— У вас сломался замок?

Она увидела, как что-то поворачивается, и как открывается новое пространство. Понемногу. Там показалась еда. Она схватила её. Подтащила её к себе, надавила на неё сверху.

Еда опустилась вниз.

— Тоня, ты…

— Рмя.

Она зажмурилась, рванула еду, набила полный рот.

Еда сказала:

— Это так хорошо, Тоня… У меня больше нигде не болит, и я всех люблю. И мне нравится, что ты со мной делаешь. Помнишь, ты выговаривала мне: «Евгения Владимировна, почему у вас такое строгое лицо? Вы пугаете людей. Вы же врач. В детстве я думала, что врачи все добрые. Как на картинках из книжек». Кусай вот здесь, Тоня. Скоро я буду с тобой. Борис Исаевич?… Вы уже проснулись? Вы не говорите? Ну, ничего. Слышите меня? Вы очень проголодались? Тут у меня хватит на двоих. Ешь, ешь, милая. Я так соскучилась по любви. Давайте, Борис Исаевич. Не стесняйтесь. Я женщина, но любовь не знает кабинок для переодевания. Будь у вас тут скальпель, я бы отрезала вам лакомый кусочек.

— Добрый день, инспектор шестого батальона дорожно-патрульной службы младший сержант милиции Мальцев. Предъявите документы.

Он сказал это через полуопущенное стекло. Им. Этим странным двоим. Ехали себе в «Жигулях» — и нате-здрасьте, встали. «Матиз» сзади чуть не поцеловался с их задком. Ладно, пробка, машинки тащатся еле-еле, — но аварийная ситуация есть аварийная ситуация. И движение на полосе «Жигули» перекрыли. Есть повод потребовать права.

Но водитель в машине сидит себе да молчит. И пассажир его молчит. Сидят оба — истуканами. Вообще не шевелятся. Как одеревенелые. Как глухонемые. И слепые, блин. Это что, опять в Интернете новую фишку против ДэПээС придумали? Лицензировать надо пользование Интернетом. Интернет же в Пентагоне придумали. Военные. Вот и разрешали бы пользоваться им только военным и милиции. И эФэСБэ. Коммерческим организациям и частным лицам — по лицензиям. Очень дорогим. Чтоб не лезли в Интернет приколисты всякие. И в бюджете денег побольше стало бы. Демократия? Какая может быть демократия, коли есть правительство?

И долго они там будут его терпение испытывать? Костя постучал по стеклу.

— Ваши документы, пожалуйста.

«Что за ненормальный день? То мать с утра звонит, жалуется, что тело у неё вдруг стало неметь, а потом сказала, что лучше себя никогда не чувствовала, и даже артрит прошёл, будто его и не было никогда, то вон те голыши на улицах — ну точно, психи какие-то или нудисты-модернисты. Зимнего типа. Сибирского. (И не известно, что с ними делать. Никаокго приказа. Да и не по нашей этой части. ПэДэДэ эти товарищи не нарушают). То вот два идиота в «Жигулях». Словно не слышат и не видят меня. И бледные какие-то. Как смерть. Обкурились с утра? Так вроде бы им лет-то не меньше шестидесяти. Старые уж. Такие старые травку обычно не курят. Не слышат, не видят. Будто ехали — и умерли. Что делать, не знаю. Надо у Кулёмыча спросить. Но что-то он очень занят там, у «Вольво»… По пояс в багажник погрузился. Криминал?… Мешок с кокаином, замаскированный под цемент? Да нет, Кулёмыч бы на помощь позвал. Шутка ли: три аварии на одной улице за полчаса. И эти двое в придачу. Нет, точно: что-то происходит. Но что?… Да ничего, иначе б по рации сообщили. Нет никакого криминала. Не верю в него. Изобретение, сочинение романистов-журналистов!.. Нет никаких лихих бандюков с «калашами» и «глоками», ловких грабителей Сбербанка, героиновой мафии, кровожадных террористов кавказских национальностей и деревенских хакеров, покушающихся стащить валютные резервы России. Чернуха российской жизни! Тут кино виновато. Всякие там режиссёры, сценаристы и даже актёры. И ещё ведущие телевизионных новостей. Всякие крашеные залакированные девчонки, слишком много тараторящие, слишком много зарабатывающие и слишком мало потому думающие. Думает только тот, кто мало зарабатывает. Мало — вот и приходится думать. А кто много — тот думать уже закончил. Так что никакой мафии нет, а есть обыкновенный русский понедельник. Вот что происходит. Происходит понедельник. Страна разгильдяев после разгильдяйской пьянки в разгильдяйском похмелье».

В конце концов, он же милиционер. Классический, в тысяче анекдотов присутствующий и юмористами столичными на эстрадах поминаемый мент — «с палкой полосатой». А где ещё встретишь столько разгильдяйства, как не в милиции? Кто знает о разгильдяях всё, что знать нужно и можно? Доблестная российская милиция. Вот затем-то мы и поставлены, чтобы разгильдяйства было поменьше. Что нам положено, то другим — заморожено. Тьфу ты, срифмовал!.. И когда избавлюсь от этой дурацкой привычки? Катя бы опять расхохоталась. Глупые, сказала бы, у тебя рифмы. Рифмы ради рифмы, а не ради смысла и красоты образа. Образа!.. Поглядела бы на этих образин!

— Товарищ водитель! — крикнул Костя. Там, за стеклом, и вправду, видно, решили испытать его терпение. У него мягкое лицо. Над таким лицом хочется посмеяться. Так говорит ему Катя. А у неё лицо — насмешливое. Видя насмешку на её лице, Костя сердился. Отчего, уверяла его Катя, делался ещё мягче. Надувал губки, как насупившийся ребёнок. Это хорошо, думал Костя, что на службе мы не видим своих лиц. А то служить было бы невозможно. Хотя вот брать с мягким лицом — удобнее. Водитель скорее предложит мягкому, чем свирепому. Катя этого не понимает. Психологи мало что понимают в практической жизни. — Вы что там, слепые? Или глухие? Или умственно отсталые? Выходите из машины, и руки на капот, живо! — Его рука нащупала кобуру с «Макаровым». Кобура была глянцевитая и немного липкая. «Это от снега», — подумал Костя. — Выходите, кому говорю! Устроили аварийную ситуацию — и на требование сотрудника не реагируете! Вы что там, умерли? — Косте стало одновременно смешно и почему-то жутко.

И тут двое в машине, будто обрели слух, повернули к младшему сержанту Мальцеву головы.

— Ой, бляха медная, не умерли. — Костя облизнул губы. У понедельника был нехороший привкус. Потный, солёный, тревожный привкус. И усталый. В восемь Костя заступил на дежурство, а в начале десятого уже ощущает себя вымотанным. «Это не из-за понедельника. Я ж уснул в четыре. Катька не дала мне спать. Спать не дала, а дала что-то другое». И Костя облизнулся снова, уже довольно. «Я хорош в постели. Что бы она ни говорила, как бы ни подтрунивала, а её ко мне тянет. И зачем ей рестораны? Готовит она прямо как повариха. А что ещё нужно для счастливой жизни? Немного денег? Так я добуду их этой самой палкой полосатой, да, дяденька усатый?… Опять срифмовал».

В машине двое делали что-то непонятное. «Производят, бляха медная, движения», — милицейским протокольным стилем подумал младший сержант Мальцев.

Пассажир — с бледным лицом, худой, — как бы искал ручку на двери «Жигулей»: открыл боковое стекло, потом закрыл, опять открыл, но почему-то наполовину, вытянул руку в полуоткрытое окно — словно просил Костю о помощи, словно водитель машины взял его в заложники. Обнажившаяся рука высунулась из задравшегося рукава куртки-«аляски», из рукава свитера, и была покрыта белыми седыми волосками. Сама рука была тоже странно белой, и ногти на пальцах будто покрыты извёсткой. Костя, пятясь от выпроставшейся руки, вынимая неосознанным движеньем «ПМ», снова ощущая, что кобура мокрая, скользкая, подумал, что имеет дело с террористами-кавказцами, совсем не похожими ни на чеченцев, ни на азербайджанцев, ни на калмыков, нет, кажется, калмыки — с Крыма, а Крым украинский, а Азербайджан — там, где Баку, и что сейчас всё взорвётся, но что он, может быть, в последние секунды успеет совершить подвиг, закрыть телом город от взрыва или спасти Кулёмыча, или хотя бы убить двоих или одного в «Жигулях», но взрыв всё равно прогремит, и его разнесёт на кусочки, а Катька ныла вчера после объятий, говорила, что, кажется, беременна, а он спросил, что значит «кажется», а она ответила, что пока не уверена, но в прошлый раз день был не подходящий, и у неё задержка, правда, всего два дня, а она сказал: ну сделай какой-нибудь тест, а если беременна — то и хорошо, родишь сына, надо будет подумать о свадьбе, чтоб всё как у людей, я же лицо официальное, представитель исполнительной власти, а в органах нравственность на высоте, да и люблю я тебя, и она вдруг успокоилась и положила голову ему на грудь, — в общем, Костя должен успеть совершить подвиг в последние секунды, но ведь это значит, что он живёт последние секунды, и на его похоронах (с пальбой в небо холостыми патронами) беременная Катя будет горько плакать, потому как любит его в постели да и без постели тоже любит — иначе бы не подсмеивалась над ним, так ему мама недавно объяснила, рассказала о некоторых тайнах женского характера, и маленький его рост покажется ей в тесном гробу большим, — и мама тоже будет плакать, мама, у которой неожиданно исчез артрит, и…» Костя ещё что-то подумал, но забыл что: он упал, споткнувшись о высокий гранитный бордюр. Шапка его слетела с головы, упала в снег.