— Дочка, а дочка…

— Что, папа?

— Я привел к тебе твоего суженого.

И поднялась, к двери подошла и встала в стороне от беса Дочь его, в коридор, где тот человек находился, выглянула, Увидела его, как стоит он там и как ждет, обернулась к отцу и так ему сказала:

— Пусть он войдет, папа.

И вошел, и остался стоять в комнате тот человек вместе с бесом и с дочерью его, и некоторое время они друг друга молча разглядывали и тихо молчали, и как бес решил, что дело уже слажено, то повернулся к двери и, больше того, будто он лишний, тихо, как тому и быть следует, пошел прочь своей дорогой. Пошел своей дорогой, а дверь тогда стала сама собой двигаться и медленно-медленно, тихо-тихо за парой, что осталась внутри, закрылась и заперлась.

— Что это? Что это значит? — принялись кричать бесы, которые были в зале, про все произошедшее и в зеркале ими увиденное.

— Что это значит? Что он нам показал? Кто ему позволил? — галдели бесы, один к другому обращаясь и один другого спрашивая.

— Он смеется над нами! — заголосило все общество.

— Горе ему: он смеется над нами! — закричали все вдруг и крик тот усилили, повернулись к человеку, и протянули к нему руки, и прянули на него, и с видом гневным двинулись на него. — Горе ему!

— Успокойтесь, бесы, вспомните наш уговор.

— Что за уговор?

— Слушать и молчать.

— Мы не можем.

— Должны.

— Почему?

— Потому что поклялись.

— Верно, — вспомнили бесы о клятве, остановились, от человека отвернулись и отодвинулись.

— Верно, — согласились они друг с другом и с правотой того человека, переглянулись и — делать нечего — притихли…

— А теперь, бесы, к зеркалу! — и человек снова простер руки к стене и к зеркалу.

Снова собрались бесы и затихли, снова составили круг и глаза, куда указал им человек, повернули так же, как прежде, и вот что увидели:

Снова цвет стекла и вид зеркала изменились, снова стало оно серым, потом бесцветным, мутным и расплывчатым, и стали проступать на нем пятна, тут и там, были и нет их, появлялись, исчезали, выплывали, мелькали, наконец, остановились, и вот что вышло:

Показался тот же ночной дворец со дна пещеры, освещенный, величественный, с верхними палатами и с нижними, с окнами, и с дверями, и так же, как в первый раз, выглядел он: в ночи, среди ночи, и в сиянье света, и посреди площади дворцовой. В окне его явился старый бес, сияющий, с ребенком на руках, радостный, что дожил до такого счастья, поднес он ребенка к окну и стал на что-то снаружи ему показывать…

Не хотел и не желал ребенок на руках у старика в окно смотреть и куда-то стал тянуть его, и вдруг дворец перед чертями повернулся, и не стало его, и тихо явилась их глазам одна из его комнат, и стены, и все пространство, и вся утварь, и все, что внутри, и стояли старик с ребенком посередине ее — ребенок потянул старика к одной из стен, и когда старик с ним подошел к ней, стал ребенок ручкой в стену стучать, а другой старика за бесовские волосы тянуть:

— Покажи, деда, там, там, покажи!

И заколебался, и уклониться хотел старик от этой просьбы, потянул голову свою и волосы свои назад, всем телом от ребенка и в сторону перегнулся, но ребенок держал его крепко, и, как тот ни вертелся, ни гнулся, ребенок его не отпускал, тогда старик улыбнулся и сделал вот что:

К стене, куда тянулся ребенок, он придвинул столик, посадил на него ребенка, чтобы тот смотрел все время на эту стену, а сам после этого встал у него за спиной… Через несколько минут, когда ребенок успокоился и перестал вертеться, старик, на стену и на одну точку на стене глядя, начал что-то говорить, говорить и приговаривать, и взгляд свой, глаза свои как будто вдаль устремил, так задумавшись и приговаривая, говорил и смотрел куда-то вдаль, пока, наконец, не протянул руку к стене, и… исчезла тогда вдруг стена перед ним и перед ребенком, и на месте ее осталось пространство и пустота, и… ребенок и черти, черти и ребенок оказались лицом к лицу:

— Деда! — вскрикнул ребенок, отпрянул и припал к коленям старика. — Кто это?

— Не бойся, кисонька, никто.

— А рога, деда?

— Это заговоренные.

И лежал и боялся некоторое время ребенок на коленях у старика, а старик все время гладил его по головке и уговаривал, и это помогло: потихоньку-потихоньку и каждый раз все выше поднимая голову, поднимая и снова пряча, наконец успокоился ребенок и встал с коленей старика, и уже смелее, пристальнее посмотрев в зал и на чертей, снова взял старика за волосы, пригнул его к себе, и вместе с ним глядя в зал и разглядывая чертей, стал спрашивать:

— Кто это там, деда?

— Это черти, кисонька.

— А какое ты к ним имеешь отношение?

— Никакого.

— А твои рога?

— Это кости и палки, никакой силы в них нет, ничего особенного.

— А что они там делают, эти черти?

— Не что они делают, а что с ними делают.

— Кто?

Протянул бес было руку, чтобы показать на человека, стоявшего над чертями, но человек сразу же заметил беса и это движение его руки, ни к чему ему это было, подмигнул он бесу и жестом показал: «нельзя». Спохватился бес, отдернул руку и, бормоча, невнятно, на вопрос ребенка так ответил:

— Кто? Тот!

— Похабник, сводник! — вдруг и в один голос, после долгого молчания очнувшись и переглянувшись, заорали бесы.

— Старикашка вонючий! Кости твои прогнившие! — рванулись они с места, и глаза их кровью налились, и на кулаках жилы набухли.

— Смерть ему! Смерть ублюдку! — бросились они из круга к зеркалу и к ребенку в зеркале.

Но человек тут же махнул рукой в сторону стены и в сторону зеркала у стены, бес с ребенком сразу же пропали с глаз, и когда бесы подбежали, кулаками размахивая, с гневом, с глазами выпученными, перед ними снова пустое, обычное зеркало стояло и их самих, и лица их гневные отражало…

— Где они? Куда они подевались? — бросились бесы от зеркала к столу и к стоявшему на столе человеку, требуя ответа.

— Тише, тише! — приказал нахлынувшим на него человек. — Тише!

— Так мы и знали! Так мы и думали! Кто его сюда привел? Кто ему это дело доверил? — вспомнили они о своей клятве, и своей слабости, и о силе человека.

— Кто его сюда привел? Его судить надо, пусть ответ держит!

— Я привел! — тот бес, который поменялся шкурой с человеком и его чертям представил, вылез теперь и на столе показался. — Успокойтесь, черти: некрасиво это, некрасиво перед человеком, будет он смеяться и говорить: меж чертями нет согласия, в их крепости брешь появилась, их ряды понемногу редеют. Выслушайте меня: вот показал нам человек одного из нас, старого и вонючего, гнусного и немощного, он нам изменил, он нас покинул, он опоганил себя перед нами и свою дочь за человека замуж выдал. Он гнусен и мерзок, нечист и нечистым останется, и пусто ему будет — уж вы мне поверьте! Но мы должны всё рассмотреть, должны мы это дело обмозговать и понять. Поэтому я предлагаю: давайте же вести себя, как раньше, как до этого, а человек пусть нам дальше покажет, что этот бес еще выкинет, мы подумаем, посоветуемся, обсудим и к чему-нибудь придем.

Выслушали всё это черти и прислушались к речи того беса, подумали недолго, посмотрели друг на друга, переглянулись спокойно и одобрительно; увидел тот бес эту их готовность и одобрение и тут же, ничего уже не спрашивая у них, махнул человеку рукой, подмигнул ему и показал на зеркало, дескать, дальше давай, человек…

И собрались черти после этих треволнений в прежнем своем порядке, и отошли подальше от стола и от зеркала, и, затихнув и замолчав, в круг и для того, что в том кругу еще произойдет, сошлись.

И человек показал им:

И в третий раз стало меняться зеркало, изменилось и посерело, появилось и исчезло, появилась ночь да со звездами, солнце да с пятнами, разъяснилось и пеленой подернулось, исчезло и заструилось, уменьшилось и затуманилось, вдоль и поперек, пока не показалась картина:

На рассвете и в том же дворце. Показались человек со своей женой-бесовкой. В их спальне под потолком все еще горел ночник, тускло и слепо, в полсилы и уже по-рассветному, сквозь ставни и щели уже заглядывал снаружи бледный день. Муж и жена только что встали и собирались выйти из комнаты, но замешкались; ничего вроде не делали, а все-таки были заняты, так вот, ничего не делая, будто их ночевание и совместное пребывание еще не кончились.