— Ух ты! Так он и гречневой каши наварить может? И селедку под шубой замиксует?

— В Сибири говорят: если зайца бить, он спички зажигать станет. Но мы не в Сибири! Пойдем, пора…

Они прихватили недопитый джин и прошли в обеденный зал. Накрытый стол уже ожидал их. Они уселись, и официант привез две больших тарелки под высокими, сверкающими серебром крышками.

Майк открыл свое блюдо — и о, чудо! Перед ним курилось паром бордовое озеро овощного отвара с архипелагом островков свиной грудинки, порозовевшей от томата и свекольного сока; небольшим айсбергом взбитых сливок — «Лишь бы не сладких!» — пронеслось в голове у Майка, и кружочками янтарного жира на поверхности.

— Борстчш… — с трудом выговорил официант. — Модн амэрикэн расыпей! Уис грэйсид аппл энд винигар.

«С тертым яблоком и винным уксусом…» — ужаснулся Майк, а официант тем временем поставил на стол две корзинки со свежими, только из печи булочками, и две крохотные розетки с горками зеленого соуса и утопленными в нем горчичными ложечками. Пахнуло аппетитным чесночным ароматом.

— Э комплимент фром э шеф! Спешелли фор гестс фром Раша! — торжественно объявил официант и с достоинством удалился.

Против опасений, сливки оказались не подслащенными, а подсоленными, и неплохо сочетались с «бортсчшом». Яблочный аромат едва угадывался и почти не мешал. Впрочем, если и были в килиманджарском борще какие-то недостатки, они терялись в непобедимом сочетании чеснока и жирной грудинки.

Майк и Алекс налегли на еду. Джин так и остался недопитым.

* * *

Восхождение на Килиманджаро, вспоминалось потом Майку, представляло собой неспешный поход с максимальным напряжением сил в последний день. Выходили они утром, после раннего и легкого завтрака, но шли недолго, и вскоре портеры уже сгружали баулы и растягивали палатки. Акклиматизация требует постепенности, настоятельно объяснял гид — высокий, атлетично сложенный танзаниец.

После остановки Алекс с Майком всякий раз уходили вперед, кружили по живописным окрестностям, а в лагерь возвращались лишь для еды и ночлега.

Сопровождающий беспокоился, но молчал, признавая приоритет Алексея. Алекс же делал все, чтобы открыть Майку красоту горной природы и пробудить в нем желание к покорению вершин.

Мог бы и не стараться! Майк и сам вошел во вкус. Его поразило скорое, происходящее буквально на глазах чередование природных зон. Вот они шли по тропическому лесу — все вверх и вверх, среди сырых зарослей и в тени густых крон, а вот вышли на опушку — и лес кончился! Дальше наблюдались лишь отдельные деревья да куртины кустов, совсем не тропических, — да роскошные виды на подножие вулкана.

Они шагали по обширным склонам, заросшим вереском и диковинными деревьями, встречающимися только на Килиманджаро. Алекс рассказывал Майку про растения, но на ходу и говорилось, и запоминалось плохо; а когда они вечером расстилали карематы, чтобы лежа поглазеть на звезды, речь заходила о другом.

— Горы, Майк, — говорил Алекс, — не самоцель. Каждое восхождение, каждое покорение вершины заставляет человека концентрировать все свои возможности и учит тратить силы не на пьяный треп с друзьями и не на оргии со шлюхами, а на дело.

Кто взобрался на семитысячник, тому уже не интересно выделяться среди товарищей уникальными покупками и экзотическими методами уничтожения здоровья. У него есть нечто большее, чем счет в банке. Семь тысяч метров высоты важнее семизначного числа в чековой книжке.

Покоритель семикилометровой вершины входит в тот немногочисленный клуб землян, которые сумели преодолеть и враждебные внешние силы, и собственное безволие, и которым мироздание готово доверить нечто большее, чем унылое ожидание собственной кончины.

У такого человека меняется всё — начиная с отношения к делу. Вот у тебя сейчас бизнес какой?

— Финансовые инвестиции, — ответил Майк. — Фондовые биржи и все такое.

— То есть ничего полезного ты не производишь.

— Ну, это спорное утверждение! — не согласился Майк. — Я и такие как я — смазка в двигателе мировой экономики. Мы повышаем температуру всего экономического организма и ускоряем оборот капитала.

— Вы имеете дело не с теми деньгами, которые изобрели древние и которые были реальным эквивалентом труда. Вы оперируете выдуманными ценностями, виртуальными суммами, за которыми не стоит ничего, кроме людской алчности, — настаивал на своем Алекс. — Но стоит тебе хоть единожды взобраться на Пик Коммунизма — да хоть бы и пониже, главное чтоб не проще — и ты захочешь другого, настоящего…

— А от эфемерного бизнеса, хоть он и приносит реальный доход, откажусь?

— Откажешься!

— Алекс, так не бывает. Ты говоришь наивные вещи!

— Ты убедишься сам.

— На вершине Килиманджаро?

— Нет. Позже… Килиманджаро — твой трамплин, его вершина — крючок, на который ты клюнешь.

Заслышав про поклевку, Майк, в свою очередь, рассказывал Алексу про глупых макрелей и дорад, которые увлеченно клевали на их с Джули крючки — и таки да, взмывали к звездам. Своего рода альпинизм!

— Похоже, — соглашался Алекс, и прекращал утомительную для собеседника агитацию.

Продрогнув — ночи на склонах вулкана холодны — они сворачивали коврики и спешили в палатки. Следующим вечером история повторялась — однако на сей раз Алекс не вспоминал о бизнесе.

— Посмотри, сколько звезд в небе, — говорил он, и Майк всматривался в черноту, сверкающую тысячами цветных брызг. — Вся эта бездна энергии и материи кипит! Половина сил стремится объединить флуктуации полей в стабильные образования элементарных частиц, а из них уже строит атомы, звезды, галактики.

Другая половина сил разрушает созданное — и галактики рассеиваются, звезды гаснут, а материя хаотически распадается. Когда энергия превращений иссякнет — исчезнет все, в том числе и пространство. Если бы тебе пришлось выбирать, на какую сторону ты бы встал? Присоединился бы к создателям? Или заделался разрушителем?

— Не знаю, — откровенно ответил Майк. — Строить интересно, но взрывать тоже неплохо.

— Пока не знаешь, — уточнял Алекс, — но если увлечешься альпинизмом — выберешь сторону конструктивистов, а не деструкторов.

— Да свершится чудо! — резюмировал Майк. — Аминь!

И они спешили в палатки.

* * *

В вечер перед восхождением на вершину Алекс настоял на долгом отдыхе: вставать предстояло не просто затемно, а в полночь. Улеглись после обеда, но спалось Майку неважно: на высоте вообще трудно выспаться. Однако в час ночи они уже бодро шагали вверх по склону.

Очередь таких же восходителей не давала разогнаться.

— Ничего, — говорил Алекс. — Наша цель — рассвет! Если повезет и обойдется без туч, мы увидим поистине прекрасное зрелище. Такого не увидишь ни с самолета, ни даже с МКС. Если не повезет с погодой и километром ниже нас сплошь лягут облака, впечатления я гарантирую самые незабываемые.

«Чудно́, - думал Майк, размеренно вышагивая по мерзлым камням и следя, как велено, за ритмичностью дыхания. — Любопытно даже! Всю ночь идти в гору, по холоду, с фонариком на голове — ради того только, чтоб увидеть десять тысяч раз пережитый рассвет».

Шли молча. Ветер дул в спину, но слабо, почти незаметно для человека, разгоряченного ходьбой и укрытого капюшоном. Ныли натруженные ноги — и с каждым часом все сильнее — но поначалу это была не боль, а лишь намек на боль; предупреждение осторожного организма увлеченному ходоку.

Думалось медленно и неярко, зато ничто не мешало мечтать и вспоминать. За первые часы пути Майк передумал обо всем.

Ему вспоминалась Джули, его доминиканская любовь, и сердце наполнялось теплом, а душа — благодарностью. Ему представлялось невероятное по мощи извержение, вздыбившее твердь на шестикилометровую высоту и залившее всю округу огнекипящим камнем. Он видел цепочку восходителей, бредущих по воздуху — как если бы Килиманджаро еще не вырос, а они уже шли на его вершину — и смеялся абсурдной картине, не замечая, что делает это вслух.