Так из века в век в главном оплоте Византии в Таврике формировались антиимперские настроения. Этому способствовало и сложное внешнеполитическое положение Херсонеса, которому в VIII — IX веках приходилось считаться с позицией хазарского кагана (в VIII веке город даже находился под хазарским протекторатом), а в X веке — русского князя. Всё это неизбежно приводило к образованию соответствующих партий и борьбе между ними.

О том же вроде бы говорят и данные археологии. Раскопки Херсонеса показали, что город был очень сильно разорён русскими дружинами. Причём особенно пострадала его западная часть, населённая рыбаками и мелкими ремесленниками, составлявшая треть всей территории крепости (117 тысяч квадратных метров). Жизнь здесь прекратилась, и на месте густонаселённых кварталов образовался огромный пустырь. Тогда как дома и улицы северо-восточного района, где жили торговцы и представители местного нобилитета, подобной участи не испытали[8]. Из чего можно с определённой долей вероятности заключить, что «партия измены» в Корсуне, или, выражаясь мягче, «партия сдачи города Владимиру», состояла преимущественно из тех, которые, по слухам, тоже плачут.

Итак, если со стороны Владимировой разведки был спрос, то со стороны части корсунян была полная готовность к предложению. К сожалению, мы не знаем, удалось ли агентам Добрыни выйти на связь с этими людьми. Можно лишь утверждать, что попытки такого рода, несомненно, имели место. Как в виде агитирующих за сдачу стрелограмм, которые, очевидно, не у всех вызывали гнев и возмущение, так и в виде ночных поисков ловкими отроками или гридями щелей и лазеек в каменном щите города. Поэтому внешние обстоятельства измены Анастаса можно представлять по-разному, во всех случаях используя, однако, метод не столько научной, сколько художественной реконструкции.

Пишущего в жанре психологического романа поступок Анастаса мог бы, вероятно, заставить задуматься над неисповедимыми тайнами предательства, постепенно свивающего гнездо в душе и разрушающего её. Вот сидит будущий стрелок тёмной южной ночью у себя дома, прислушиваясь к тишине забывшегося в тревожном сне голодающего города, цедит из белоглиняного константинопольского кувшина с росписью под прозрачной глазурью разбавленное вино, бросает кости и размышляет, стоит ли ему продолжать защищать «эту страну» и, может быть, погибнуть, когда представляется случай сделать хорошие деньги, а то и карьеру у вождя русов. Как уверяет старый приятель Калокир. Если только он, Анастас, или кто-то из его людей сумеет тайно от ищеек стратига переслать в лагерь Владимира кое-какие полезные сведения (ситуацию можно представить иначе, поменяв местами протевона[9] и стратига и предположив в Анастасе если не особу, приближённую к императору, то человека, по тем или иным причинам пекущегося о его интересах).

Приверженцу авантюрно-детективного жанра предстанет, конечно, другая картина. Неслышной тенью перемахивает в полночь через стену посланец Владимира, или проскальзывает в вылазные ворота, подкупив стражу, или просачивается через устроенный корсунянами подкоп под созидаемую Владимировым войском насыпь. По указанным ориентирам быстро находит усадьбу, прячущуюся в тени кипарисов, стучит и в ответ на оклик произносит условный пароль о желании приобрести славянскую мебель. Или он ходит утром по базару, надвинув на брови «шляпу земли Греческой», приценивается к товарам и мимоходом осторожненько выпытывает, откуда это в городе такая вкусная и чистая вода. Даже в Константинополе — он сам оттуда — такой нет. Ему отвечают доверительно, что секрет воды знают только правитель, начальник гарнизона и ещё несколько доверенных лиц. С правителем же (или начальником) хорошо знаком один уважаемый человек, живущий неподалёку, у базилики Святого Климента. И вот они сидят друг перед другом за скудной трапезой, и агент Добрыни ставит перед Анастасом задачу в считанные дни узнать тайну городского акведука, который очень интересует его начальство. Либо покупает «уважаемого» человека за наличные. Анастас с непроницаемым лицом выслушивает разведчика, обещает всё исполнить и думает, что в таком деле посредник ни к чему. Через несколько дней на «партийном совете» решают действовать, и приятель Калокира (а может быть, стратига или кто-то из его людей) появляется на стене, чтобы помочь воинам отразить очередной приступ. Улучив минуту, он отправляет стрелу с посланием (может быть, и не одну) в сторону русского лагеря или самого князя. Впрочем, вот как это описано у Ладинского: «Анастас и его сообщник в плащах с куколями пробирались по безлюдным улицам на городскую стену. Воины на башнях спали, склонившись на копья. В тишине плескалось море. Послышался взволнованный шёпот. Дрожащая рука натянула тетиву тугого лука. Стрела оторвалась со свистом и полетела в ночную темноту, в ту сторону, где был расположен лагерь варваров... Два человека, крадучись и прижимаясь к стене, спустились в город. У Кентарийской башни они расстались и разошлись в разные стороны».

Конечно, трудно примириться с мыслью, что крестителю Руси помогала сомнительная в нравственном отношении личность. Хотелось бы, чтобы Анастас был человеком честным и благородным. Но факты свидетельствуют, что Анастас — изменник. И в чью бы пользу он ни старался (кроме собственной, понятно) — Владимира, городской партии сепаратистов, стремившихся освободиться от слишком стеснительной имперской опеки, или даже партии самого василевса, — разгром Херсонеса и бедствия жителей города на совести этого «стрельца».

Летопись сообщает, что после описанных событий звезда удачи надолго засияла над сметливым черноморцем, вовремя почувствовавшим отвращение к солёной хамсе. Владимир взял его с собой в Киев вместе с прибывшей наконец из Царьграда «царицей», «корсунскими попами», мощами Клемента и Фива, церковными сосудами и иконами и некоторыми иными дарами. В Никоновской летописи перечислено: «...И Онастаса, писавшего на стреле, и два болвана медяны, и четыре кони медяны, и три лвы медяны». Похоже на опись прибыли в княжеской казне: один Анастас, два болвана, четыре коня... Ох, эта бездушная бухгалтерия! Далее сказано: «И даде Анастаса отцу своему митрополиту Михаилу» (по летописи — поставленному в это время митрополитом Руси). С сим пастырем, а также с византийскими епископами и Добрыней Анастас, согласно летописи, будто бы ходил в 990 году в Новгород «сокрушать идолов» и крестить горожан, а следующим летом — в Ростов.

Вскоре после возвращения из корсунского похода и крещения киевлян Владимир заложил соборный храм Киева — церковь Пресвятой Богородицы, получившую название Десятинной, потому что князь пожаловал ей десятую часть от всех своих доходов. Прозвище Десятинный закрепилось и за Анастасом, которому Владимир поручил собирать пошлину и распоряжаться ею. Некоторые сравнительно поздние источники называют его священником. Но мне думается, что Анастас был всё-таки не духовным лицом, как полагают и многие учёные, а экономом, прототипом будущих митрополичьих и владычных бояр. Вот он, наверное, Анастас, на миниатюре Радзивилловской летописи, изображающей освящение Десятинной церкви. Стоит первым в группе знатных лиц за спиной Владимира. Золотистоволосый и золотистобородый человек в длинном, закрывающем ноги жёлтом одеянии и в зеленоватом плаще с воротником, с выражением почтительности на лице. Рядовой, так сказать, киевский вельможа X века.

В правильности произведённого опознания убеждает другая запечатлённая художниками сценка — к тексту о даче Владимиром десятины храму Богородицы с поручением заботы о церкви и её доходах «Настасу Корсунянину», а также об устройстве празднества (здесь Анастас просто обязан был присутствовать по долгу службы). Князь с непокрытой головой молится перед главным храмом Руси. А за ним стоят два очень благообразных по внешности сановника (право, лиц с такими благородными чертами, с таким благочестиво-постным выражением автор нигде и не видывал), передний из которых, одетый в корзно, застёгнутое фибулой, с миной, появляющейся на некоторых лицах только «при исполнении», держит в руках княжескую шапку. Один из этих замечательных людей, не сомневаюсь, Анастас.