В голову надоедливо лезут всякие страхи и воспоминания.
Воспоминания! Я, конечно, не Вольф Мессинг, я не могу читать чужие мысли на расстоянии, но, даже не глядя на Яву, который лежит рядом со мной, я готов поклясться, что он вспоминает сейчас то же самое, что и я… Уверен на все сто процентов! Он просто не может сейчас вспоминать что-нибудь другое… То было тоже ночью, и тоже среди могил… И точно так же пересыхало в горле, и сжималось сердце, и немели ноги.
…Это было в прошлом году, в сентябре, как раз после «робинзонской» истории. Неожиданно к нам в село приехали археологи. Целая экспедиция из нескольких человек. Вернее, не совсем неожиданно… Двоих из этой экспедиции мы хорошо знали. Это были охотники из Киева, которые каждый год приезжали к нам на охоту да на рыбалку, им-то мы и ловили кузнечиков. С ними мы всегда держались немножко свысока и насмешливо, как со всеми городскими, кто так неприспособленно чувствует себя на селе. Мы посмеивались, когда они с трудом поднимались на заре на охоту, когда опрокидывались на наших лодках в плавнях, когда неумело, раня до крови руки, они чистили рыбу. И мы не могли себе представить, что они так много интересного знают.
Вот ведь как бывает… Ездили они к нам на охоту и не думали ни о каких раскопках, ни о какой своей археологии, просто отдыхали, и все. Но вот как-то вечером, сидя у костра за кулешом, разговорились с нашими охотниками — дедом Варавой и дедом Саливоном — об археологии. И сразу забыли и про кулеш, и про охоту, и про все на свете… На следующий же день поехали в Киев (хоть оба были в отпуске и собирались охотиться целый месяц). И вот нагрянули к нам с экспедицией…
Оказалось, что край наш исторический и село тоже самое что ни на есть историческое и ужасно древнее. Что оно древнее, мы и так знали, но что историческое, как-то не задумывались. А оказывается, Васюковка наша лежала не только на знаменитом пути «из варяг в греки», за который мы получали двойки в школе, но еще и находилась на самом перекрестке походов славных запорожцев.
И под старым дубом, под тем самым, что за околицей Васюковки, останавливались передохнуть в холодке и Владимир Мономах, и царица Ольга, и Богдан Хмельницкий…
Разинув рты, слушали мы рассказы археологов про Запорожскую Сечь, про легендарного вожака казацкого Ивана Сирко, которого пятнадцать раз выбирали кошевым атаманом, чего не заслужил никто в истории Запорожской Сечи, и которого враги боялись «больше огня, больше бури, больше светопреставления»; о последнем кошевом Запорожской Сечи Петре Калнишевском, которого царица Екатерина II сослала в Соловецкий монастырь, где он просидел в сырой, холодной яме целых двадцать пять лет, но не покорился, не отрекся от казачества и, несмотря на нечеловеческие муки, прожил на свете сто двенадцать лет — такой был богатырь.
Мы ловили каждое слово… Вот это да! Вот какие были наши предки!
В тот же день экспедиция начала раскапывать казацкий курган в степи, километра за два от села. И конечно же, мы, мальчишки, до темноты пропадали там, на раскопках. И когда археологи откопали казацкое оружие (саблю, пистолеты), да еще и граненую бутылку из-под оковитой[9] (хоть и пустую), да еще деревянную люльку, на которой жемчугом было выложено изречение: «Казацкая люлька — добрая думка…» — мы чуть не попадали в яму. Это было незабываемое зрелище! Археологи сперва осторожно копали заступами, потом разгребали землю руками, а затем, нащупав что-нибудь, уж совсем не дыша, расчищали специальными щеточками… Мы смотрели как зачарованные. Из земли появлялись вещи, которые пролежали в ней больше трехсот лет.
Археологи сказали, что в кургане был похоронен какой-то славный запорожец из войска Ивана Сирко, так как именно тут разбивал свой лагерь Сирко, когда возвращался из Крыма, разгромив крымского хана у Сиваша. И, видно, как раз тут умер от ран один из его товарищей. Тут его и похоронили. А по обычаям запорожским клали в могилу казака оружие его, люльку и обязательно бутылку горилки, чтоб и на том свете было ему весело.
Мы долго разглядывали эти вещи, особенно пистолеты и саблю, ножны которой были отделаны серебром, а рукоятка из слоновой кости.
Ява вздохнул и прошептал мне на ухо:
— Вот если б знать… Мы бы сами могли откопать!
Кроме кургана, экспедиция вела еще раскопки у дуба. Правда, выкопали только один ржавый кухоль[10] с крышкой, но сказали, что это кухоль чуть ли не самого Ивана Сирко.
Потом археологи ходили по селу, подолгу разговаривали с самыми старыми нашими дедами и бабками — интересовались легендами, преданиями, а также потомками казаков-запорожцев. Особенно долгой была беседа со стосемилетней бабушкой Триндичкой.
— Скажите, бабуся, будьте добреньки, кем были ваши отец и дед? — ласково спрашивал ее низкорослый толстяк археолог Сидоренко (тот самый, что однажды утопил в плавнях ружье).
— Ага… были, сынку, были… — радостно кивала Триндичка.
— Кем же они, бабуся, были?
— Ага, — кивала Триндичка.
— Или, может, просто мужичками, гречкосеями?
— Ага, — кивала Триндичка.
— Гречкосеями? — разочарованно переспрашивал Сидоренко.
— Сеяли гречку, сеяли… — радостно кивала Триндичка. — И просо, и овес… А под окошком хаты мак…
Так ничего от бабки и не добились.
Очень интересовалась экспедиция также самыми старыми на селе хатами — теми, что под соломенной крышей, что в самую землю вросли и мохом взялись. Их было уже немного, и археологи каждую из них облазили сверху донизу, во все закоулки заглянули. И тут случилась неприятность, для нас неожиданная. Осматривая хату, где живет Карафолька, Сидоренко вдруг поднял такой радостный гвалт, будто нашел золото. На потолочной балке, под слоем побелки, он обнаружил надпись: «Сию хату поставил в 1748 году 10 апреля казак Титаровского куреня Гаврила Карафолька».
— Смотрите, смотрите! — восторженно кричал Сидоренко. — Это же история! Это ж архитектурный памятник… Берегите, люди добрые, берегите эту хату… С сегодняшнего дня мы берем ее на учет… Это ж такая редкость…
Вся семья Карафольки была приятно удивлена — они сами не знали, в какой знаменитой хате живут. В тот же день выяснилось, что и дед Саливон — праправнук запорожского сотника, и председатель колхоза Иван Иванович Шапка — потомок запорожцев, и учительница Галина Сидоровна казацкого роду.
У нас всегда уважали стариков, но такого успеха они не имели никогда. Целыми днями старики не закрывали рта — вспоминали. Дедов и прадедов, бабушек и прабабушек… И если послушать, так все эти бабуси, как правило, были необыкновенные красавицы, а деды такие силачи, что ой-ой-ой (один быка когда-то поборол, другой подводу с картошкой поднял, третий дуб из земли выворотил). Плюгавых, квелых, кривых, горбатых предков не было ни у кого. Разница только в том, что одни красавцы и силачи были казацкого роду, другие — мужицкого. И тут ничего не поделаешь. Предков не выбирают и не заказывают. Кузьма Барило был казацкого роду, Вася Дергач — казацкого, Гребенючка — казацкого. А мы… Особенно мы не могли пережить, что Степа Карафолька, староста класса, отличник и вообще положительный тип, которого нам ежедневно ставили в пример и которого мы из-за этого терпеть не могли, — Степа Карафолька, в ком не было ни на грош ничего казацкого, был прямой и непосредственный потомок славного запорожца. А мы… У меня еще хоть был где-то далеко по материнской линии какой-то казак-бродяга, а у Явы — никогошеньки, одни только… гречкосеи!
— Диду, неужели у нас в роду так и не было ни одного запорожца? — с надеждой допытывался Ява у своего деда Варавы.
— Не… что-то не припомню.
— Ну вот! — сердито отворачивался Ява (как будто дед был виноват).
— Дурень ты, — спокойно говорил дед. — Да что там твои казаки без гречкосеев стоили бы… Кто б их кормил? С голоду поумирали б… А когда земля наша бывала в беде, то не только казаки, но и гречкосеи шли ее защищать. Брали косы, брали вилы и не хуже казаков били ворога.
