Однако о каком вероломстве может тут идти речь? Кого предал Алехан, кому изменил? Ведь с самого начала он выполнял задание, которое ему дала непосредственно императрица, выполнял свой долг подданного. Вопрос: «Ловить или не ловить?» — перед ним не стоял. Да и все основания для настороженности в связи с деятельностью неожиданно объявившейся «дочери» Елизаветы Петровны у русского двора были. Только-только закончилась кровопролитная война. Ещё догорали последние очаги грандиозного восстания. И вдруг в районе дислокации русского флота появляется авантюристка, которая пытается склонить к измене командующего и повлиять на европейское общественное мнение. Безусловно, деятельность «Елизаветы Второй» необходимо было пресечь. Речь можно вести лишь о том, все ли средства хороши для достижения цели. Конечно, с этической точки зрения — не все. Но при оценке поступков героев этой истории необходимо учитывать и психологию «галантного века» с его склонностью к мистификациям, «машкерадам» и рискованным комбинациям всякого рода пиратских и амурных приключений. Века, породившего целую когорту знаменитых авантюристов не где-нибудь, а в добропорядочной, высоконравственной, просвещённой Европе. Нужно помнить также, что Алехан действовал как контрразведчик, а в разведке критерии морально допустимого всегда были предельно широкими.

И потом, с каких это пор «Елизавета Вторая» превратилась в невинную овечку, какой её рисуют слезливые европейские романисты XIX столетия? Это было дитя эпохи, родная сестра Калиостро, Беньовского, Казановы, в какой-то степени и Пугачёва. Личность из тех, кто, однажды не согласившись с тем, что уготовила судьба, решил сам во что бы то ни стало повертеть колесо фортуны. Кто чувствовал или внушил себе, что создан для чего-то иного, более высокого. Кто хотел блистать, покорять, завоёвывать, ходить по грудам золота. Порой это были блестящие артисты. Порой происходила подмена личности. Часто наблюдались и «пограничные состояния». Кто была «великая княжна» на самом деле? Немка из Голштинии, землячка Петра III? Француженка? Польская еврейка? Дочь трактирщика из чешской Праги? (Когда «Елизавете» сообщили последнее предположение, сделанное англичанами, она вспыхнула и заявила, что выцарапает глаза тому, кто это сказал). Это осталось неизвестным. Может быть, с точки зрения происхождения она действительно была «сестрой» Пугачёва и потому упорно не выдавала тайны? Как бы то ни было, эта дама чувствовала себя созданной для иного поприща. И шла к своей цели, невзирая ни на какие препятствия. Остановиться было не в её силах. Поэтому её трагический конец был лишь вопросом времени...

Читателей, вероятно, интересуют некоторые фактические подробности, относящиеся к судьбе «последней из дома Романовых» после ареста. Самойла Карлович Грейг получил от Орлова строгий приказ, «чтоб он всевозможное попечение имел о её (пленницы, — Авт.) здоровье, и приставлен один лекарь; берёгся б, чтоб оная при стоян[ь]и в портах не ушла б; тож чтоб и ни каково б писмеца никому б не передала». Эскадре, им возглавляемой, было предписано «как возможно поспешать к своим водам». 18 апреля Грейг прислал Орлову рапорт. Оказывается, до самых берегов Британии «Елизавета» вела себя спокойно. Письмо Орлова сыграло свою роль. Она всё ещё ждала, что её новый покровитель и «жених» приедет за ней. Когда же в порту, в который зашли корабли, её никто не встретил и она не получила никакого письма, — правда во всей её ужасной полноте дошла наконец до воспалённого надеждой сознания прекрасной искательницы приключений. Она, писал Алехан Екатерине, пересказывая рапорт Грейга, «пришла в отчаяние, узнав свою гибель, и в великое бешенство, а потом упала в обморок и лежала в беспамятстве четверть чёса (так! — Авт.), так што и жизни её отчаялись; а как опамятовалась, то сперва хотела броситься на аглицкие шлюпки, а как и тово не удалось, то намерение положила зарезатся, или в воду бросится...». Всё это происходило почти на глазах многочисленной публики, съехавшейся из Лондона и других мест, чтобы видеть таинственную узницу, о которой каким-то образом успел пройти слух. Грейг поспешил покинуть как можно быстрее родные берега (впрочем, он был шотландец) и плыть на всех парусах к Кронштадту. Орлову он жаловался, «што он трудной етой комиси[и] на роду своём не имел».

22 мая эскадра с «Елизаветой» на борту «Исидора» бросил якорь на кронштадтском рейде. Грейг уведомил о прибытии генерал-губернатора Александра Михайловича Голицына. Тот приказал ночью доставить пленницу и её спутников в Петропавловскую крепость. Грейг отказался. У него был приказ Орлова передать «Елизавету» только по высочайшему указу. В результате всех этих проволочек гвардии капитан Алексей Толстой привёз несчастную «великую княжну» к месту её заключения только в 2 часа ночи 6 июля 1775 года. Ещё до прибытия Грейга в Кронштадт генеральс-адъютант Орлова Иван Кристенек явился в село Коломенское под Москвой, Где отдыхала Екатерина, и вручил ей донесение Орлова и бумаги самозванки. Голицын начал следствие, уведомляя о его ходе императрицу.

15 декабря того же года, вечером, молодая красивая женщина, настоящего имени которой никто так и не узнал, умерла от грудной болезни. Утром следующего дня её погребли в Алексеевском равелине. Правда, легенда вскоре оживила её, продлила ей жизнь на два года — заставила умереть в результате наводнения (сюжет известной картины Флавицкого). Другая легенда перенесла её в московский Ивановский монастырь под именем монахини Досифеи, умершей в 1810 году на 64-м году жизни. Монахиня была всеми почитаема. А Алексей Орлов, живший после отставки в Москве, будто бы избегал проезжать мимо этого монастыря. Польские конфедераты рассказывали страшную историю о том, что пленницу замуровали в стене дворца в Царском Селе. Ещё одна история повествовала о Варваре Мироновой (Назарьевой), в иночестве Аркадии, погребённой в посаде Пучежа Костромской губернии. На самом деле это была... Нашлись будто бы и свидетели тайного свидания Орлова и его жертвы, готовившейся стать матерью, и их жестокой ссоры...

Алехан возвратился в Петербург летом. Один из современников-иностранцев писал о его отношении к случившемуся. «Я слышал, что Алексей Орлов тяготился тем, что был виною её («Елизаветы». — Авт.) заключения и смерти...»

Кутузов бил французов — это на Руси всяк знает, и всяк, кому дорого Отечество наше, высоко чтит его полководческое искусство. Меньше известны ратные подвиги молодого М. Кутузова в русско-турецких баталиях, когда он находился в непосредственном подчинении А. В. Суворова. Есть, однако, и ещё одна грань таланта этого выдающегося деятеля, которая долгое время оставалась почти незаметной в лучах его воинской славы.

Речь идёт о дипломатической деятельности Михаила Илларионовича — чрезвычайного и полномочного посла в Константинополе. Между тем служение его России и на этом поприще принесло ей немалую пользу.

В 1791 году закончилась вторая за время правления Екатерины II русско-турецкая война; полководцы и солдаты обеих сторон получили долгожданный отдых, но умудрённые опытом политики хорошо понимали, что заключённый Ясский мирный договор не мог окончательно разрешить множество противоречий между Российской империей и Высокой Портой, тем более что ведущие европейские державы — Англия, Австрия, Франция — не оставляли попыток использовать эти противоречия в своих целях.

Смолкли пушки — и заговорили дипломаты. И хотя голоса их звучали не столь грозно и отчётливо, манёвры и схватки на дипломатическом поприще зачастую разворачивались под стать армейским баталиям, и победы, когда они достигались, были не менее значимы.