А весной случился второй прорыв осознания. Когда Сенька познакомил со своей «единственной», как он выразился. Поздним вечером мы немного поболтали, и я ушёл в майскую ночь, где бушевал приморский ливень с молниями и громами. Смятение жало внутренности до боли. Признаваться не было и мысли. Вся атмосфера улиц нашего района, да и всего городка, настойчиво вдалбливала в уши, что «пидары» – самоубийцы. Пусть только окажется такой рядом – в асфальт закатают. И Сенька говорил так же. И Витёк, и Пашка, да все. Я бродил по улице всю ночь, вымокнув до нитки. Возвращаться домой не хотелось, идти к кому-то в гости было поздно. Так и слонялся под проливным дождём, разрываясь от желания и страха. Страх победил.

Но однажды я чуть не прокололся там, где и подумать не мог. Все в нашей компании любили рисовать карты. Да, у каждого была своя собственноручно сделанная колода. У меня уже была колода роботов, но к августу того же года я решил нарисовать вторую колоду – с варварами типа Конана. И «барбареллами», конечно. Оставалось нарисовать всего пару карточек. Как-то раз, зайдя к Сеньке в гости после работы, я уселся за столом на его кухне, достал начатую карту и продолжил карандашный набросок, пока хозяин дома миловался где-то в комнатах со своей «милкой» Алеськой. И увлёкся так, что не заметил, как подошёл Сенька. Его голос над плечом заставил вздрогнуть:

– Чего-то ты слишком натуралистичен.

Некое недоумение в его голосе заставило меня глянуть на получившийся рисунок… Твою ж мать! Нарисовал качка в плавках. Скажете, ну и что? А то, что очень уж откровенно плавки обрисовали мужское достоинство качка, можно сказать – могуче и рельефно. Дикий страх липким током охватил от макушки до пят. А Сенька продолжил:

– Ты голубой, что ли?

– Нет, что ты, – поспешно ответил я, обречённо понимая, что ещё одна хорошая страница жизни заканчивается. Скомкав разговор, я деревянной походкой покинул Сенькин дом, зная, что больше никогда не переступлю этого порога. Так и получилось. Страх стёр из головы дорогу к его дому. Ужас перед тем, что может случиться, если правда обо мне всплывёт наружу. Но стоит посмотреть правде в глаза – ничего особенного, кроме желания, я к Сеньке не чувствовал. Возможно, будь дело иначе, всё могло сложиться по-другому. Да и он после того разговора ни разу про меня не вспомнил… Или начал сторониться, что ничуть не лучше.

Раковина оглушительно захлопнулась. Я задавил себя, пусть на тот момент и не окончательно. С компанией общаться перестал. Остались в жизни только дом, мама, работа и одиночество. Четыре года прошли в клетке этой боязни разоблачения. Ведь, если не высовываться, зло минует, правда? Но мама – она такая… Её не обманешь. Всё чувствовала. И однажды прямо спросила, кого я предпочитаю. И я честно ответил ей, что парней. От неё был только один вопрос: «Ты сверху или снизу?» Первым желанием было рассказать ей всё – о страхе, смятении, неопределённости. Но интонации в голосе, когда она повторила вопрос, заставили меня посмотреть ей внимательно в глаза. И ответить: «Сверху». Хотя я и сам не знал, чего хочу – девственность сама не проходит, знаете ли. В глазах матери зажглись холодные огоньки странной нелепой злобы. И другим ответ в такой ситуации быть не мог. Я с детства мог читать настроение мамы. И чувство самосохранения взвыло, заставив дать ответ, откатывающий ситуацию на исходные позиции. Но, кажется, мать кое-что для себя поняла.

Потеря невинности – дело занимательное и волнующее. Для подавляющего большинства. Как и результат оного процесса. Кто-то преисполняется оптимизма, кто-то ловит комплекс. Но в общем и целом обычно всё хорошо. А вот представьте себе, что человек лишился иллюзий на общей волне пофигизма и в некоторой растерянности, когда позволяет просто нести себя событиям? Хотя ладно… Я не выбился из общей статистики. Всё произошло для меня случайно и обыденно. Да ещё и фраза по завершении процесса, так сказать, убила, образно выражаясь. И всплывшие чуть позже подробности тоже позабавили. Особенно моя наивность. Впрочем, расскажу подробнее.

Итак, овощу-пофигисту в моём лице двадцать четыре года, на дворе зима, декабрь 2000 года. Всё зашибись, жизнь протухла, хвост облез, что называется. Тут и разговор с мамой состоялся в октябре на тему «кто кого и как». Два года прошло уже с момента, когда я удрал из дома Сеньки. Тихо, спокойно, болотно, блевотно… Примерно тогда во мне начало копиться бешенство, спрятанное за добрыми глазами. Как раз после того, как меня поимели, так сказать, по заданию партии.

До новогодних праздников оставалось всего дней пять. На работе тоска, впереди смена в кочегарке в автоколонне как раз на праздничную ночь. Мне было как-то до одного места всё это. За всё время после армии набралось уже три альбома отличных фотографий старшеклассников, молодых парней, интересных мужчин, так или иначе привлекавших моё внимание, когда я шарахался по улицам с фотоаппаратом в руках. Некоторых фотал, спросив разрешения, некоторых украдкой, некоторых просто нагло. Образы мне нравились. И в тот вечер я решил полистать коллекцию окошек в мир грёз.

Услышав звонок в дверь, даже не дёрнулся. Мать, возившаяся на кухне, сходила открыть. Из моей комнаты слов разговора было не разобрать, но по голосу узнал соседку, импозантную фигуристую бизнес-леди, мать-одиночку и вообще средоточие достоинств. Заглянула мать со словами:

– Выйди хоть, поздоровайся.

Пожав плечами (чего я там не видел, в этих «здрасьте»), выплыл из комнаты и увидел соседку Ингу. Тёмные волосы убраны короткой причёской, домашнее одеяние в виде спортивных штанов и блузки в духе «гжель». Пробурчав под нос приветствие, я удалился на кухню, сделать чаю. Женщины в зале о чём-то пошушукались, и всё стихло. Соседка ушла, а день потянулся дальше. Когда совсем стемнело, мать засобиралась на свои привычные посиделки с другими соседями, семьёй Коноваловых. Уже много лет дружили семьями. Чмокнув великовозрастного меня в щёку, мама распорядилась её не терять, а уже в проходе вдруг остановилась, как-то растерянно ойкнула и сказала:

– Ёлки ж… Совсем забыла! Инга просила, чтобы ты зашёл, вешалку ей починил! Сходи, а? По-соседски.

Вздохнув, я пообещал нанести визит. Мать радостно заулыбалась и исчезла, я же зарылся в захламлённую нишу, выискивая инструменты: крестовую и плоскую отвёртки и пассатижи. Мало ли чего там выдернуть надо будет из стены сначала. Или у Инги вешалка в шкафу отвалилась?

Дверь Инга открыла не сразу, зато предстала передо мной в лёгком шёлковом халатике китайского фасона. Вскользь ещё подумалось: «Чего это она?» Фигуристая шатенка возрастом под сорок лет могла дать фору многим молодкам. Сейчас же она смотрела на меня со странной смесью интереса и отстранённости. Я спросил:

– Что там у вас чинить надо?

– Проходи, – Инга посторонилась, и я переместился в прихожую, представлявшую из себя дизайнерскую смесь модерна и мещанской аляповатости. Дверь захлопнулась. Женщина как-то не очень радостно улыбнулась и сказала:

– Ты инструменты-то положи. Пойдём, сначала чаем напою. А то чего-то пусто в доме. Хоть поговорим.

Я пожал плечами, скинул с ног тапки, в которых благополучно проскочил до того лестничную площадку, сложил отвёртки с пассатижами на обувную полку у пола и глянул на Ингу. Она вдруг хлопнула меня ладонью промеж лопаток, подталкивая в зал. Там оказалось уютненько. Ажурная «стенка» блестела хрусталём и зеркальными вставками в дверцах шкафов и шкафчиков. Под потолком бело-голубыми бликами светилась современная люстра на пять рожков, бросая слегка призрачный свет на обстановку. Которую составляли новый телевизор японской фирмы, мягкое кресло с небрежно кинутым на него пледом цвета вечернего неба, журнальный столик, заставленный тарелочками с нарезанными фруктами, среди которых бодро высилась нераспечатанная бутылка вина… И кровать. Большая двуспальная площадка, застеленная переливающимся красным шёлковым бельём. Один край покрывала был небрежно откинут.