь, – обратился он к ней, – но теперь ясно вижу, что он твой.

– Подсади меня, – потребовало его новообретенное чадо.

– Ты что, раньше на нем ездила? – с изумлением спросил сэр Джеффри. – Скажи «папуля», тогда подсажу.

Она одарила его угрюмым и лукавым взглядом из-под густых ресниц, уверенная, что своего добьется, потому что на ее стороне был ум и проницательность маленькой ведьмы.

– Ладно, – промолвила она. – Подсади меня, папуля.

Сэр Джеффри не отличался быстрым умом, мозги его были затуманены многолетними возлияниями, но все же он оценил, как изящно и быстро она все взвесила и с каким хмурым видом согласилась на его предложение. От этого он снова взревел от восторга.

– «Подсади меня, папуля», – воскликнул он. – Посмотрим, что ты будешь делать.

Он взял ее под мышки, и она привычно подпрыгнула, перекидывая ногу через седло, как только коснулась его. Вся она была горячность и волнение, поймала поводья, как опытный наездник и с таким увлечением, что отец невольно залюбовался ей. Она выпрямилась в седле, и лицо ее засверкало от несдерживаемой радости. Рейк, казалось, отвечал на переливы ее смеха так же чутко, как на движения ее рук. Казалось, она разбудила его и сразу привела в бодрое настроение. Он пошел по аллее легкой энергичной рысью, а она сидела на нем как влитая, твердо и бесстрашно, свободно пускала его в галоп, владея каждым его движением, не хуже конюха, которого давно уже превратила в своего преданного раба.

Если бы она была обычной шестилетней девочкой, то не смогла бы удержаться на крупе, но она правила лошадью, как истинный жокей, и сэр Джеффри, наблюдая за ней, громко хлопал в ладоши и ревел от восторга.

– Ты посмотри! – воскликнул он. – Ни у кого в графстве не найдется такой чертовки! Рейк – точно ее жеребец, пусть она на нем ездит. Я люблю тебя, девчушка, будь я проклят!

Целый час они провели во дворе, выезжая Рейка, а потом она отвела жеребца в конюшню и поставила в стойло между других лошадей. Ей было ясно, что большой человек, которого она сегодня покорила, был существом облеченным властью, его можно было использовать.

Вернувшись в дом, он приказал, чтобы девочка обедала вместе с ним, а когда она потребовала бренди и отхлебнула из кружки как заправский землекоп, он вновь разразился смехом, наслаждаясь ее дерзкой детской болтовней.

– Я не смеялся так с тех пор, когда мне было двадцать, – сказал он. – От смеха я, кажется, помолодел. Пусть остается со мной, раз уж попалась мне на глаза. Она меня развлекает, а с возрастом человеку становится все скучнее жить.

Он позвал служанку и отдал новые чудные распоряжения.

– Где она пряталась все это время? – спросил он.

– В западном крыле, в детской, где живет мисс Уимпол с мисс Барбарой и мисс Анной, – отвечала женщина, испуганно сделав реверанс.

– Теперь она будет жить вместе со мной, – сказал он. – Приготовьте бывшую спальню миледи и будете ей прислуживать.

С того часа судьба ребенка была предрешена. Он сделал ее своей игрушкой, баловал ее и во всем потакал до тех пор, пока она не привязалась к нему сильнее, чем ко всем слугам и конюхам вместе взятым. Впрочем раньше она никогда не изливала на окружающих слишком много любви, как будто чувствовала свое превосходство над ними, и никогда не показывала мягкости. А благосклонностью дарила только тех, кто служил ей лучше других, и, с ее стороны, это была именно благосклонность, а не привязанность. Конечно, она любила нескольких собак и лошадей, Рейк был особенно дорог ей, и вскоре примерно такое же место занял в ее сердце отец. Она подчинила его своим прихотям, повелевала им, как хотела, но в то же время повсюду следовала за ним и подражала ему так, как будто была дрессированным щенком спаниеля.

Если бы мать видела, какую жизнь ведет ее дитя, это разбило бы ей сердце. Но, увы, рядом с девочкой не было матери, не было родственниц и даже просто хороших женщин, потому что сэр Джеффри их отпугивал. Хозяин Уайлдер-холла пользовался дурной репутацией, особенно у тех, кто имел несчастье иметь с ним дело. Знатные соседи постепенно перестали приезжать в поместье еще до смерти ее светлости, и с тех пор единственными гостями, которые посещали это место, были собутыльники сэра Джеффри, его товарищи по охоте, которые помогали ему швырять деньги на ветер и участвовали во всех грубых потехах и кутежах.

Он с бурным восторгом объявил своим товарищам о том, что неожиданно обрел дочь. Под взрывы хохота он поведал им о первом знакомстве с ней; о том, как она выпорола его собственным хлыстом, ругаясь при этом как солдат; о том, как утверждала, что Рейк принадлежит ей, и прокляла последними словами человека, который посмел забрать его из конюшни; о том, что она сидит в седле не хуже жокея и что конь слушается ее малейших движений, как будто она правит им с помощью колдовства.

Затем он привел ее в столовую, наполненную подвыпившими людьми, которые сидели за столом, сплошь заставленном бутылками, и принялся хвастаться ее красотой, показывать ее прекрасные руки и ноги, измерять рост и силу маленьких кулачков.

– Ну, видели вы где-нибудь такую девчонку? – спросил он, заглушая смех и грубые шутки, а других в этом обществе никогда не произносили. – Есть среди вас мужчина, который может похвастаться таким же рослым и красивым сыном? Будь я проклят, если она не вышибет дух из десятилетки, если придет в ярость.

– Мы, вольные птицы, у женщин не в чести, – выкрикнул лорд Элдершоу, чье поместье находилось в нескольких милях от Уайлер-холла. – Женщины предпочитают простофиль и святош. Давайте поднимем бокалы и выпьем за эту девчонку, пусть из нее вырастет подруга для настоящего мужчины. За вас, мисс Клоринда Уайлдер, поднимайте бокалы, господа, поднимайте!

Ее усадили в центр стола и стоя выпили за ее здоровье, распевая веселую, неприличную песенку. Ребенок, взволнованный шумом и смехом, сейчас же присоединил к их грубому реву свой чистый звонкий голосок. Эту песню девочка не раз слышала на конюшне и слова хорошо запомнила.

* * * * *

Через две недели после обретения дочери сэр Джеффри задумал поехать в Лондон и обновить ей гардероб. Он редко выезжал из поместья, так как у него не было ни лишних денег, чтобы тратить их впустую, ни желания появляться в более цивилизованном обществе. Из Лондона он привез дорогую одежду, какой девочка никогда раньше не носила – странные фасоны, вовсе не подходящие ребенку. Там была золотая парча, богатое кружево, ленты, фижмы, пуховые палантины и красные туфли на высоких каблуках. Теперь у нее был такой вид, который не делал чести воспитанной леди, к тому же малышка щеголяла в этих платьях, унизанная драгоценностями покойной матери.

Сэру Джеффри пришла в голову прихоть, помимо странных женских нарядов, сшить несколько костюмов на мальчика – атласные фраки розового и синего цвета, белые, желтые и голубые атласные бриджи, кружевные жабо и жилеты, расшитые золотом и серебром. Вдобавок для нее изготовили алый охотничий костюм и купили все необходимое для таких случаев.

Сэр Джеффри считал своей лучшей шуткой – приказать горничной, чтобы нарядила девочку в мужское платье, и в таком виде вывести к столу, за которым он обедал с приятелями. Пусть-ка поднимет бокал вместе с ними, и будет ругаться, и петь, ко всеобщему удовольствию, песенки, которые слышала от конюхов. Девочке больше нравилось ухаживать за собаками и лошадьми, чем наряжаться, и никто не смог бы заставить ее изображать из себя марионетку. Ни горничная, ни сам дьявол насильно не сумели бы обрядить ее в парчу, но ей понравилось застольное веселье, и со временем она сама стала наряжаться в аляповатые цветастые юбки не по возрасту, страстно желая показать себя в кружевах и перчатках, кокетничая с мужчинами, которые годились ей в отцы и были настолько развязны, чтобы считать ее дурные манеры отличной шуткой. Она верховодила ими, свободно выказывая гнев и сварливый нрав. Им приходилось выполнять ее прихоти, иначе с ней не было никакого сладу – в дурном настроении песен она не пела, а вместо этого забиралась на высокий стул и поливала всех руганью и оскорблениями, насупив черные брови и дыша презрением и злобой.