Но старуха от дочки избавилась, а земли не дала.

Последнего сына, как и дочку, старуха считала неудавшимся и выделила ему поменьше, чем другим, земли, и похуже. Тихий, робкий, он взял издалека жену, хоть и шляхтянку, но такую, как и сам: нехозяйскую.

Они как будто и неплохо обжились, и хозяйство вроде бы у них велось не хуже, чем у других, но как-то непрочно сидели они на земле, старуха видела это, хмурилась, и земли им не прибавляла, а им и хватало, они словно и не хотели больше.

Вот у них-то и родилась дочь – Стефка.

Род Ханевских (особенно когда старуха Ханевская вошла во власть) был крепким, коренным, землевладельным, он впаялся в сто гектаров огороженной, обмежеванной старухой земли, врос, как корни двухсотлетнего, а то и трехсотлетнего дуба, самого дерева и не видно – ветви, крона там, за облаками, а могучие его корни пронизывали, оплетали и прочно держали землю.

Жена младшего сына старухи Ханевской происходила не из хуторской, а из пригородной мстиславльской шляхты. Отец ее никогда не брал в руки косы, не касался плуга, земли он имел впятеро меньше, чем старуха Ханевская, золота в кожаных мешочках в его роду не водилось последние сто лет.

Но зато дом их состоял из двух половин, дочь и двое сыновей никогда не носили самотканной одежды, на чердаке валялась сабелька-карабелька, такая же, как у полковника Вуевского, когда он основал Вуевский Хутор, именно такой сабелькой Вуевский и мог располовинить казака от плеча до седла, такая же была и у Ханевского, но за долгие годы у хуторян они не сохранились ни в одной хате Вуевского Хутора.

А кроме сабельки-карабельки у отца будущей жены младшего Ханевского на чердаке пылились портреты гонорливых усачей в контушах, игривых, кокетливых красавиц и старух, похожих на старуху Ханевскую, но только не в таких тяжелых библейских одеждах, как у старухи Ханевской, а в кружевных чепчиках.

Свою жену младший Ханевский встретил в Мстиславле, на шумном, пестром, веселом базаре. На базар она явилась не при отце-матери, которым надо купить мелкой картошки до урожая на корм скоту или продать бычка, по какой-то причине не взятого в сезон скупщиками-евреями, а пришла с подружками выбрать красивых разноцветных лент, чтобы вплетать их потом в волосы и, глядя в зеркало, вспоминать, как растерялся и покраснел младший Ханевский, когда она засмеялась, проходя мимо него, и не только мимо него, а мимо всех тех, кто, вдруг оторвавшись от разговора или осмотра товара, останавливал на ней взгляд, но все-таки больше всего вспоминался младший Ханевский – уж он так растерялся, что, казалось, стоять ему до самого вечера, пока не стихнет базар и люди разъедутся по домам.

Никогда бы старуха Ханевская не взяла в дом своему сыну такую жену. Как никогда бы не отдала за Волкова (Волк-Карачевского) дочку, будь они – дочка и сын – такими, как старуха, такими, как пятеро первых ее сыновей. Но и дочка и сын были не такими. И она отпустила их.

О дочке она даже не вспоминала. Когда дочка засиделась в девках, старуха подумывала, как от нее избавиться без убытка. Если бы она, старуха, решила выдать ее, то управилась бы в первую же осень, это стоило бы потери гектаров двадцати земли. И у старухи имелось на такой случай несколько не очень удобных кусков земли, не очень хорошей, хотя и не плохой совсем.

Но старуха знала, чувствовала, что эта земля убудет через младшего сына, и припасла ее для этого убытка, чтобы не войти в убыток еще больший, не тронуть, не начать кромсать, делить основного, целого, как каравай, отрежь от него хоть чуток, и он уже не целый. Поэтому когда Иван Волков (Волк-Карачевский) взял дочку без земли, старуха успокоилась, теперь все вышло по ее расчету, а то, что сын сам нашел жену вдали от хуторов, было еще лучше, старухе не хотелось брать для него девку у Вуевских, потому что сын не смог бы удержать над ней власть и оказался бы у нее в подчинении.

К тому же выяснилось, что за предполагавшейся бесприданницей есть приданое деньгами и его хватит и на покупку двух коней, и на постройку хаты. Деньги дала любимице-внучке бабушка, старушка-травница по имени Стефания, а кроме денег еще и сундук с нарядами, шитыми жемчугом и золотыми нитками. Правда, такие наряды уже давно, лет триста-четыреста, не носили, и внучка ни разу так и не надела их.

Старушка-травница жила в каменно-кирпичном доме, его правильнее бы назвать замком, маленьким замком, окруженным с одной стороны лесом, с другой полями, а рядом, у самых его стен, протекал ручей, только это был не такой ручей, как в землях хуторян, – их ручей впадал в речушку Вербовку, которая огибала Золотую Гору, а потом протекала у Рясны, отделяя от нее Заречье, потом эта речушка впадала в речку Проню. Проня, ограничивающая с западной стороны ряснянскую округу, текла на юг в реку Сож.

Ручей, журчавший у стен замка, в котором жила старушкатравница, и был сам Сож в своем верховье. Тот самый Сож, на берегу которого некогда приостановились два брата Родим и Вятко со своими родами после долгого пути с берегов Дуная. Вятко повел своих дальше, а Родим остался. Сож впадал в Днепр то ли за Гомелем, то ли не доходя до него, а по Днепру недалеко и до Киева, а уж дальше – Черное море.

Стефания приезжала на свадьбу, ей понравился избранник внучки и не понравилась старуха Ханевская. А старуха Ханевская поняла, что с этой старушкой, похожей на добрую ведьму, в случае чего просто так не сладишь, она не боится тяжелого взгляда и долгого молчания, и деньги за внучкой и сундук с диковинными одеждами «королевского двора» (так сказала старушка) дала не для того, чтобы угодить родне жениха.

Молодые поставили дом, завели хозяйство и родили дочь – Стефку. Стефкой, Стефанией ее назвали в честь старушки-травницы, ее прабабки.

Стефка родилась в конце лета. На небе не появилось никаких новых звезд. Большие летние звезды все разом засияли ярче и светлее, и те, кто смотрел в ту памятную ночь на небо, заметили, что Мицар и Алькор в ковше Большой Медведицы стали ненадолго видны невооруженным глазом – такая ясная, чудная выдалась ночь, звезды висели прямо гроздьями, лучились, светились, а Млечный Путь просто фосфоресцировал белой полосой, похожей на дорогу, посреди которой можно поместить что угодно, хотя бы и Рясну, которая, в свою очередь, помещается недалеко от Вуевского Хутора – километрах в трех.

Стефка родилась в убранной, нарядной горнице. Ее родили отец и мать, родили в своем доме, на своей земле, на хуторе, огороженном от всех нехороших людей, их ведь на белом свете пруд пруди и им только дай, и они погубят тебя за то, что ты рождена отцом и матерью и лежишь, завернутая в одеяльце с нашитой по краю кружевной лентой, в колыбельке, сделанной стариком прапрадедом, словно отлитой из одного куска мягкой, податливой липы и разукрашенной резным узором, погубят, по крайней мере, попытаются погубить за то, что твои отец и мать и твои деды умели нажить землю и огородить ее, за то, что ты, уже только родившись, имеешь эту землю, огороженную ото всех.

Стефка родилась в урожайный, богатый год, по счету лет, принятому на тот момент, уже шло новое тысячелетие, страшные события и беды стояли в очереди одно за другим, но Стефке повезло, ее было кому защитить и собрать в дорогу.

Прабабка Стефки, старушка-травница Стефания, строгонастрого приказала внучке, когда родится дочка, то в первый же месяц привезти ее на несколько дней.

Это была осень 1914 года, по принятому тогда летосчислению. Как раз в этот день Старуха-время ушла из своего сарая за Рясной в прочки. Старуха Ханевская опять достала мешочек с золотом. Золото в нем приросло, его стало так много, что мешочек едва завязывался. Старуха Ханевская отсчитала несколько пятерок и десяток, собираясь отвезти их в уезд, чтобы пятеро сыновей и младший, отец Стефки, не шли на войну, на которую послушно собирались Вуевские и Волк-Карачевский, не Иван, взявший без земли и приданого дочь старухи Ханевской, а его старший сын Владимир, Иван к тому времени уже умер.