– Макс! – воскликнула тётя Сэнди. – Я в раю!

Дядя Макс выудил из кармана ключи. В узком входном коридоре было прохладно и темно. Полы из красной плитки. Стены, отделанные белым стукко, мрамором.

– Мы на небесах! – сказала тётя Сэнди. – Посмотрите на это…

Мы прошли за ней в просторную комнату с высоким потолком. С противоположной стороны было несколько окон и стеклянных дверей. Через них мы вышли вслед за ней на балкон.

– Ты хоть раз в жизни… – начала она. – Ты хоть раз видела?..

За долиной лежало озеро. Тем вечером бледные огоньки горели по всему склону холма, будто гора напротив была обвита рождественскими гирляндами. На вершине мигала одинокая красная лампа.

– Долина, – сказала тётя Сэнди, – озеро, горы…

– Что скажешь, Динни? – спросил дядя Макс. – Разве не здорово? Как думаешь, здорово?

Я подумала о деревеньке на холме в Нью-Мексико и о малыше Стеллы, которого, должно быть, уже привезли домой. Это всё будет для него совсем новым. Я посмотрела на гору – огромную, тёмную, широкую.

– Ага, – сказала я. – Отлично.

Но на самом деле я так не считала. Позже я смогла по-настоящему оценить этот вид, и он оказал на меня огромное влияние. Но в первый день здесь я думала лишь о том, чего тут нет, – моей семьи.

Я поднялась по Коллина-ди-Оро в деревню Монтаньола и теперь возвращалась обратно по дорожке, которая начиналась в деревне на вершине холма и проходила мимо директорского дома. Теперь это был дом тёти Сэнди и дяди Макса, и они называли его касой.

– Не шале? – спросила я.

– Ну, это шале. Дом построен в таком стиле, – объяснила тётя Сэнди. – Но по-итальянски «дом» – это casa, так что это наша каса.

Они пытались научить меня итальянскому, потому что на нём разговаривали местные жители.

– Ваша шале-каса? – спросила я.

– Наша, – ответила она. – Наша шале-каса.

Я так до сих пор и не поняла, где же я. Дядя Макс сказал мне, что мы в Тичино, а в Тичино говорят по-итальянски. В других местах Швейцарии, по его словам, говорят по-немецки, по-французски или по-романшски.

– Я думала, мы в Лугано, – сказала я.

– Лугано – там, внизу, – ответил он, показывая на город. – А там, наверху, позади нас – деревня Монтаньола.

– Так мы-то где? – спросила я.

Он пожал плечами.

– В касе на виа Попорино, между Лугано и Монтаньолой, в Тичино, в Швейцарии, в Европе, на планете Земля.

– Ох, – сказала я.

Я повесила в окне своей спальни плакатик с надписью «МЕНЯ ПОХИТИЛИ И ДЕРЖАТ ЗДЕСЬ ПРОТИВ ВОЛИ!», на что тётя Сэнди заметила: «На английском его здесь вряд ли кто прочитает», и купила мне англо-итальянский словарь.

По пути вниз с Монтаньолы я раздумывала о двух заключённых. Эту историю мне вчера рассказал мальчик по имени Гатри. В одной камере сидели два заключённых. Они выглянули в одно и то же маленькое окошко. Один заключённый сказал: «О, сколько же тут грязи!» Другой сказал: «О, какое здесь небо!»

– И это всё? – спросила я, когда Гатри закончил. – Это вся история?

– Подумай над ней, – сказал Гатри.

Я думала и думала. Под моими ногами была рассыпающаяся каменная дорожка с гниющей хурмой повсюду. Кусочки оранжевых фруктов налипли на мои новые туфли. Вокруг фруктов роились осы, а вдоль старой каменной стены пробежала ящерица. Что увидела ящерица? Только дорожку, гниющую хурму и ос?

А потом я посмотрела наверх, как, должно быть, поступил второй заключённый. Впереди я увидела пальмы, росшие вдоль дорожки, синее небо с белыми облачками и холмы, спускавшиеся к синему озеру. На одном берегу уютно свернулась Швейцария, на другом развалилась Италия.

Почти всё озеро было окружено горами; две самые высокие из них стояли на противоположных берегах. На вершине горы Сан-Сальваторе мерцала красная лампа, а на вершине горы Брэ виднелся неровный пик, опускавшийся в небольшое углубление. Гатри сказал, что к октябрю на вершине Брэ появится снег.

Всё казалось таким странным: я стою в Швейцарии и вижу Италию. Ещё странным казалось, что можно где-то стоять и одновременно видеть пальмы и снег. Ну и страннее всего было то, что я вообще здесь стою.

Может быть, если я закрою глаза, то смогу почувствовать себя в Нью-Мексико. Запах, конечно, не такой, как в Нью-Мексико, воздух тоже, но вдруг, если я продержу глаза закрытыми достаточно долго, всё вокруг превратится в Нью-Мексико? А потом я загляну в окна нашего дома и увижу маму, папу, Стеллу и малыша. Впрочем, если они меня увидят, то, наверное, не обрадуются, что я вернулась.

Когда мне на голову упала хурма, прервав сон наяву, я закричала на неё, и на дерево над головой, и на осу, которая тут же спикировала на мои волосы.

– Эй!

Ящерица поспешно взобралась по стене, словно точно зная, куда направляется. У неё была своя цель. Видит ли она небо? Есть ли цель у меня? Если меня посадят в тюрьму, и я выгляну в окно, что я увижу: грязь или небо?

Я не понимала, что должна увидеть. Наверное в рассказе Гатри про заключённых чего-то не хватало.

До открытия школы оставалась неделя. Гатри сказал, что оставит багаж, а потом уедет к друзьям в Милан. Гатри уже второй год здесь учится. Я думала, что он старше меня, но он сказал, что ему тринадцать, как и мне.

– Ты один едешь в Милан? – спросила я.

– Тут недалеко… ну, ты, наверное, увидишь его с вершины Сан-Сальваторе. Милано!

Он поцеловал свои пальцы и воздел руку к небу; этот жест казался странным, чужим, зато сразу казалось, будто Гатри много знает о мире. Я повторила его жест, и он засмеялся.

– А как туда добраться?

– Просто садишься на поезд и едешь – престо! Не успеешь оглянуться, ты уже там! Попробуй. Поехали со мной, если хочешь…

С таким же успехом Гатри мог предложить мне собрать вещи и уехать в Африку. У меня хватало хлопот и с тем маленьким кусочком швейцарской земли, в которую меня посадили.

За неделю, прошедшую с моего приезда, я потихоньку исследовала окрестности дома дяди Макса и тёти Сэнди. В первый день я обошла территорию школы. Во второй – прошла из конца в конец виа Попорино. Ну а сегодня поднялась по Коллина-ди-Оро в деревню Монтаньола и теперь возвращалась обратно другой дорогой. Завтра я собиралась спуститься с холма к церкви Сан-Аббондьо. Я, словно кошка, обозначала границы территории. Я делала так всегда, инстинктивно, где бы ни жила.

Гатри спросил, куда я собираюсь отправиться, пока ещё не начались занятия.

– Никуда, – ответила я. – Я должна жить здесь, с новым… с моим дядей.

Мне не хотелось говорить, что я живу у директора.

– Должна жить здесь? – спросил Гатри. – Да я бы отдал правую руку на отсечение, чтобы жить здесь всё время, круглый год.

– А я – нет, – ответила я.

После этого Гатри и рассказал мне историю о заключённых.

Когда я вернулась домой, тётя Сэнди показала мне цветок хлорофитум, который ей подарила соседка. У него были тонкие бледно-зелёные с белым листья, которые тянулись вверх, и десятки отростков, их тётя Сэнди назвала «детками». У «деток» прямо в воздухе торчали маленькие корешки, будто пытавшиеся дотянуться до земли. «Это я, – подумалось мне. – Я маленькое растение, у которого корни болтаются в воздухе».

Тем вечером я нашла в новом словаре слово похищение. Вариантов было несколько; я выбрала portare via a forza и сделала новый плакат.

Тётя Сэнди сказала:

– По-моему, ты написала заберите силой, в повелительном наклонении. Словно просишь кого-то прийти сюда и похитить тебя. Ты именно это хотела сказать?

Нет, не это. Но ни я, ни она не смогли придумать способа превратить заберите силой в забрали насильно.