«Я не знаю, как сказать тебе об этом. Кажется, я передумала…»

Она отрешенно уставилась на начищенный столовый прибор, поставленный перед ней их экономкой, Тесси, – утреннее напыщенное великолепие их завтрака; Эвелин почувствовала, что слезы вот-вот потекут по ее щекам, и взмолилась про себя: «Господи, помоги мне не расплакаться! Мне нельзя плакать. Марк ни о чем не должен узнать».

– Эвелин? – вновь окликнул ее муж, и в его голосе прозвучало нетерпение. – Я спрашиваю, не желаешь ли ты сегодня где-нибудь поужинать?

Она невидящим взором уставилась на Марка, а затем покачала головой:

– Мне не хочется думать об ужине, Марк. Мы ведь даже еще не позавтракали.

– Да что с тобой такое? – удивился он.

Что? А то, что Эвелин не могла сделать ни единого вдоха. Ее снедали тревога и нелегкий выбор; в горле у нее пересохло. Она встретилась с мужем взглядом, всмотрелась в его лицо, но перед ее внутренним взором предстал совсем иной облик. Больше никогда Эвелин не посмотрит на него, никогда его не увидит, и при мысли об этом ее охватила невыразимая печаль. Теперь всю оставшуюся жизнь она обречена видеть перед собой лицо другого мужчины.

А Марк со вздохом вернулся к своей газете.

– Я просто подумал, что мы с тобой могли бы пойти куда-нибудь и отпраздновать то, что я остался жив, только и всего. Но как знать, быть может, ты не хотела, чтобы я выжил? С тобой никогда ни в чем нельзя быть уверенным.

События минувшей ночи еще не стерлись из памяти Эвелин – выбор, который она сделала. Хотя все еще можно исправить. И она могла бы сказать об этом мужу прямо здесь и сейчас. Но вместо этого она произнесла:

– Не шути так, Марк. Ты был там, в магазине, вместе с остальными насмерть перепуганными людьми. И легко мог бы оказаться среди пострадавших. Иногда ты не понимаешь, как тебе повезло. Ты просто плывешь по жизни… Нельзя принимать все это как должное.

А он смотрел на нее со смесью восхищения и раздражения во взгляде.

– Да, Эвелин, дорогая моя, ты права. Я был там. И мог оказаться на месте любого из этих людей. Но ведь не оказался, верно?

– Подумаем, – сказала она спустя мгновение. – Насчет ужина, я имею в виду.

– Ради всего святого! О чем тут можно думать? – Марк глядел на нее так, словно видел перед собой сразу двух женщин: одну, которую он знал вдоль и поперек и любил, и другую, похожую на проект в стадии разработки, на который он никогда не рассчитывал.

Если она немедленно не выйдет из комнаты, то расплачется, и тогда ей придется рассказать ему все. Марк мог быть слепым, но дураком он никогда не был. Эвелин снова приснился этот сон. И, как бывало всегда, вот уже несколько дней она не находила себе места. Он буквально преследовал ее. Вот только сейчас на то имелись совсем другие причины.

– Вы не могли бы это унести? – обратился Марк к Тесси, которая вошла в комнату, чтобы подлить им свежего кофе. А потом добавил: – Пожалуйста, – потому что отличался безукоризненной вежливостью.

– Только вашу тарелку, сэр? – засуетилась вокруг него Тесси, приведенная в замешательство нарушением установленного порядка.

– Все. – Марк обвел рукой стол. – Очевидно, миссис Уэстленд объявила голодовку.

И пускай еще много лет назад он уверял Эвелин в том, что его неудержимо влекло к ней потому, что она, дескать, решительно не походила на девушек из «его мира», она не сомневалась, что Марк так и не сумел забыть, что больше не живет во дворце Бленхейм. Так она называла его родовое гнездо, чтобы напомнить мужу, какое привилегированное положение он занимал, и лишний раз подчеркнуть, что многим повезло куда меньше. Эвелин, например, не могла похвастать ничем подобным. По ее мнению, нормальные люди так не живут.

Ей на глаза навернулись слезы. Тяжелая тайна буквально душила ее. Как она вообще здесь оказалась? Эвелин с трудом проталкивала в легкие крошечные глотки воздуха. Если Марк увидит, что его жена плачет, он непременно сочтет, что она снова разыгрывает перед ним мелодраму.

«Прости меня, но я так больше не могу…»

Хватит ли у нее сил сказать ему это в лицо? Пусть она писательница, но никогда не сможет подобрать нужные слова.

– Я не голодна. Пожалуй, мне лучше прилечь. – Голос у Эвелин дрогнул и сорвался.

Она выскочила из-за стола. Тесси на мгновение оторвала взгляд от тарелки с беконом, а Марк, кажется, собирался что-то сказать – не исключено, что-нибудь вроде: «Черт побери, да что с тобой происходит?» – но передумал.

Эвелин направилась в их спальню, чувствуя, как подкашиваются ноги. Вчера она едва все не разрушила, и только теперь ей стало ясно, что она ошибалась в главном: у нее не хватит сил снова на это решиться. Эвелин позволила себе проявить слабость. Но она сама выбрала свой путь, и ей не оставалось ничего иного, кроме как идти по нему ради общего блага.

В висках у нее стучало, под правым глазом задергалась мышца. Душевная боль обрела физическое выражение; Эвелин не сможет от нее избавиться, нечего и пытаться. Женщина легла на кровать поверх пухового стеганого одеяла, глядя на тоненькую трещину на потолке и заставляя себя успокоиться, хотя бы для того, чтобы не сорваться окончательно. Именно так она себя и чувствовала – будто могла лопнуть, как воздушный шарик. Прошло не меньше пары минут, прежде чем сердце у нее в груди перестало трепыхаться, как птица в клетке. Закрыв глаза, Эвелин попыталась вновь окунуться в свой сон-мечту; она захотела еще раз увидеть его, хотя бы во сне.

Откровенно говоря, изо всех воспоминаний память услужливо подсовывала ей именно это. Не о том, как она впервые увидела его в 1963 году, и не их последнее свидание, случившееся несколько месяцев назад. Нет, это была их вторая встреча.

Она состоялась в 1968 году.

В танцевальном зале «Мэйфэйр» в Ньюкасле.

На концерте Долговязого Джона Болдри.

Через четыре года после того, как Эвелин вышла замуж за Марка.

Они приехали на север, чтобы навестить ее родителей; обычно Эвелин ездила одна, но иногда Марк соглашался сопровождать ее, и в этих редких случаях она старалась свозить его куда-нибудь, в какое-нибудь очаровательное местечко, чтобы произвести на него впечатление и представить свой северо-восток в лучшем виде. На сей раз Эвелин вознамерилась доказать мужу, что светская жизнь в Ньюкасле ничем не хуже лондонской. У нее ведь сохранились самые теплые воспоминания о вечерах в «Мэйфэйр», где она танцевала, когда ей было всего восемнадцать или девятнадцать. Кроме того, ей нравился Долговязый Джон Болдри. Так что его концерт в Ньюкасле стал для нее счастливой случайностью.

Но Эвелин никак не ожидала увидеть там Эдди.

В своем сне, от которого она только что очнулась, женщина перенеслась в 1968 год. В памяти у нее ожили мельчайшие подробности того вечера – сейчас она слышала все запахи и звуки, подмечая даже то, что ускользнуло от ее внимания тогда. Синеватые клубы сигаретного дыма, плывущие над головами танцовщиц, медленно движущихся в такт знаменитому синглу Болдри «Пока бьется сердце». Резкий цитрусовый аромат и привкус ананасового коктейля с ромом, который Эвелин пролила на свое красное платье с лямкой на шее. Мохеровый свитер Марка, царапающий ее голое предплечье. То, как муж придвинулся к ней вплотную и, взяв ее за руку, слушал как зачарованный прекрасную балладу Болдри об утраченной любви. Стоило Эвелин пошевелиться, как Марк повторял ее движение. Она даже шагнула в сторону, чтобы посмотреть, последует ли он за ней, и это действительно произошло. Она еще никогда не ощущала, чтобы такое тепло исходило от его руки и от лирических слов, сопровождаемых чудесной мелодией; Эвелин сознавала, что все это запросто может ее уничтожить, как только она поддастся очарованию. Болдри, ростом в шесть футов и семь дюймов, в темном костюме с иголочки, белой сорочке с кружевным воротником и огромной черной бабочке, застыл в благоговейной неподвижности в тусклом свете софитов и пел о любви, от которой он когда-то так бездумно отказался. Его убаюкивающий сладкий голос и мягкие жесты левой руки в сочетании с замедленными, словно в трансе, движениями танцоров вдруг обнажили в душе Эвелин ноющую пустоту, о существовании которой она вплоть до того момента даже не подозревала.