Взгляды официальных и авторитетных историков и философов на дальнейшую судьбу русского народа крайне противоречивы и настолько путаны, что их даже невозможно пересказать. Из всего, что я слышал об этом, только рассказ Акима из Зубовки, который он не однажды повторял на базаре в Рясне, обычно при большом стечении слушателей, дает более-менее вразумительное представление о том, что произошло с русскими.

– Задумано было погубить русского человека, – говорил Аким, слушатели теснее сжимались вокруг него, тень тревоги пробегала по их лицам, тогда (а это были двадцатые годы двадцатого столетия, первого десятилетия того Погромного века) еще все, кто приходил по воскресениям в Рясну на базар, чувствовали себя русскими.

И поэтому весь базар собирался вокруг Акима, жители Рясны и окрестных деревень сбивались в огромную плотную толпу, все умолкали, напрягали слух, стараясь через головы увидеть рассказчика, те, кто приехал на телегах, стояли на них в полный рост, им, по крайней мере, хотя был хорошо виден сам Аким, и по выражению его лица, и по его жестам они догадывались о том, что не удавалось расслышать.

Особенно плохо было слышно стоявшим в последних рядах, они то и дело робко переспрашивали у соседей, на них шикали, и они смущенно умолкали, поднимались на цыпочки и, вытягивая вперед шеи, затаив дыхание, ловили каждое слово, но корзины с товаром держали крепко, и, тем не менее, Семка-Хомка, уже давно на память знавший рассказ Акима, умудрялся воровать у баб из корзин яйца и, набрав полные карманы, успевал по нескольку раз относить их к себе домой.

– Задумали иноземцы, – продолжал Аким, – земли, мол, у них много, живется им, мол, привольно. Надо все переиначить, сжить их со свету, а землю заселить иностранцами, их ведь на белом свете полно, почитай без счета, а своей земли у них мало. Народ, он, известное дело, что стадо овец. Его перерезать не трудно, были бы волки. Но тут царь стал за свой народ. Они и так и этак, а царь – это тебе, брат, царь, не мужик-лапоть – стоит крепко, народ не выдает, а обойти его никак невозможно.

Хотели убить царя: бомбу бросали – не помогло. Из револьвера стреляли – а тут случись мимо проходить простому крестьянину. Видит он – в царя стреляют. Встал против револьвера, стреляй, говорит, в меня: царь у нас один, а крестьян много. Ну злодею какой толк крестьянина убивать, их и в самом деле в любой деревне, в каждой избе по нескольку штук – ему царя надо. Просит крестьянина отойти, но крестьянин отвечает, мол, не сойду с этого места. Пока они так меж собою препирались, полиция тут как тут, налетела, да и заграбастала молодца, да и в каторгу его, в каторгу.

Царь потом велел позвать этого мужика, проси, говорит, что хочешь. Ну, мужик развел руками: «Был бы ты, батюшка, здоров, а мы за тобой завсегда проживем». Царь велел дать мужику сто рублей чистым золотом, отвезти домой на царской рессорке и смотреть, чтобы этому мужику впредь никаких утеснений никто не мог чинить, даже волостное начальство.

Видят, не получается царя убить. Тогда пустились в разные хитрости и надоумились взбунтовать народ. И стали выжидать такого случая. На тот грех царь уехал в другие страны. А воеводы и бояре, которым в отсутствие царя порядок блюсти положено, проворовались без царева присмотра, как только могли. Вот им и подсунули изменника. Он их воровство покрыл, а воеводы да бояре его за царя перед народом и выставили.

Народ темен, а правду брюхом чует: не тот царь, и все тут, своего, оно, за версту видно. А изменник давай народ притеснять, чтобы довести до бунта, без всякого смысла и пользы. Но народ в вере тверд, притеснения терпит, на Бога надеется, да от истинного царя защиты дожидается.

Созвал тогда изменник чернокнижников, так мол и так, какую хотите казну выдам за наущение, как русский народ обойти. Чернокнижники крутили, вертели, а ничего придумать не смогли: «Мы, говорят, и раньше рады бы русского человека со света сжить, но он надежею на царя силен, царской защитою крепок, взять его ничем невозможно, хоть сто лет голову ломай».

А нашелся среди этих чернокнижников один самый зловредный, который даже с чертом родство имел. Вот он-то и шепнул изменнику на ухо: «Народ русский победить можно, только ежели он сам друг на дружку пойдет. А для того вели им всем бороды остричь – они сами себя не узнают, да один другого и погубят».

Издал изменник указ, чтобы всем бороды стричь и в немецком платье ходить, тех, кто ослушается – батогами бить да плетьми сечь. Но тут как раз царю наскучило в иных государствах пребывать, он без повестки в Москву и явись. Изменник с перепугу в окно выскочил и разбился в блин, только мокрое место осталось.

А воеводам и боярам, которые успели бороды сбрить, царь саблею головы посрубал: не сохранили бороды, покатились ваши и головы. Только царю от того радости мало. Стал он крепко задумываться, как народ свой сберечь. И с разными вельможами советоваться:

«Так, мол, и так. Рано или поздно умру. Наследник мой совсем молод. Как бы враги не окрутили его каким-нибудь обманом и не погубили бы русского человека». Вельможи его успокаивают, а сами – чуть отвернись – народу беспрестанно всяческие притеснения творят.

А жили в то время в далеких сибирских краях старик со старухой. Как-то раз принес старик из тайги маленького соболенка. Зверек прижился в доме и стал ручным. Вот старик и говорит старухе:

– А что, старуха, жили мы с тобой ладом да миром, прожили почитай уже лет сто, а царя своего не видели. Пойдем-ка мы в Москвуматушку, отнесем царским детям в забаву ручного соболька, а там случаем и царя увидим.

Так из самой что ни на есть Сибири пешочком, потихоньку и отправились. Переночевать да передохнуть у добрых людей останавливались, потому как добрых людей тогда не в пример позднейшим временам на Руси было много. Ну вот пришли старик со старухой в Москву, да и спрашивают, как в царский дворец попасть. Какой-то купец разъяснил им, что царь уже давно пребывает в Петербурге.

Опечалились старик со старухой. Дальше идти у них уж никаких старческих сил нету. Но купец, узнав, зачем они к царю собрались, умилился их простодушию, купил билеты на поезд, посадил их в вагон да и отправил в Петербург по железной дороге.

Явились старик со старухою в царский дворец, предъявили соболька, к ним сразу же чиновники и разные вельможи со всех сторон приступили. Мол, мы зверька сами царским детям отнесем, а вы ступайте с Богом домой. Только взяли соболька – а тот прыг да по всем залам, никому в руки не дается. А как старик позвал, он сразу к нему. Ну, делать нечего, допустили старика со старухой к царю. Отдали они царским детям соболька, те давай с ним играться, а царю и царице от того приятно на них смотреть. Но только придворные на миг отвернулись, старик и говорит царю:

– Надобно мне, царь-батюшка, тебе просьбу передать, да чтобы никто нас не слышал, а уж особенно твои чиновники да вельможи. Царь за своими придворными давно грех знал, поэтому незаметно отвел старика в свой царский кабинет, дверь на ключ запер и спрашивает:

– Какая у тебя, старик, ко мне надобность? За твое уважение и к детям моим внимание я любую твою просьбу исполню неукоснительно, проси, чего хочешь.

– Самому мне с моей старухой ничего не нужно, – отвечает ему старик. – Мы тебя на свои глаза повидали, нам и того довольно. Только когда шли мы сюда, то в одной деревеньке в Тверской губернии остановились на ночлег у старичка. Этот старичок на ноги совсем ослаб, до тебя дойти не может и просит, чтобы ты нашел такую возможность сам к нему приехать, потому как он должен рассказать тебе, какая пагуба грозит русскому человеку, а ты бы, зная то, свой народ и уберег. Только так надобно все хитро устроить, чтобы разговора с ним твои министры не слышали, уж коли они прознают, то тогда ничем не упасешься – им любое неустроение в государстве в радость ради воровства, а труды на государеву пользу в тягость.

Поблагодарил царь старика, велел подарить ему со старухой в память золотые царские часы и за царские деньги доставить домой. А сам на другой день объявил, что хочет, мол, посетить Тверскую губернию. Придворные почуяли неладное, давай царя отговаривать: там, мол, дороги плохи.

– Вот я и посмотрю, какой у меня в государстве за дорогами присмотр, – ответил царь и приказал закладывать царскую тройку.