— Алло, вечер добрый! Профессор Варенцов беспокоит. Владимира Ивановича, будьте так любезны, пригласите, пожалуйста! Непременно, извините, срочно!

— Меркулов слушает! Что стряслось?

— Добрый вечер, коллега! Меня смутило одно обстоятельство, распирает поделиться. Ну, так вот, делюсь. Из вашей монографии следует тот исторический факт, что в двадцатые годы у советского правительства возникли проблемы в заготовке сельхозпродукции, отсюда исполнение обязательств по экспорту оказалось под угрозой срыва. А здесь еще и проблемы с продовольствием города. Так?

— Ну, так, а в чем собственно дело? — Заведующий кафедрой истории Томского государственного университета прикрыл дверь в зал, где в умелых руках супруги мелькали спицы над очередным вязанием.

— И именно товарищ Рыков, как представитель правой оппозиции ЦК предлагал ориентацию промышленности для крестьянства, увеличение закупочных цен на продовольствие, неприкосновенность собственности крестьянской земли! — Продолжал напирать коллега и старый приятель на другом конце провода.

— А ты случайно, Иван Петрович, не заложил там за воротник, не пойму, к чему клонишь? — Меркулов рассмеялся. Он знал слабость профессора Варенцова.

— К чему клоню? Да не к прописным истинам о борьбе за власть после Владимира Ильича, об этом мы с тобой студентам рассказываем! Нет, мне нужно понять второй путь, по которому пошла наша партия в крестьянском вопросе, а именно — военно-полицейское решение против своего народа, кормильца крестьянина!

— Теперь понял, ты решил «Поднятую целину» перечитать, извини!

Музыка телевизионной программы «Время» призывала Меркулова к ежедневным вечерним новостям.

— Шолохова боготворю, конечно, но мне этого мало! Посему прошу командировку у вас, как заведующего кафедрой, в Бакчарский район, завтра же! Владимир Иванович, там восстание было в тридцать первом году! Откуда узнал? Да одна пигалица на хвосте принесла! Благодарю, здоров, и головой тоже. Так еду! Нет?! Тогда я на больничном! — Варенцов с досадой повесил трубку и почувствовал, насколько он продрог. Морозец прихватывал не только нос и уши, но и пробрался в красивые белые бурки на его ногах. Иван Петрович, нахлобучив папаху до самых глаз, сунул портфель под мышку и поспешил на остановку.

Меркулов швырнул трубку телефона, окликнув супругу:

— Лизонька, я прилягу, накапай карвалольчика, дорогая.

Статная, седовласая красавица выглянула из зала, посмотрела вслед побредшему до рабочего кабинета мужу и засуетилась в поисках пузырька с лекарствами на полках импортного гарнитура. Найдя, присела на край дивана, с тревогой посчитала пульс на худом, костистом запястье и собралась было уходить, но Владимир Иванович попросил:

— Пожалуйста, между пятнадцатым и шестнадцатым томами сочинений Сталина брошюра. Она называется «Экономические проблемы социализма в СССР». Подай, пожалуйста!

Лизавета Платоновна послушно достала из-за плотной портьеры раскладную лестницу, приставила к книжному шкафу во всю стену; влезла к самому потолку, перед глазами возникло повторяемое шестнадцать раз «И.В. Сталин» в коричневом кожаном переплете. Достав довольно зачитанную светлую книжку в мягком переплете, молча спустилась и подала её супругу. Тот уже напялил на полководческий нос роговые очки и ждал, включив ночник над диваном. Книга была заложена пожухлым листом копии какого-то документа.

— Лизонька, благодарю. Присядь, пожалуйста, я хочу почитать тебе это и посоветоваться, как обычно.

Читал Владимир Иванович страстно, расставляя акценты и ударения, иногда поднимая очки на лоб и приближая вплотную к носу, подолгу близоруко рассматривая бумагу, словно первый раз видел старый документ: «Резолюция бюро Чаинского РК ВКП(б) по докладу о борьбе с восставшими спецпереселенцами. Закрытая часть. „Особо секретно“».

Лизавета Платоновна безучастно рисовала ромашки, много-много ромашек на подвернувшемся листе бумаги, и как только муж закончил чтение с ударением на последнем слове «классового врага», тихо сказала:

— Вова, я понимаю, что в споре рождается истина, но что хочешь ты доказать шизанутому Варенцову, я, право, не понимаю. — В её голосе появился металл. Профессор устало опустил пожелтевшие листки на грудь. Прикрыв глаза, молча выслушал строгие, рубленые фразы, от которых начало покалывать за грудиной.

— Напоминаю, что копия данного документа, сделанная на службе в органах по твоей просьбе, не является аргументом. Думаю, не стоит объяснять почему?! — Выхватив из рук мужа секретные материалы, вышла, хлопнув дверью кабинета так, что портрет Ленина вместе с броневиком, на котором выступал вождь мирового пролетариата, полетел на пол. Меркулов поднялся и бережно повесил любимое полотно на место. Прислушался. В большой квартире стояла гробовая тишина. Даже настенный радиоприемник помалкивал.

— Ушла! — Выдохнул Владимир Иванович. Гроза миновала. Ксерокопия не нужна была теперь в принципе. В своей монографии без ссылок на секретную резолюцию бюро Чаинского РК ВКП(б) он использовал её выводы. Монография уже издана и вошла учебным материалом по вопросу сопротивления кулачества законным требованиям советской власти.

— Эх, Лизонька! — В глазах глубоко задумавшегося Меркулова возникла молодая и очень красивая женщина в белоснежной блузке с комсомольским значком на высокой груди. Молодой аспирант кафедры истории и машинистка из областного управления КГБ были идеальной парой, как считали многие. Это предполагало обязательный карьерный рост с переводом супруга на работу в райком. Однако не срослось, что-то в биографии дядьев было не так, сама же Лизавета Платоновна продолжала служить и вышла на пенсию в звании майора, начальника секретной части управления КГБ по Томской области. Соответственно и круг знакомых семьи Меркуловых включал не только университетских коллег, но и товарищей офицеров. Один из них трелью дверного замка вывел из оцепенения, в которое Владимир Иванович всегда впадал от скандалов с женой.

Нежданный гость вмиг понял ситуацию:

— Володя, дорогой, на тебе лица нет! Сейчас лечиться будем! — После трехкратных поцелуев генерал в отставке полез в портфель из крокодильей кожи, вынув из него бутылку армянского коньяка. За столом после дежурных разговоров о погоде, как причины обострения болячек, плавно коснулись и темы ссоры супругов. Генерал, разливая коньяк в махонькие стопки, проговорился:

— Честно скажу. Лиза просила с тобой переговорить. Ну, скажи мне, на кой тебе сдалось это восстание? Времена нашенские снова наступают. Юрий Владимирович вон как гайки начал закручивать, куда с добром! Стукнет какой-нибудь сопляк в контору, мол, так и так, в университетской среде образуется правая фракционная группа, которая подвергает сомнениям верные решения партии и советского правительства, по которым двадцатый съезд КПСС дал свою политическую оценку! Да в тот самый период, когда война идет в Афганистане; когда книги диссидентов от самиздата шныряют в рядах интеллигенции. Ради нашей тридцатилетней дружбы прошу и ради Лизоньки тоже, выкинь эту дурь из седой головы!

Хозяин дома молча выпил и потянулся за долькой лимона.

— Будешь плохо себя вести, — седые брови старика в широкой улыбке поползли вверх, — уведу Лизавету Платоновну, капитаном не увел, сейчас уведу!

Генерал шутя погрозил приятелю пальцем и тоже опрокинул в себя стопку коньяка.

— Понимаешь, Сережа, если так сложилась наша история, значит, это наша история. «Кто кинет в прошлое камень, в того будущее выстрелит из пушки» — эту поговорку помнишь, а я тебе так скажу: вывод, который вы с моей ненаглядной женушкой пытаетесь домыслить, в монографии я не писал, не совсем сбрендил. Однако, как сотруднику органов докладываю, что в конце июля 1931 года, как ни парадоксально, восстанию способствовала сама сложившаяся практика осуществления высылки и последующего расселения на новых местах репрессированного крестьянства…

— Это куда ты клонишь?! — Генерал затушил окурок в бронзовой жабе-пепельнице и потянулся за коньяком.