— Тряпку давай, а то тут лужа будет через минуту.

— Проходи на кухню, и поставь, пожалуйста, чайник! Я сама подотру!

— Да, вот еще, лекарство, как ты просила. — Валера протянул девушке коробку с надписью на английском языке: «Герцлия Медикал Центр».

Тома перевела вслух, захлопала в ладони и неожиданно чмокнула друга в щеку, едва дотянувшись на цыпочках:

— Ты наш спаситель и добрый волшебник, по такому случаю мы выпьем по бокалу шампанского!

— Кто-то пришел? — Донесся из комнаты слабый голос.

— Да Валера, с юрфака. Я тебе о нем рассказывала! — Тамара пропустила гостя на кухню. — Одну минуту подожди, сделаю укол бабушке и вернусь, хорошо?

Уманов кивнул, наклонившись в проеме двери, сделал шаг, и тотчас опустился на табурет перед развернутой общей тетрадью на столе. Перед глазами побежали строки угловатого, явно не девичьего почерка: «Сегодня, восстанавливая истинную картину своего недавнего прошлого, мы пытаемся прояснить наряду с другими тайнами истоки и механизмы массовых репрессий. Откуда они проистекли? Только ли в своеволии, бесконтрольности деяний или даже патологии Сталина? Разобраться в их глубинных корнях, не преуменьшая личной ответственности тех, кто управлял государственной „гильотиной“, — обязанность ученого. При проведении объективного исторического анализа мы должны учитывать и такой объективный стимулятор неоправданного насилия, насаждения всеобщего страха, каким является бюрократия карательных органов, как потребность раздутого штата НКВД находить себе работу, доказывая свою общественную полезность. Учитывая расстояние от центра и бездорожье Сибири, то отсутствие элементарного партийного контроля и явилось первопричиной злоупотреблениям служебным положением…»

— Бабулечка, поспи, а я гостя чаем напою! — Донеслось из комнаты, и Валера мгновенно закрыл тетрадь, поднимаясь к плите.

В дверях появилась Тамара с бутылкой шампанского:

— Ты такой большой в нашей избушке, прямо исполин из доброй сказки, а еще волшебник! Фужеры справа, только головой шкаф не снеси! — Засмеялась девушка и прошмыгнула под рукой гостя. Шипела яичница на сале, гудел чайник, а из настенного динамика песня ансамбля «Самоцветы» «Строим БАМ». Было уютно в этом милом, старом доме, оттого и хорошо на душе Уманова, если бы не свербящая мысль: «Чья это тетрадь на столе? Ведь там явная антисоветчина! Неужели рукопись Варнецова?!» Мысль показалась правдоподобной и страшной впоследствии для Тамары, которая стала для парня больше чем студентка с исторического факультета. «Да, надо бы сравнить почерк, но как?»

Хозяйка, слегка опьянев от бокала вина, весело болтала, отчего была совсем милой девушкой, так не похожей на сторонника западной пропаганды.

Новое лекарство принесло и новые ощущения, боль стихла, а на потолке, словно на большом экране, побежали кадры далекого прошлого.

По улице бегал сам комендант Малышкин и созывал народ на сход, что обычно проходил на поляне возле почты. К 12 часам народ собрался. У сколоченного помоста вместо нынешних трибун стоял связанный ординарец Долгих, рядом — Гриня Усков, а на деревянных настилах помоста — главный начальник из краевого НКВД товарищ Долгих. Он и крикнул:

— Никому не позволю топтать советскую власть, даже своему товарищу по оружию!

При этом с силой тычет нагайкой в склоненную кудлатую башку ординарца так, что кровь выступила на кудрях бедного парня:

— Он встал на путь бандитизма и предательства, позоря советскую власть!

— Семен Иннокентьевич, я же приказ исполнял! — Завопил парень, но Долгих не дал ему договорить, выхватил наган и «бац, бац», только мозги разлетелись, словно студень, от тех выстрелов! Народ отпрянул, бабы заголосили, да бежать по домам. А вечером тятя маме рассказывал, что Долгих достал из-за пазухи бумагу и зачитал, мол, бдительным гражданином Усковым изловлен вор и лихоимец, который внедрился классовым врагом в органы по рекомендации нынешнего коменданта Малышки-на, за что тот отстраняется от должности и будет представлен к увольнению из органов, а комендантом села назначается Григорий Усков. Картинка съехала к стене, а потом растаяла. Старушка прислушалась. На кухне весело делились новостями и смеялись.

Екатерина Ивановна с трудом поднялась с постели, прошла по стенке, едва добравшись до ванной, сунула голову под кран с горячей водой, а потом, содрав ночную рубашку, направила на сухонькое, старческое тело душевой шланг. Слегка омывшись, она встала на корточки и поползла назад в комнату, оставляя за собой водяной след. Сил взобраться на кровать уже не было, и старушка, стянув ватное одеяло на себя, легла на прикроватный коврик, закрыв глаза. Обрывки воспоминаний смазанными картинами детства и студенческих лет пронеслись в голове, потом резкая боль сковала тело, и старушка погрузилась в черноту. Очнулась она от крика внучки:

— Валера, сама там подотру! «Скорую», срочно!

Екатерина Ивановна жестом попросила Тому наклониться поближе и тихо прошептала:

— Не надо «скорую». Хочу умереть дома. Деньги на похороны в паспорте. Милая моя, я тебе не успела рассказать, под матрасом рукопись очень хорошего человека, мы выросли вместе в Парбиге, любили друг друга в молодости, но не судьба! — Улыбка пробежала по морщинкам щек, глаза резко открылись, сделались небесно-синими и начали медленно затухать.

— Нет! — Закричала девушка и прижала к себе легкое, бездыханное тело. Рядом, опустив голову, стоял Уманов.

За поминальным столом в железнодорожной столовой народу было немного, несколько пенсионеров-учителей, с которыми проработала Екатерина Ивановна в одной школе ровно четверть века, три старушки соседки, да Уманов с Тамарой, которая от горя не слышала речей. Перед глазами стояли мерзлая яма, в которую пьяные могильщики чуть было не уронили гроб; черная ворона, косившая глазом с красной звездочки железного памятника; мокрый снег, хлопьями оседающий на погост. Валера пододвинул стопку водки и попросил выпить. Тамара глотнула, горечь обдала горло, и слезы покатились из глаз.

— А ты поплачь, милая, поплачь! — Седенькая бабуля нежно погладила девушку по голове. — За нее не думай, бабушка твоя хороший человек, потому в третий день по писанию Господь примет свою рабу Божью Екатерину! Да и в церковь завтра сходи, свечку поставить надо за упокой души! — Соседка перекрестилась и замолчала. Старик напротив, махнув залпом стопку водки, громко возразил:

— Ни к чему это, молодежь к богу не повернуть теперь. Они коммунисты и комсомольцы навсегда!

— Время покажет, оно всё расставит на свои места, может, и не при нашей с вами жизни, но безбожие хуже, чем вера в «Моральный кодекс строителя коммунизма!» — Тома резко встала и пошла на выход, в конце стола она обернулась, склонила голову и произнесла:

— Благодарю соседей, бабушкиных друзей за то, что проводили в последний путь, извините! — Валера вскочил и бросился за девушкой. До дома они шли по железнодорожным путям молча. Каждый думал о своем.

— Зайдешь? — Тома подняла свои удивительные глаза. Валера отвел взгляд, потоптался и промолчал. Он хотел остаться с ней, возможно, и навсегда, но останавливало его всегда чёткое понимание того, что Сможенкова другая, отличная от других однокурсниц, которые просто хотят замуж.

— Поздно уже! — Уманов снял перчатку и протянул руку.

— Спасибо тебе! Ты настоящий друг, да и одна хочу побыть. — Девушка пожала сухую, жесткую ладонь. — До завтра, может, в церковь вместе сходим?

— Хорошо, завтра в 10.00 у тебя, а потом ко мне, мама накормит воскресными блинами.

Ноги сами привели Уманова в ресторан. Душа саднила от непонятных чувств к девушке, неготовностью к очередному экзамену из-за происходящего во все эти три дня. Всю организацию похорон пришлось взять на себя. На курсе эта стерва Эйснер, как староста, отказалась помогать со словами: «И ты доиграешься с этой антисоветчицей!»

Придя домой, Тома взяла со стола рукопись, которую обнаружила случайно, перестилая постельное белье на кровати Екатерины Ивановны ровно за день до её кончины, но, так и не успев прочитать, потому что пришел Валерий. Девушка устроилась поудобнее с ногами на диване, открыла тетрадь, из которой выпала фотография. Подняв её с пола, Тома обмерла. С фотографии на неё смотрели молодая девушка с веткой сирени и чубастый парень в белом костюме. Она развернула фото, на обратной стороне надпись: «Ветка сирени упала на грудь, милая Катя, меня не забудь». И подпись: студент Варенцов.