Но — где-то я определенно это встречал…
Я вдруг понял, что давно уже пялюсь на тот самый фолиант по запретной магии. Ну что же, если больше ничего не остается…
И тут раздался громкий и уверенный стук в дверь. Чашка с недопитым кофе выпала у меня из рук, разлетелась осколками и коричневыми брызгами…
Я даже рыпаться не стал. Если из Безопасности — так вот он, ковер. Если сэр Грёффер — так вот еще и имп в придачу. Чтобы уже точно не сомневаться.
Ой, мама, роди меня обратно…
К двери я шел с таким ощущением, словно под ногами деревянный эшафот, а не паркет моей комнаты. Меня качало, на лбу проступила испарина, струйка холодного пота сбежала из подмышки и, щекоча, поползла по боку, приклеивая рубашку… Брр… Я вдруг потерял голос — заклятие замка получилось произнести лишь со второй попытки, и то — сипло. Дверь дернулась, словно раздумывая — стоит ли подчиняться незнакомому голосу — и все же отошла от косяка на два пальца. Петли пронзительно скрипнули — интересно, в тюремном корпусе двери камер так же скрипят? Скоро узнаю… Если доживу.
Я подставил ногу, не давая двери раскрыться настежь, судорожно вздохнул и приник к щели глазом. Елки…
Только этого мне не хватало!.. Я даже дар речи потерял поначалу — за дверью стоял Грамб Смитесгар — боевой маг с длиннющим послужным списком, участник двух десятков локальных войн, великий магистр — ну и так далее. Если бы он захотел надеть сразу все награды, на груди места не хватило бы, пришлось бы увешать еще и живот, и, частично, спину. Одет он был в гражданское, у ног стояла средних размеров сумка.
А насчет фамилии — вы не ошиблись. За дверью стоял мой отец.
— Ну что? Так и будешь пялиться? Открывай дверь!
Ну, не скажу, чтобы у меня был особенный выбор — как-никак, отец впервые удостоил своим посещением сына прямо в стенах его альма-матер. Другой вопрос, что прямо на виду в комнате валяется скованный Святыми Оковами имп — и за это заклятие дорогой папаша свернет мне шею. И потом еще скажет, что так оно и было…
Я быстро содрал с пальца обручальное кольцо, обреченно распахнул дверь, обнял отца за сухонькие плечи и попытался изобразить неподдельную радость.
— Папка!!! Какими судьбами?! — Он покосился на меня с подозрением. Ну еще бы, такой радости при виде родителя я не высказывал очень давно. — Ну, заходи, давай! — Я подхватил его сумку, кинулся в комнату. У бедной бестии, кажется, даже ребра хрустнули, когда я пинком отправил серебряный кокон под кровать, где и так уже лежал свадебный костюм. Бес застонал — хорошо еще, был перетянут так, что не мог издавать громких звуков. Я тоже отшиб ногу напрочь, но молчу же?
— Ну и бардак ты тут развел, посох мне налево! — отец, остановившись на пороге, с неприязнью оглядел мое жилище.
— Это не бардак, пап. Это — рабочий беспорядок, я диплом дописываю.
— Дописываешь? И много осталось?
— Заканчиваю… — я старательно прятал глаза, собирая разбросанные по полу конспекты и засовывая их под кровать, чтобы скрыть импа окончательно; отца провести не так просто, но на этот раз, вроде, получилось. Имп попытался было пошевелиться, захрустели звенья цепи; я, не доставая руки из-под кровати, сложил пальцы для заклятья молнии. Имп затих моментально — то ли увидел, то ли почувствовал.
— Какими судьбами? А как же я могу пропустить день вручения посоха моему единственному сыну? — Отец уселся в кресло. — Дожил, посох мне налево!.. Дожил… — мне стало неловко. Таким я отца еще не видел… Он, даже, кажется, прослезился. Впрочем, такая лирика была вовсе не в его характере, потому надолго растянуться не могла. — Ну ладно, дописывай. Не опозорь старика, сделай все на совесть! Не буду тебе мешать…
— Ты что, собрался куда?
— Ну естественно. Я же в столице не был лет двадцать уже. Сейчас съезжу на ристалище, потом друзей навещу…
Он еще что-то говорил, но я его не слышал. Лицо против моей воли стало растягиваться в идиотскую ухмылку… Ристалище! Вот оно!
— Пап… Я с тобой.
* * *
Решение проблем часто приходит совершенно с неожиданной стороны. Мне, если честно, следовало с самого начала подумать о ристалище… Вернее, не о самом ристалище, а о Королевском камне, установленном в его центре.
Камень представляет собой гранитную плиту три на три фута в поперечнике, поставленную на попа. Высотой около пятнадцати футов. Ничего примечательного, собственно говоря… кроме того, что в радиусе ста шагов от него не работает магия. Вообще не работает.
Установили его около двухсот лет назад, поводом же для установки послужила трагедия государственного масштаба — смерть последнего короля Малара, Кунца Четвертого.
Его величество очень любил посещать ристалище, а, поскольку характер у него был боевой, иногда он и сам принимал участие в поединках. Инкогнито, разумеется — какой рыцарь в своем уме рискнет победить короля? Так же все проходило по-честному, его величество бивал противников, но и сам не раз валялся в грязи под свист и улюлюканье толпы. Короли — тоже люди…
Все бы ничего, но в одном из поединков против его величества вышел молодой и наглый рыцарь, не гнушавшийся жульничать… Короче, у парнишки был зачарованный меч, способный пробить любые доспехи. Получив несколько раз по шлему, тот понял, что противник всего лишь играет с ним, тешит толпу…
И тогда он активировал заклятие.
Кунц Четвертый умер, захлебнувшись собственной кровью, в центре ристалища, под восторженный рев толпы.
Камень, созданный лучшими магами королевства, выполнял две функции — во-первых, служил памятником последнему правителю, а во-вторых — жульничать в поединке с помощью магии больше никто не мог.
Это все ладно, да вот возник вопрос — а кто будет королем? Кунц наследников не оставил, даже жениться не озаботился, живых родственников у него не было… В общем, вскоре по королевству прогремел указ, изданный королевской канцелярией: королем станет тот, кто сумеет опрокинуть Королевский камень наземь. Юридически указ был оформлен так, что комар носа не подточил бы…
С одной стороны — логично, королем Малара, а, следовательно, и императором Империи Сна должен быть мужик здоровый, традиция есть традиция. С другой стороны — глава канцелярии мог быть спокоен: камень был настолько хорошо защищен от всех возможных воздействий, что его не свернула бы и упряжка из сотни тяжеловозов. А после того, как его установили и активировали, ничего нельзя было сделать даже с помощью магии…
Так вся власть перешла в руки канцлера и после его смерти эта должность стала выборной.
Думаете, не было желающих завалить королевский камень? Как бы не так, таких желающих и через двести лет хватает!
К рыцарским баталиям в Маларе всегда относились с пиететом. Можно сказать, на них повернуто все королевство. Ну, не все, я-то к ним равнодушен… Зато я нашел реальный способ избавиться от коврика: достаточно закопать его в землю возле камня — и можно про него забыть с чистой совестью. Это будет не магическое устройство, а всего лишь тряпка.
Нет, я, наверное, гений!
* * *
В своей "гениальности" я разочаровался еще на подлете к ристалищу. Каменную чашу окружала толпа, уже собравшаяся, несмотря на ранний час. Черт… Да сегодня же финал королевского чемпионата! Внутри у меня все опустилось. Нечего и думать закопать ковер на глазах уже начинающих заполняться трибун — это вызовет массу ненужных вопросов и у зрителей, и у охраны. Я попал…
Захотелось забиться куда-нибудь в темный уголок — и скулить, скулить, скулить… Сутки до защиты диплома, от которого пока еще рожки да ножки — но это уже неважно, поскольку через четыре часа меня начнет искать Служба Магической Безопасности. Я двигался как в тумане, невпопад кивал отцу, который что-то рассказывал… Он еще, помнится, спросил, откуда у меня ковер-самолет, я что-то соврал, вроде "знакомый дал погонять"… Отец, сразу было видно, не поверил (эти ковры стоят — мама не горюй), но переспрашивать не стал. Я уже чуть было не открылся ему, да только одумался вовремя… Не спрашивайте, почему я такой скрытный, вы моего отца не знаете… Папа не доверял матери — женщине добросердечной и мягкой, воспитание мужчины — наследника фамилии Смитесгар, сам воспитывал. Воспитывал, надо сказать, довольно строго — солдатская дисциплина въелась в него намертво. Если я приходил со двора в слезах и с фингалом под глазом, он вовсе не пытался меня успокаивать, а если бы я рискнул пожаловаться, он бы с легким сердцем добавил. Когда я просил у него какую-нибудь игрушку, папа мигом придумывал, как я могу ее заработать — скажем, подстричь лужайку, убраться в доме, да мало ли что… Он с самого детства приучил меня рассчитывать только на себя — и в жизни мне это до сих пор помогало.
