— С вас пример берем, господин штабс-капитан! «Вяжите руки и в карцер!» — Со смехом парировал Усков, похлопывая бывшего командира по спине. — Ты, брат, отощал совсем, а ну! — Комендант открыл громадный сейф, выгрузив из него банку тушенки, сало, сушки и початую бутылку водки. — Ешь и пей, по ходу докладывай, коли я теперь гражданин начальник!

Медведев, махнув полстакана и закусив, поддевая сушкой прямо из открытой банки кусочки говядины, начал рассказывать, рисуя на чистом листе схему предстоящего восстания.

— Карта где? — Григорий был задумчив и сосредоточен.

— Отец карту приносил, но она настолько стара, что по ней даже на охоту лично бы я и не пошел. Так вот, смотри, что предлагаю: группа бойцов с Черемухового острова под твоим командованием выдвигается прямо на Парбиг с целью захвата и разоружения комендатуры. — Острие карандаша сновало внутри двух извилистых линий, отображающих берега реки, и метнулось в сторону квадрата с буковкой «П». — Времени тебе сутки, Григорий. Справитесь?

Усков молча отошел от стола и, развернувшись на носках, отчего «хромачи» скрипнули, тихо произнес: — Коля, не будет отряда с острова! Отказал староста!

Медведев с досадой бросил карандаш на стол:

— Отказал? Тогда обсуждать план бессмысленно! На кой в карцере сидел, спрашивается? С кольями и вилами не навоюешь против винтовок и пулеметов!

— Я ведь и не обещал, что договорюсь с Глазычевым, мать его, в кулацкое отродье! — Комендант горько усмехнулся и начал сворачивать папиросу. — Почему нет смысла? Давай просто его скорректируем, для чего направляли агитаторов, проводили сходки с народом?! Основная масса готова выступить и умереть за правое дело, за свободу! Вот смотри! — Теперь карандаш начал бегать по бумаге в руках Григория, обозначая направления главного удара и пути отхода.

— Ты все же предлагаешь в случае провала молниеносного удара перейти к позиционной, партизанской борьбе? — Медведев накрыл рукой зеленый прямоугольник, обозначающий тайгу.

— Нет. Чтобы отряд был партизанский, а не банда, нужны строгая организация и дисциплина, а у нас с тобой командиров — ты да я, еще пара прапорщиков! В тайге мужиков не удержать! Я предлагаю наступление сразу в двух направлениях: на Парбиг с последующим захватом Подгорного и на Галку с захватом Бакчара. Вот, посмотри! — Усков взял карандаш и провел стрелы с северо-востока на юго-запад.

Николай, склонившись над столом, горько усмехнулся:

— Григорий, расстояние даже по старой карте, где Бакчар еще Селивановкой значится, в 70 верст!

— Маршем два дня пути! В целом нормально! — Комендант начал расхаживать по кабинету, потирая широкие ладони. За окном маячила кудлатая голова верного ординарца, который расчесывал железной щеткой черную гриву коня.

— Тимоха, ко мне зайди! — Усков прикрыл створки окна, на горизонте в сумерках сверкали зарницы. Вернувшись к столу, он долго смотрел на бумагу, исчерченную стрелами. В дверях появился Тимоха.

— Кольцов, слушай приказ, вот список Малышкина и в нем фамилии переселенцев. Обозначенных буковками «К» и «ЗК» найди в самой дальней деляне на раскорчевке. Они все там ночуют. Это кулаки и зажиточные крестьяне, и вели им собраться на пасеке с утра. Скажи, комендант там проверку проводить будет. Отсутствующих приравняет к беглым! Коня моего разрешаю взять, коли ты его так усердно отдраил! Все понял?

— Точно так! — Ординарец полетел по селу в сторону тайги, в которую с треском ударила молния.

Григорий вызвал со двора конвойного. Молодой красноармеец вскоре побежал в клуб, где были размещены отдыхающие, выполнять приказание, следуя которому «все должны немедленно прибыть в комендатуру с оружием для проверки его содержания, а потом праздновать именины самого коменданта».

Утро, свежее и умытое, ломилось ярким солнцем в окно. Усков поднялся с постели. Супруга уже возилась у плиты:

— Гриша, вчера Марью видела, едва бедная до дому дошла. Избил её Малышкин вусмерть!

— А я при чем? — Зачерпнув ковшом из ведра воду, буркнул хозяин и вышел во двор, хлопнув дверью так, что коромысло слетело с ржавого гвоздя и больно садануло по голове. Башка трещала от выпитого с конвойными в честь придуманного им своего дня рождения. Однако в комендатуре у него под замком стояло 12 винтовок и ящик патронов, что не могло не радовать. На сегодня по плану — ехать на пасеку, где соберутся мужики, с которыми надо договариваться взять в руки эти винтовки, чтобы начинать восстание.

Усков выкатил с крытого двора бричку, благодаря себя в мыслях за осмотрительность: «Ехать по раскисшей от ночного дождя дороге, да еще с похмелья и в промокшей повозке было бы совсем хреново». Створки окна распахнулись, супруга высунулась, обнажая дыни грудей из узкой кофточки, и крикнула:

— Еду не забудь! Не бычься, Григорий, за тебя окаянного Марья муку приняла! Все бабы деревенские об этом судачат! И еще она тебя искала, чтобы сказать, что Малышкин в район подался, узнав, что ты на острове.

Последняя фраза, как обухом по больной голове: «Любовь безоглядная, значит, сдала! За подмогой рванул её муженек в район, понятно! Теперь надо торопиться!» Бросив запрягать, вскочил на лошадь и поскакал галопом в сторону колхозной пасеки.

День угасал. Тень, падающая от столетних сосен, накрыла ульи и сужала круг, в котором сидели изможденные, уставшие люди без возраста. Худые, заросшие лица безучастно внимали коменданту, который поворачивался то в одну, то в другую сторону, словно ища поддержки. Усков каждую фразу говорил, словно вбивал гвозди, отчетливо и громко, а мужики молчали. Григорий присел на корточки и тоже замолчал, отчетливо понимая, что им все равно от чего подыхать — от пули или голода. «Ежедневная смерть детей и стариков, каторжный труд без срока каторги сделали их души такими же заскорузлыми, что и рожи»…

Мысль пронеслась в голове, как падающая звезда на сером небосклоне. И словно голос спасителя раздался в повисшей тишине от дальнего дерева на краю пасеки, погруженного в темноту:

— Гриня прав, надо выступать! Мы не жертвенные бараны советской власти! — Из тени вышел высокий старик. Несмотря на худобу, от него веяло силой. Все повернули голову в сторону Афанасия Тихоновича, знатного в прошлом алтайского купца-миллионщика.

Старик подал руку Ускову:

— Хватит агитку тут разводить, план излагай!

Мужики, словно проснувшись, загалдели все разом.

— Тихо! Пусть комендант ответит на два вопроса! — Афанасий поднял руку, народ замолчал.

— Вопрос первый, сколько времени даешь на подготовку? Вопрос второй, дашь ли людям отдохнуть от работ и поохотиться в тайге? — Все одобрительно зашумели. Григорий поднялся и произнес, крестясь на последний луч солнца, взметнувшийся над лесом:

— Вот истинный крест! С завтрашнего дня выдам вам изъятые ружья, отдыхайте, охотьтесь и набирайтесь сил в три дня! Председателя сельсовета сегодня сажу в карцер! Выступите, детей, стариков и жен ваших старик Шевелев проведет по болотам на Черемухов остров, их там уже ждут. И еще скажу правду, что многих из вас веду на верную погибель, Малышкин сбежал в район, думаю, за подмогой!

— Тогда отдыхать нам, братцы, некогда! — Афанасий Тихонович разгладил черную бороду. — Начинаем правое дело в понедельник. Сейчас всем — до родственников и знакомых, чтобы к утру воскресенья было ясно, сколько народа в отряд пойдет.

— А сынов брать, а может, уже завтра баб на остров? — С разных сторон полетели коменданту вопросы.

— И сынов и дедов, кто в силах держать в руках вилы и топоры! Братцы, помните, с нами Господь, ибо выступаем против антихриста! — Прогремел над поляной голос высокого старика.

— Комплектуем два отряда. Один возглавлю сам. Другой — мой товарищ, Медведев. А Афанасия Тихоновича очень попрошу прямо сейчас на моем коне — на дальние кордоны, людей мобилизовать, объясняя им, что мы не одни — по всей Сибири начинается восстание! — Григорий, обнял старика, безусловного авторитета для спецпереселенцев. — Теперь всем отужинать чем Бог послал. Тимоха, раздавай!