Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Олегом Охапкиным было написано десять поэтических книг, но книги с названием «В среде пустот» среди них нет. Однако это стихотворение 1971 года во многом объясняет феномен Охапкина. Известно, что в искусстве послевоенного времени появилась категория пустоты как формообразующей части пространства (см. например, статью А. Маркова «О духовном в искусстве: Вадим Сидур и Олег Охап-кин» (книга «Историческая поэтика духовности»). Наличие пустот придаёт любому объекту монументальность, делает мысль о нём торжественной и почти всегда трагичной. Это найденное художниками выразительное средство очень точно передаёт адское страдание человека в XX веке. Самого Олега Охапкина можно причислить к «человеку страдающему», а это означает и сострадающему. Полное обнуление (по М. Бланшо), пустота – эта та точка, с которой начинается подъём души к вершинам сострадания. Это уже не метафизический опыт, но духовный.

В пустотах страха пустошь тишины.
В пустотах краха жуть не шевельнётся,
Лишь грусть осатанелая метнётся
В пустот-разруху, в пот-проруху, в сны,
Да снов мосты в пустотах сожжены.

Это практически описание первого Дня творения, где восходят новая земля и новое небо. Та нулевая точка, в которой прошлое и будущее соединяются, замыкая круг традиции, закладывая основание для нового художественного опыта.

Татьяна Ковалъкова-Охапкина

Часть I

(1966–1975)

В среде пустот

А. Арьеву

…И вот уже и осень подошла.
Ужасная, стоит не шелохнётся
В пустотах страха пустошь тишины.
В пустотах краха жуть не шевельнётся,
Лишь грусть осатанелая метнётся
В пустот-разруху, в пот-проруху, в сны,
Да снов мосты в пустотах сожжены.
О, если память матерью умершей,
О, если память только в том и есть,
Что – пешеход мимоидущий, сперший
Пейзаж, стоящий в сердце, если горше
Ты не обижен жизнью, то и месть
За жизнь одна – пустот гремящих жесть.
С тех пор и ты помечен серединою,
Как пустошью Успенского поста
Прошёл и тусклой памятью одною
Тишь одолел, в ушах сплошной стеною
Стоявшую, как бы пролёт моста
Сожжённого. И пропасть сна пуста.
Вот что открыло время, чем дохнуло,
Что распахнуло к сроку, тех пустот
Безжизненных, откуда жутью дуло
Ещё всегда, но вдруг захолонуло,
И душу прошибает смертный пот.
Мгновенье, стой! Не пропори живот!
Оно идёт. Оно уже в пейзаже.
Оно, смотри, в пейзаже – пешеход.
Из жерла что ли трубочистом в саже,
Из жерла ночи: Млечный Путь на роже
И тишиною перекошен рот.
Оно идёт уже наоборот.
С тех пор, как память маленькой плутала,
С тех пор, как в трёх соснах она дитём
Аукала, с тех пор, понахватала
Пейзажей, да и сбрендила, устала.
И вот, поди, мы с нею вспять идём,
Точнее, чуда ищем, не найдём.
Ещё с тех пор, когда был настоящим
Необратимый жизни Страшный Суд,
Ещё когда передо мной, стоящим,
Шло время пешеходом тем зловещим,
Чьи ноги так без удержу идут,
Что не спастись уже ни там, ни тут.
И вот прошло уже едва ли не полжизни,
Едва ль уже не молодость… Постой!
Эй, не вертись, простор, и в харю дрызни
Землёй, остановив её в отчизне
Твоих пустот, где сам ты молодой!
Останови разбег её крутой!
В среде пустот стою, как осенило,
Постигнутый осенней тишиной.
Пейзажа нет. Ничто не заменило
Того, что в сердце память затемнило
И, расточив себя, ушло иной
Дорогою – незримой, но земной.

1971

Перед зеркалом

Прохладный, ясный сумрак сентября.
Из фортки тянет Балтикой и тленом.
И зеркало в пустотах серебра
Глотает мглу и меркнет постепенно.
В нём времени уход изображён
Все измененья в сумраке вечернем.
И целый мир здесь в омут погружён
И умирает в вакууме чёрном.
И в этой непомерной тишине
Душа наедине с природой.
И зеркало зияет на стене,
И Рыбы звёздные в нём изогнулись хордой.
И тихо-тихо входит ночь,
И вечер исчезает прочь,
И слышу:
Тишайшая ночная грусть,
Роняя метеоров горсть,
Объемлет душу.
И Рыбы звёздные, пластая плавники,
Из зеркала плывут, невольно тычась
Не то чтобы в стекло, но в поплавки
Вещей, и в глубину уходят тотчас.
И круг теней сужается. И мне
Становится светло и одиноко.
И в зеркале я вижу при луне
Отсутствие души – пустое око.
Она ушла куда-то на часок —
Туда, откуда свет исходит летний.
И чудится, хоть двери на засов
Закрыты, позвонит сейчас в передней.

1974

С вечера до трёх пополуночи

Вечёр я брёл путём соснового бора.
Сосен дружные стволы брели за мной скоро.
Я от них не отставал, кружил перелеском.
Сосен круглые столбы грелись дневным блеском.
День прибрежный потухал. Тихо уж было.
В Комарово, в дачах ночь, я слышал, пробило.
Так промчалось вечерком свободное время
В мгновенье, когда с меня свалилось дня бремя.
В миге этом было всё, чему надлежало
Быть: и ночь, и тишина, и то, что простыло
С телом сосен, камней, моим в рубашке,
Всё, что простыло, как след комара на ляжке.
Был день. Глядь – ночь, звёзды караула.
Гляжу в небо меж стволов, как в чёрное дуло.
Там, в кромешной тишине, глубоко в Боге
Мысли мои сошлись на миг молчаньем в итоге.
Затаённый мох в ногах держал мою тяжесть.
Сосен кровли в головах созерцали схожесть
Побережья влажных дум тусклого залива
И моих безбрежных. Шум дрожал в нас, как слива
Белоснежная в цвету, в самом апогее
Перед ветром вдалеке, где хлопнул на рее
Парус плаванья в ночи учебного барка.
Так пугалась тишь во мне. Так ждал я подарка
От кого-то за плечом, где сосны темнели,
Что месяц кривым мечом звенел еле-еле
Над огромной для души окрестностью шеи,
И ветра первый порыв был мысли свежее.
Небо встало, зашумев заливом в просветах
Чёрных силуэтов крон, сосен, в скелетах
Одичалой тишины, в бору побережья.
Стал хмелен глоток слюны, солён от безбожья,
Одиночества слов, гремевших в гортани,
Будто рухнула мощь тишины в фонтане.
Но затем, видит Бог, я рог моря в соснах
Различил и поволок ноги в нервах косных
Туда на пляж, где гремел Творец морем в берег,
Туда, где скакал топляк, дул шквал без истерик.
Я увидел вблизи, насколько природа
Величавее нас, как наша порода
Истерична, когда Творец нас покинет,
И стихия в тот разрыв поступками ринет.
Стало весело мне. Вскрылись чуда свойства.
Есть мгновенья, когда время в нас геройства
Ждёт прилива, и риск отважиться словам
Так велик, что, не будь Бога в бестолковом
Крике, мы б, очумев, не постигли крика.
Чудо ж так нас берёт, что Бога улика
В наших жестах – восторг, внезапная точность,
Будто нас стерегла не явь, но заочность.
Всё сбылось в час, когда сосны, встав за мною,
Пришли к морю на зов Творца над волною,
Пришли к морю познать Создателя мира,
Мерный времени труд, тебя, моя лира,
Древний Духа познать образ в грозном хоре
Раздымавшихся вод, человека в море.
Ночью, на камень сев на пляже знобящем,
Я гляжу на песок в заливе летящем.
Не поднять мне песка всей крови приливом.
Сосны машут мне вслед – счастливо! счастливо!
3
{"b":"652965","o":1}