– Да знаю я всё это.

– Даже так, – Андрюха хитро дунул мне в ухо, помолчал и спросил: – А про минет слышал?

– Это когда сосут, что ли? – у меня аж лицо загорелось.

– Ну, да, – подтвердил брат.

Мне стало не по себе. Смущение заставило зарыться под одеяло с головой. Андрей нырнул ко мне и прошептал:

– Говорят, это приятно. Хочешь попробовать?

– Отстань, – меня начало потряхивать от стыда.

– Да ладно тебе, – раздалось во тьме. Андрей скользнул ниже, положил горячую ладонь мне на живот и добавил: – Только, чур, в рот не ссать.

Я хихикнул. А он стянул с меня трусы и взял мой стручок в рот. Знаете, ничего толком и не понял. Ну, почмокало в темноте, было странно, писька поболела от набухания. И всё. Потом мы выпростали головы из-под одеяла – глотнуть свежего воздуха. И Андрей сурово сказал:

– Теперь ты сделаешь это мне.

– Не, – протянул я, чуть не зарывшись в матрас от смущения. – Не хочу.

– Я же тебе сделал? – голос Андрея стал суровым. – Так что давай.

Что ж, куда было деваться? Долг платежом красен. Я уполз под душный полог вдоль тёплого тела брата, добрался до «запретного» места и потянул с него трусы к коленям. Его штучка была чуть напряжена и очевидно больше моей, но не как у взрослых. В баню ходил, видел, какие бывают. Из-под одеяла я сказал:

– Ты тоже мне в рот не нассы…

– Ага, – буркнул в ответ Андрей. Его голос был каким-то сдавленным. А я храбро всосал его письку в рот и неловко начал повторять то, что делал мне он. Вскоре его писюн стал ещё больше. И через какое-то время в рот потекли капельки чего-то соленоватого. Отплёвываясь, я выбрался наружу и обиженно проворчал:

– Чего нассал, гад?!

– Я не хотел, – сдавленно ответил Андрюха. – Ладно, давай спать. И никому никогда не говори об этом.

– Почему? – удивился я.

– Пидором обзывать будут и бить, – лаконично ответил брат, а я задумался. Все мои друзья, одноклассники и просто знакомые мальчишки знали, кто такие эти «пидоры» и чем они занимаются. Гадость какая, подумалось тогда. Но…

В темноте и тишине я лежал, долго не сомкнув глаз. За окном светлел город своими огнями, а в голове роились ощущения. Скоро стало понятно, что мне понравилось то, что мы творили. Очень приятно было чувствовать чужие губы на своём «кранике» и вполне вкусно сосать чужой.

Так вокруг меня появились ещё флажки, понятные только сейчас. Могу объяснить, дорогой читатель. То, что мне понравилось – плохо. Те, кто этим занимаются – плохие, их не любят, бьют и смеются над ними. Я должен… Закладка долга перед кем-нибудь – тоже флажок. Оно и до этого бывало, вспомните садик – там я тоже должен был соответствовать, всем должен, стране, садику, товарищам по группе, воспитателям, родителям. Должен, должен, должен. И ребёнок в моём лице, пусть и подспудно, но впитал эту установку, как и многие, росшие в тех условиях.

Впрочем, к утру всё случившееся той ночью ушло на задворки памяти и эмоций. Детская жизнь – она скоротечная, стремительная и многодельная. Но запомнил я ту ночь на всю жизнь, наверное. Как и следующий ноябрь, в котором открылась другая сторона моей натуры.

Дети – они жестокие звери в сути своей. Прямые в суждениях и действиях. Плохо, когда рядом не находится взрослых, способных направить энергию подростка в нужное русло, объяснить, что такое «хорошо», что такое «плохо». Расставить те самые флажки, оберегающие нас во взрослой жизни среди других. Но ещё хуже, когда в сложной ситуации ребёнка буквально размазывают, превращая в бесхребетное существо, вбивая в голову и душу, что он не имеет права отстаивать свои желания ВООБЩЕ, и не важно – правильно он делает или нет. Себя я не оправдываю. Я сделал плохое дело, чудовищное. То, что случилось – действительно мерзко и заслуживало наказания. Но сейчас, с высоты взрослого, могу сказать – ненавижу вас всех. За то, что вы со мной сделали тогда в отместку. Вы на удар детской руки ответили паровым катком системы. Вы меня раздавили.

Первый снег тогда выпал жиденький и быстро стаял, оставив клочки серой грязи в самых тенистых местах пришкольного двора. В тот день у нас было мало уроков, и потому воспитательница начальной школы, наша классная, усадила весь класс решать домашку по математике. У меня и ещё у одного мальчишки на решение примеров и задач ушло времени всего ничего. В итоге нас отправили проветриться на улицу, чтобы не мешали остальным шумом и стонами заскучавшей выпи. Так выразилась Инесса Валентиновна, наш классрук. В странной школе я учился тогда. С недельным пребыванием. Домой я попадал только на выходные. Так что подобные ситуации посреди учебной недели возникали часто. Моего товарища-одноклассника звали Эдиком. Мы решили, что пойдём к центрифуге. Поставил кто-то когда-то в одном из углов большого двора с бюстом Ильича напротив крыльца большой барабан из сломанной прачечной машины. И мы все любили забираться в неё и крутиться. Кто-нибудь разгонял незатейливый аттракцион, и те, кто сидел внутри, с воплями представляли себя в ракете… Ну или в машине, или ещё где.

Спустившись в подвал, забрали в раздевалке осенние куртки и выбежали наружу. Вообще, тупо гулять тоже было скучновато. Но мы начали болтать о том, о сём. Посреди разговора о каком-то кино Эдик вдруг выдал фразу:

– Чего-то ты хилый, Вовка.

Я поёжился. Это напомнило мне о двух приятелях в классе, которые почему-то решили, что меня надо воспитывать, заставлять заниматься спортом и всячески донимать. Этот, четвёртый класс, не стал исключением. Прямо с первого сентября Толька и Сергей взялись за меня, словно других дел не было. Это было очень обидно и злило. И сейчас мне стало не по себе. Он тоже, что ли, решил, что меня можно шпынять? Мы же вроде бы друзья… Добрались до центрифуги, долго ходили вокруг неё, продолжая болтать. Между делом я допинал случайно найденную в кустах палку до нашего школьного развлечения. В итоге Эдик залез в крутилку и скомандовал:

– Разгоняй! Я первый!

Я со смехом принялся вращать центрифугу, поставленную вертикально, из которой торчал по пояс Эдька. Правда, это быстро надоело. И я отошёл в сторону со словами:

– Остановится, вылазь. Я тоже хочу покататься.

– Вот ещё! – выдал Эдик, глядя свысока. – Твоё дело крутить. Вот и крути.

Это было уже что-то новенькое. Меня снова царапнуло – неужели всё-таки он такой же, как те двое? Вообще никто в классе ни разу за меня не заступился. Словно боялись оказаться на моём месте. Хорошо, хоть общались спокойно, без гадостей. Кроме тех двоих, естественно. А теперь ещё и Эдик? И я отошёл ещё дальше от центрифуги со словами:

– Вылазь давай, моя очередь.

– Не вылезу, – ответил Эдька. – Ещё всякому чму место уступать!