— Тамара! — Екатерина Ивановна громко позвала из комнаты. Стремглав девушка оказалась у изголовья старушки. Её глаза были широко открыты, платок с головы упал, и седые пряди разметались по подушке. — Девочка, моя, — словно прочитав мысли внучки, начала говорить старушка быстро и порой сбиваясь, как обычно после укола: — Отец, другие советские каторжане раскорчевывали и осушали для земледелия болота, взамен их морили голодом. По прошествии стольких лет я понимаю, Сталин был далеко, а эти опричники партии здесь, рядом, ежечасно. Лучшие чекисты, конечно, были в столицах и наверняка знали обстановку в тайге только по сводкам, отчетам местных Шариковых!

Тамара улыбнулась, недавно Валера дал ей прочитать самиздатовский роман Булгакова «Собачье сердце». Оказывается, бабушка тоже его прочитала еще раньше! Вот тебе и советская учительница литературы…

Девушка понимала, что такие, как её дед, а их было тогда большинство, производили главное для советской власти — товарный хлеб и подлежали либо превращению в прикрепленного к земле и госпредприятию батрака, либо уничтожению. Третьего в тот период было не дано. Они ни за что не стали бы безропотно и даром трудиться в интересах сталинской номенклатуры, большинство из которой были на самом деле персонажи из романов Булгакова.

Тома присела у изголовья кровати и начала быстро делать пометки в общей тетради: «Того страшного человека, о котором рассказывала, я встретила снова. Отец и тетя Фрося были на работе в тайге. Бригада Григория Ускова рубила новые дома, и к зиме мы все должны были перебраться из шалашей в деревню. В тот день я взяла сестер, братишка к тому времени уже умер, и пошла с ними к новому дому, который стоял ближе всех к лесу. Я так радовалась, что у нас такая большая русская печка, на которой мы запросто все поместимся с сестрами, и больше не будем мерзнуть и болеть. Спустившись к околице, я увидела того начальника из НКВД, из-за которого умерла мама. Да, да, того самого, который отрубил голову за то, что наш сосед не хотел переселяться из алтайской деревни вместе со всеми. Страшно испугавшись, сама спряталась в кустах и пригнула двух сестренок к земле. Лежим, не шелохнувшись, и слышим, как он матерится и орет на коменданта: „Кто перед тобой, ты знаешь?!“ — „Так точно, начальник Комендантского отдела Западно-Сибирского Краевого управления товарищ Долгих, и директиву вашу получал о нормах хлеба для переселенцев. Печеный хлеб — триста грамм в сутки или шесть с половиной килограмм муки в месяц на едока“. — „Дальше?“ — „И только занятым на работах по мелиорации выдавать пятьсот грамм в день печеного хлеба или десять килограмм муки в месяц, пусть сами пекут, коли желают“. — „А ты сколько даешь?!“» — Дальше, конечно, не могу повторить, что им было сказано коменданту. Бабушка перекрестилась.

— Ну, а Малышкин, фамилия у того коменданта была, перечить стал, мол, врач приезжал, проверял и велел по восемьсот грамм в сутки выдавать согласно директиве обкома партии, куда активисты типа Ускова жалобу направили. Долгих, он же здоровенный, под два метра, как врежет коменданту по зубам, так у того передние два и вылетели. Водку достал, выпил из фляжки, протянул Малышкину со словами: «Дурья твоя башка, вот теперь еще и беззубая. Наша цель — коммунизм, а большевизм для таких как ты красных партизан, мы уже прошли, и он в прошлом, потому хозяева теперь другие, из НКВД, а не обкомов, усек?!»

В комнате было душно. Екатерина Ивановна раскраснелась и попросила воды. Тома подала морс, укрыла бабушку стеганым одеялом, встала на подоконник и открыла форточку. Шум железнодорожного вокзала ворвался вместе с потоком свежего воздуха и снежинками. Они, заметавшись, тут же таяли и опадали изморосью на поблекший подоконник.

«Сейчас, одну минуточку и прикрою!» — Девушка высунула голову в форточку под порывы морозного ветерка и крикнула убегающему в ночь последнему пассажирскому вагону:

— Счастливого пути, возвращайтесь скорее!

Под этот радостный возглас Екатерина Ивановна увидела себя рядом с отцом на берегу высокого яра, от которого, чапая по воде большими колесами, отходил белый пароход и увозил далеко-далеко доброго волшебника. В его огромном чемодане было, как тогда казалось девчонкам, все — от непонятных блестящих инструментов, карандашей, бумаги, одежды — до гостинцев, сладких леденцов в металлической баночке, которую он и подарил сестрам, а Кате протянул еще красивую книжку про деревянного мальчишку с длинным носом. Картинки про Буратино и Мальвину так понравились девочкам, что после ужина Иван Луппович Мерзляков, а именно так звали постояльца, прочитал книжку детям и притихшей тете Фросе прямо у костра. Крупного телосложения, с бородой и добрыми веселыми глазами, он казался дедушкой, о котором маленькая Катя мечтала, но которого убили в Гражданскую войну. Днем Иван Луппович и отец были очень заняты, а вечерами дедушка размышлял, подолгу просиживая у костра. Катя наблюдала, как волшебник быстро рисует в своем блокноте колеса и палки, а потом пишет непонятные значки и, покуривая трубочку, смотрит на них, радостно потирая большие ладони. Это потом уже, позже, она поняла, что сосед по шалашу искал способ, как эффективнее выгружать сплавной лес из воды. Результатом такого изобретения была бревнотаска для выкатки леса из воды. Катя видела, как крутились деревянные шестерни, и всего одна лошадка и один человек — её отец — делали то, что делала бригада из восьми человек, порой калечась от тяжелых бревен. Пароход уносил доброго волшебника, который сам, без всякой охраны, приехал, а теперь уезжает в неведомую даль, и ему можно, а отцу и другим нельзя уехать!

— Тятя, а мы уедем когда-нибудь тоже обратно в степь? — Спросила она, худенькая девочка в лаптях на босу ногу, заглядывая снизу вверх в глаза отца, в которых первый раз в жизни она увидела слезы.

— Обязательно, дочка! Пройдет немного времени, ты точно уедешь, вот так же на этом белом пароходе. — Отец прижал худенькое тельце к себе и сказал это так твердо и убедительно, что Катя поверила. — К осени школу поставим, теперь с его колесом куды с добром! Мужиков высвободили от выгрузки, вон с лесосплава перебросили на строительство! В школе читать и писать научат, сестрам про своего Буратино сама прочитать сможешь!

За редколесьем, прижавшемся к яру, стучали топоры.

Валера Уманов сидел за столиком кафе и ждал Тамару Сможенкову. Их отношения, скорее, были партнерскими и дружескими, без той искорки, которая вспыхивает нежданно и негаданно, воспламеняя костер любви. Да и пара, по мнению поклонниц Уманова — спортсмена, ленинского стипендиата, была более чем странной — невзрачная, худосочная девушка с огромными, грустными глазами, одетая всегда в белую блузку с бантом а-ля 1920-е да черную юбку ниже колен, и высокий, красивый шатен в фирменном джинсовом костюме!

Тома опаздывала, причем уже на целых полчаса, что ранее с ней не случалось никогда. Выпив вторую чашку чая, Уманов собрался уходить, когда к нему подсел парень лет тридцати, развернув перед носом удивленного студента красные корочки сотрудника КГБ:

— А давайте-ка, Валерий, накатим по «соточке».

— Простите, — замялся Уманов. — Здесь не подают спиртного, да и вообще я жду девушку.

— Игорь Валентинович, можно просто Игорь! — Сотрудник убрал корочки в нагрудный карман джинсовой куртки и достал из «дипломата» небольшую металлическую фляжку с коньяком со словами: — Армянский, из Еревана привез, в командировке там был недавно. Ну, за знакомство, за дружбу, и между народами тоже!

Молодые люди выпили, опрокинув чайные стаканы почти одновременно.

— Чем обязан? — Валера приложил носовой платок к губам и внимательно посмотрел на собеседника, который прикуривал от импортной зажигалки.

— Трагические страницы нашей истории трактуются неоднозначно, и взгляды людей иногда диаметрально противоположны. Согласись, что у людей старших поколений, очевидцев тех событий, есть желание помочь молодежи разобраться с прошлым. Возникает закономерный вопрос: зачем?