Граф наотмашь хлестнул по лицу, требуя внимания к своей высокородной персоне. Стас повернул голову. В ней закипала злость. Попытался харкнуть прямо в персону — слюна вяло шлёпнулась на подбородок и поползла вниз. Граф вежливо улыбнулся и отвесил хаму вторую пощечину.
— Дерьмо глазированное, — отвесил Стас комплимент его высокоблагородию так сардонически, что невольно загордился собой. — Плесень ты гнилая. Урод.
Занесённая для третьего удара рука так и зависла без употребления. Санчо забарахтался в кресле, пытаясь выковырять из него свои жировые отложения. Граф недоумённо уставился прямо в глаза лабораторной крысе — это Стас уже успел осознать и принять за факт. Никакого страха — в крови бродит весёлая злоба. Только умирать во второй раз — да ещё так по-скотски — не хотелось. Оттого и держать себя в руках — как учила мама — было дико трудно. Нужно было зацепиться мыслью за что-то нейтральное. Зацепился: а кожа-то у графа зеленоватая. Только сейчас заметил: такая смуглая со слабенькой прозеленью. Кажется, эта хрень называется чем-то оливковым. На лицо он чистый японец. А вот у толстяка морда где-то арабская: и грубей, и глаза здоровые навыкат. Кожа значительно темней, но зелень и у него проглядывает на сгибах трясущихся жирных складок. Он подгрёб к столу и начирикал в лицо кучу каких-то требований, забрызгав его слюной.
— Захлопнись, жаба, — ядовито-вежливо попросил Стас. — Ты воняешь, тварища зелёная.
Санчо уставился на графа — тот приподнял брови и слегка пожал плечами.
— Что, гондоны штопаные, головки зачесались? — лихорадочно припоминал Стас все известные ему оскорбления, в которых он откровенно плавал.
А материться и вовсе не умел. Потому и не пользовался, дабы не выглядеть посмешищем.
— Что ты на меня щуришься, пидор напомаженный? — продолжил эксперимент Стас.
Потому, что внезапно дошло: он подвесил уродов. Они не всосали, что их оскорбляют. Разглядывали его с неподдельным интересом и вслушивались в непонятные слова до треска в ушах. Ясно: пока им будет интересно то, что вылетает из его рта, в кишки к нему не полезут. Потому он и расстарался. Чуток позанимался демагогией, рассуждая о целях и методах перестройки — так навязло в ушах, что само просилось на язык. Несколько раз палачи знаками требовали продолжения концерта.
В том, что их удивил и отсрочил смерть, Стас не ошибся. А вот срок спасительной отсрочки в его представлении выглядел более радужным, чем на деле. Граф и Санчо вскоре отошли в сторонку и деловито залопотали. Время от времени они поглядывали на пациента глазами гурманов, обсасывающих меню. Сволочи — тоскливо подумал Стас и решил подготовиться к смерти. Да, не хотелось. Да, страшно. Но валяться в ногах он не станет. Если честно, он итак зажился — приговор Зверя был вынесен и приведён в исполнение. Почему он снова жив? А хрен его знает. Так вышло. В первый раз вышло, а во второй не вышло. Надо скрепиться сердцем — как учил отец — и по-мужски принять свою судьбу. Главное, не хлюздить…
Ублюдки в белом сидели в белых креслах и пили. Они что-то обсуждали, изредка бросая изучающие взгляды на Стаса. Он только-только приловчился брать себя в руки, как высокая белая дверь отворилась. В операционную вошёл парень — ровесник Стаса — в тёмно-сером прикиде. Оба «доктора» брюнеты. У Санчо не разобрать, но граф тонкокостный гибкий мужик. А парень походил на помесь японца с «белым». И лицо поевропеистее, и тело покрупней, погрубей. Да и волосы почти белые. На Стаса он посмотрел примерно так же, как он сам среагировал бы на крысу, глодающую в канаве человеческую руку. Они все такие — те, кого приняли на побегушки в солидную контору. У их боссов с шефами морды куда проще, чем у шестёрок. Отец правильно говорил, что современные плебеи переняли худшие замашки старинных аристократов…
В дверях нарисовались ещё два кадра. Пара мордоворотов в чёрных штанах и безрукавном доспехе на голое тело. Сапоги, перевитые ремешками наподобие сандалий. Гладиаторы, твою мать! Какая-то дешевка… Хотя ятаганы у них, что надо. Совсем не бутафорские. Свою визжащую брыкающуюся ношу они втолкнули внутрь, особо не миндальничая. Девчонка — лет шести-восьми — не выглядела жертвой измывательств. Не тощая, не замурзанная, да и забитой её не назвать. Вон как злобно зыркает — так не позыркаешь, если тебя лупят каждый день. Такая же японистая мордочка, чёрные распатланные волосы до плеч, густая чёлка. Глазюки горят такой ненавистью, что сразу понятно: малявка знает ей цену. Кто-то успел её научить ненавидеть. Одета в штанишки с туникой: тёмные с какой-то яркой блестящей вышивкой, но замызганные, будто её валяли в пыли.
Но самое интересное на руках: две толстенных варежки. На запястьях они перехвачены явно металлическими браслетами. Стас не сразу сообразил, что это натуральные наручники. Едва девчонка подскочила с пола, куда её осторожно швырнули, тут же бросилась обратно к двери. Согнулась и попыталась проскользнуть между ног амбалов. Те цапнули её за тонкие ручонки и потащили к графу. Малолетка упиралась ногами, даже пыталась упасть. А уж скандал — когда её доволокли до графа — учинила душевный. Так визжала, брыкалась, плевалась, что залюбуешься. Любоваться помешали мысли о выпотрошенной девушке. Стаса замутило, едва он представил на соседнем столе малышку. Внутри всё завыло и затрещало по швам. Заледеневшее тело словно бы забилось в неподвижности, а голова сама собой попыталась разбить затылок о стол. Граф не посчитал это пустяком. Он мигом подскочил к беснующему пленнику и отвесил пару полновесных плюх. Стас даже губу прикусил, приложившись затылком в последний раз. Зато истерика пропала, оставив в пустой черепушке отзвуки прощального звона.
А Санчо, тем временем, наседал на внезапно успокоившуюся девчонку. Что-то ей пискляво втирал, сладенько скалясь. Парень застыл за её спиной караульным по стойке смирно. Мордовороты исчезли. Малявка стояла, набычась и пристально уставившись на Стаса — Санчо вовсю распинался. Не угрожал, а явно уговаривал. Она здесь тоже ради опытов, но не в качестве крысы. Крыса уже на месте: распялена на лабораторном столе и не пикает. А вот для чего тут она? Из чего состоит любой опыт? Из того, кто режет, того, кого режут и… Инструментов, которыми режут. Если она не первое, не второе, значит… Да нет! Бредятина. Не заставят же её, в самом деле, резать живого человека… Или заставят? Вон, как мелкая зыркает на Стаса, будто и его ненавидит за то, что попался и подставил её.
Вся эта мутотень затянулась. Сначала Стас устал метаться в поисках ответов, а после и злиться. Зафиолетило у него в душе на полную катушку. Пусть делают, что хотят, лишь бы поскорей. Девчонка, словно подслушав его мысли, сдалась и тряхнула головой, мол, согласна. Санчо подскочил из кресла теннисным мячиком — взбодрился, скотина. Граф удовлетворённо кивнул и выжидательно посмотрел на мелкую. Та под конвоем парня дотелепалась до стола и замерла у головы Стаса. Толстяк обежал стол и навис над ним, как курица над червяком: и так глянет, и другим глазом. Малышка хмуро смотрела перед собой. Её нежное круглое личико в грязных разводах закаменело маской. Граф что-то спросил — она еле заметно кивнула и подняла правую руку. Граф что-то там изобразил с наручником и стянул с детской ручки варежку. Неужели зарежет — промелькнуло в голове Стаса. Ну, никак не верилось в такое насилие над ребёнком. Зачем? Ради чего? Он сдохнет, и отмучился. А она? Каково маленькой…
Она его не зарезала. Поднятая вверх ручка всего лишь раскрыла грязную ладошку. И тут прямо из воздуха в эту ладошку опустилась тоненькая посверкивающая серебристая нить. Длиной… где-то с полметра. Она слегка подрагивала. А граф, Санчо и шестёрка напряглись не по-детски! Так и впились глазами, но не в нить, а в девчонку. Протянули к ней все свои шесть лап, будто готовясь что-то предотвратить или перехватить. Малышка вздохнула, стрельнула глазками в Стаса и швырнула нить ему в голову. Лютая боль в башке вышибла из неё все мысли, а после и дух.
В третий раз сознание вернулось само и сразу. Стас словно резко проснулся и тотчас открыл глаза. Слегка разбавленная светом темнота. Тишина, как в том мешке, куда его упаковали братки Зверя. Тело ныло от долгого пребывания в одной позе. Башка… А вот с ней всё в порядке. Даже не верилось. Он же прекрасно помнил, чем кончилось для него странное… Не знаешь, как и назвать-то. Эксперимент? Скорей всего, судя по изыскательскому зуду экспериментаторов. Кстати, а где эти уроды? Голову не повернуть — шея зверски затекла. Он покачал головой, заставляя мышцы работать. Едва полегчало, осмотрелся. Камень снизу, камень сверху, камень вокруг. Каземат — перпендикуляр им всем в зад, как говаривал дед. Приплыли. Окончательно не смешно.
