За период с 1966 по 1972 год Олегом Охапкиным было написано шесть поэтических книг, по 50–60 стихотворений каждая («Ночное дыхание», «Возвращение мест», «Душа города», «Моление о Чаше», «Времена года», «Посох»). Из них опубликовано в официальной печати не больше десяти стихотворений, в самиздате, возможно, три десятка. Особенно жалко на этом фоне выглядят антологии «молодых» поэтов, чьё творчество представлялось двумя-тремя текстами (сборники «Молодой Ленинград», «Круг» и пр.). Пока партийная цензура вымарывала отдельные слова и запятые, за окнами их кабинетов наступал Бронзовый век русской литературы, который по составу авторов, определивших его лицо, практически совпал с «удушенным» поколением семидесятников. Термин «Бронзовый век» – плод коллективных поисков, но сформулировал его именно Охапкин в небольшой одноименной поэме, которой заканчивается первая часть этой книги.
После отъезда многих друзей, которые в идейном отношении были западниками и прививали «идущим за ними» вкус к новейшей европейской культуре, жизнь в двух столицах знаменуется поворотом к почвенничеству (в Москве, конечно, в большей степени). Появляются религиозно-философские семинары и соответствующие им самиздатские журналы, такие как «37», «Община», «Обводный канал» и другие. Охапкин участвовал везде, был «связным» между московским и питерским андеграундом. Своё назначение поэта в те годы он понимал гражданственно:
«Андропов недаром придумал эту третью эмиграцию. Помню его статьи в центральной прессе: он писал, что это отщепенцы, надо от них избавиться. Раз им что-то здесь не нравится – пускай уезжают. Но не всякий хотел уехать: кто махал рукой, а кто-то сопротивлялся. Как я, например: я до последнего сопротивлялся. Мне не то что нравилось жить здесь, но я понимал: я поэт, кому я там нужен, в эмиграции. Есть тамиздат, но я лишён буду воздействия на моих современников в моей стране. Есть там русскоязычные эти самые радиостанции, но этого мало. Солженицын вернулся сюда именно поэтому. И если бы даже меня выдворили, я вернулся бы так же, как Солженицын, потому что дело поэта, дело врача – у постели больного, его долг. Вот наша страна, как они сами утверждают, больна, её надо лечить. Но они считают, что лечить её надо психиатрией, а я считаю, что лечить её надо литературой, философией, богословием, правозащитным движением…» (из интервью Олега Охапкина члену общества «Мемориал» Екатерине Смирновой в 2006 году).
В этот период Охапкин становится литературным редактором журнала «Община» (печатный орган религиозно-философского семинара В. Пореша и А. Огородникова), окончательно вступив на путь самиздата. Справедливости ради надо сказать, что «Лениздат» предложил ему в 1974 году выпустить книгу, но потребовал множество «принципиальных» изменений, на которые он не мог согласиться, и его издательская судьба была решена. Участие в семинаре подвигло его к поиску нового языка для передачи уникального опыта, который сегодня назван «новым религиозным возрождением» в России. Этот подлинный Ренессанс веры произошёл не теперь, а именно тогда, в конце семидесятых, когда за открытое признание себя христианином давали тюремные сроки. Охапкин не попал на зону, как Владимир Пореш, Александр Огородников, профессор французской филологии Татьяна Щипкова, но был признан невменяемым с формулировкой: «здоровый человек в Бога верить не может». Тексты данного периода представлены во второй части этой книги.
1980-е годы – время «третьего тома», и снова поиск языка, который был бы «наиболее адекватным тому внутреннему миру и человеку, который ныне преображается…», – писал он в 1982 году. С началом «перестройки» всегда общественно активный Охапкин, в противоположность общему социальному оживлению, уходит от дел и посвящает всё время своему внутреннему человеку. Огромный корпус текстов этого периода можно назвать «чистой духовной поэзией» – такой, какой она сложилась в европейской культуре и практически не имеет аналогов в русской поэзии. В жанровом отношении это плачи, благодарственные и покаянные псалмы, обличения, пророчества, притчи. Охапкин «третьего тома» практически неизвестен даже ближнему литературному кругу поэта, поэтому тексты третьей части этой книги особенно важны.
Четвёртая часть отражает последний языковой переход. Он зафиксирован поэтической книгой «Лампада» (издана в 2010 году НП «Русская культура»). Язык этот лёгок, прозрачен и предельно лаконичен. Никакой прежней велеречивости и экспрессионизма, но это не означает отсутствия энергии, которая приобрела пульсирующие свойства. Это энергия мысли, укрощённой подлинным смирением. Отдельные её тексты просто поражают своей богословской ясностью и красотой. В 1990-е годы для Олега Охапкина, как и для всех значительных авторов Второй культуры, наступил гутенберговский период. Наконец-то говорение «как в вату» (по определению Охапкина) сменилось голосом с эхом. Толстые журналы повернули лицо к авторам подполья, но радость была недолгой. Наступивший капитализм породил новых героев беллетризованной литературы, авторов «бестселлеров» и поэтических концептов. Постаревшим ревнителям традиции, которую они развили и преумножили, новый противник оказался не по зубам, хотя некоторые почести они всё же получили.
В 1995 году во дворе ещё не отреставрированной усадьбы Г. Р. Державина из рук директора Всероссийского музея Пушкина С. М. Некрасова Олег Охапкин получил Державинскую премию. В лауреатской речи он сформулировал своё творческое кредо: «Державин исповедовал евангельскую истину: от избытка сердца говорят уста, всё остальное – медь звенящая и кимвал бряцающий. Именно эту истину исповедовал Державин, когда писал оду «Бог». Эти стихи написаны от преизбытка сердца и дают ключ ко всему творчеству Державина в целом. И когда я понял, какую истину исповедовал Державин, я сам стал исповедовать эту древнюю истину, и изнутри понял её справедливость».
Известно, что человек до конца открывается только своей смертью. Феномен Олега Охапкина стал раскрываться именно после его ухода в 2008 году. В 2014 году, когда созрела потребность в системном изучении его творчества, были организованы «Охапкинские чтения», включившие научную конференцию и поэтические чтения. Первые чтения явили итог прочтения Охапкина ведущими российскими литературоведами, что называется «для себя», ибо тема Второй культуры в наших университетах присутствует фрагментарно, из-за отсутствия единой терминологической основы не введена в научный оборот – в отличие от западной славистики, где исследования современной русской литературы являются приоритетными. В последующие два года появились новые исследования, связанные с современной духовной поэзией, в которой стало различаться спиритуальное направление. Термин «спиритуальная поэзия» был предложен Виктором Кривулиным для воссоединения с европейской культурной традиции, в которой сложилась система понятий для описания и распознания различного духовного опыта, который может иметь человек, как внутри церковной практики, так и вне её. Так, например, для англичан естественна мысль, что поэзия Блейка, например, передаёт лишь его духовный опыт не обязательный для остальных, что не лишает её культурной ценности. Таким образом, Кривулин добивался расширения культурного контекста, что позволило бы объяснить столь разные и уникальные в своём роде феномены, как поэзия самого Кривулина, Елены Шварц, Александра Миронова, Сергея Стратановского, Леонида Аронзона, Василия Филиппова, Жанны Сизовой.
С советских времён духовный путь трактуется у нас как путь культуры. В этом нет неправды, но есть нарушение размерности. Культура включена в духовное поле, но не превышает его, а духовное не исчерпывается культурой. В этом вопросе у Олега Охапкина было полное взаимопонимание с выдающимся астрофизиком Николаем Александровичем Козыревым, с которым, несмотря на разницу в возрасте, его связывала многолетняя дружба (в этой книге ему посвящена поэма «Испытание Иова»). Одна из главных идей Козырева сводилась к тому, что время есть энергия. Эта мысль поразила молодого Охапкина и в течение почти двадцати лет глубоко им переживалась. Роднило их и размышление об устроении мироздания: от постижения мира видимого к миру невидимого и цена за это знание, ответственность исследователя – поэта или учёного. Насколько всё бывает необратимо в мире духовном? Оказалось, что опыт православия позволяет определить точную взаимосвязь между чувственным познанием непоправимости мгновения, поступка и его духовной необратимостью.
