Стрелами на войне дорожили, и всё, что прилетало со стороны врага и годилось к повторному употреблению, старались подобрать. Стрела с секретным посланием тоже не потерялась. Её подняли и доставили по назначению.
Писатель А. Ладинский в романе «Когда пал Херсонес» так представил себе (вместе с героем — приближённым императора Василия И Ираклием Метафрастом) обстоятельства, при которых это произошло: стрела «вонзилась в землю, затрепетала и осталась до утра на грядке с растоптанными лозами, оперённая птичьим пером, окованная железом лёгкая тростинка... А утром молодой варвар, потягиваясь после короткой ночи, увидел стрелу, поднял её, чтобы положить в свой колчан, и заметил кусок пергамента, на котором были написаны непонятные для него знаки. Не зная, как поступить, он отнёс стрелу к своему князю. Княжеский белый шатёр стоял среди оливковых деревьев. Какой-нибудь пленный ромей, которого держали в лагере для выполнения различных работ, прочёл русским греческое письмо. И может быть, оно было даже на русском языке...». В послании было сказано: «Кладязи, аже суть за тобою от въстока, из того (нужно: из тех, — Авт.) вода идёт по трубе, копав перейми» (в Никоновской летописи: «...и сипе копав, преимеши воду и възмеши град»). То есть: колодцы городского водопровода за тобой, трубы под тобой. Перекрой воду и с победой тебя, княже!
Впечатление, произведённое стрелограммой на Владимира, было грандиозным. Ещё бы! Неизвестный друг с низким поклоном преподносил ему ключи от Корсуня. Взволнованный князь, «возрев на небо», поклялся, что «аще се ся сбудет», то он сразу же крестится, так, во всяком случае, говорит летописец, внушавший своим читателям, что Владимир крестился именно здесь, на берегу Чёрного моря, а не ранее того, в Киеве или Василеве, как утверждали иные, и что, по мнению учёных, ближе к истине. Ну что же, вполне возможно, что повелитель Руси и в самом деле произнёс нечто подобное — в пылу чувств или в порядке подготовки приближённых к крутому повороту в мировоззрении страны. Ведь совершенный над ним обряд (крещение или только оглашение) был, вероятно, тайным. Но что бы он ни сказал, глядя на небо (видимо, князь читал или слушал послание не в шатре, а на свежем воздухе), радость его была, конечно, искренней. Естественно, что Владимир совету внял и через некоторое время уже вступал с войском в покорённый Корсунь[7].
Попробуем представить себе эту картину. Вот движутся по длинной, растянувшейся почти на километр, главной магистрали города дружины варягов, славян, кривичей и чёрных болгар, дивясь красоте идеально прямых улиц и великолепных, вымощенных большими (порой ещё античными) плитами площадей, огромности церковных базилик и общественных зданий и нарядности крестовокупольных храмов, «кумирам» на пьедесталах и бассейнам (обезвоженным) на перекрёстках. Вглядываясь в измождённые жаждой лица недавних противников, угрюмо наблюдавших за шествием варваров, в их воспалённые глаза и потрескавшиеся губы, князь ищет среди них того единственного, кому обязан своим неожиданным триумфом, и размышляет, найдёт ли его, чтобы отблагодарить. Наверное, он очень сожалел, что отважный и перспективно мыслящий стрелок из благоразумной осторожности не сообщил своего имени и адреса. Но вскоре морщины озабоченности на его молодом челе разгладились. Ибо герой вовсе не собирался затеряться в толпе, почитая наградой себе само содеянное. Он не замедлил предстать пред очи победителя, в надежде получить осязаемые доказательства, что служба его оценена. Разумеется, в летописи об этом нет ни слова. Однако легко понять, что никаким другим способом Владимир не смог бы разыскать в незнакомом городе неведомого ему благонамеренного обывателя, даже если бы очень этого хотел. (А после того как бывали удовлетворены его желания, князь порой охладевал к людям, их исполнявшим). Не спрашивать же ему было у горожан, кто их предал и как ему разыскать этого достойного во всех отношениях человека. Следовательно, честолюбивый корсунянин, скорее всего, сам целенаправленно ковал своё счастье. Подобный вывод будет правилен и если прочесть записку Анастаса в редакции Никоновской летописи, где герой приоткрыл-таки инкогнито, предпослав краткую самоаттестацию: «Се яз, Анастас, сказую ти истинно, о Владимире...» Всё же и здесь, кроме драгоценного имени и заверения писца, что он хороший человек (в чём князь не имел оснований сомневаться), не было ничего — ни адреса отправителя стрелограммы, ни места службы и должности. А мало ли в Корсуне Анастасов! Значит, «найтись» стрелок мог только по собственной инициативе. А это существенный штрих к его портрету.
Впрочем, вся эта логическая цепочка выстраивается лишь в том случае, если послание Анастаса действительно оказалось для Владимира приятным сюрпризом, а не давно ожидаемым донесением секретного агента. Не исключено, что княжеская разведслужба, возглавляемая Добрыней, а возможно, включившая в свой руководящий штат и Блуда, сумела заблаговременно заслать в крепость проворного молодца со спецзаданием раскрыть систему городского водоснабжения, а тот нашёл себе в помощь местного жителя.
Попробуем понять, как могла быть организована русская разведка под Корсунем, какие задачи выполняла, наконец, кому была поручена.
Академик Б. Д. Греков считал, что одной из важнейших задач русского войска была организация постоянной связи «с какой-либо питательной базой в Крыму или даже на материке». Например, с земледельцами-готами, учитывая их прежние отношения со Святославом. Конечно, восстанавливать или формировать такую связь должна была разведка. Она же собирала всевозможную информацию, связанную с направлением Корсунь — Тмуторокань, вероятной операционной линией Владимира. Наконец, под Корсунем, помимо борьбы с вражескими шпионами и лазутчиками, в её задачу входили, естественно, засылка собственных агентов и установление с ними надёжного контакта. Последнее, по-видимому, не было особенно трудным делом благодаря широкому распространению «стрелографа». «Немудрено было из Корсуня послать стрелу... — писал Бертье-Делагард. — На стрелах повсюду, а в осадах, так сказать, повседневно, пересылались всяческие предложения, указания, новости, истинные или вымышленные, подговоры, брань, угрозы в особенности, даже огонь и всякая мерзость. Это оружие было не только удобное, но и верное, потому что полёт стрелы был приметен, тем более место её падения. Таким образом, надобно удивляться не тому, что о таком способе передачи известий бывают указания, а тому, что их так мало. В песне, в былине они не умозрительная выдумка, а лишь слабое отражение действительности». Принимая нарисованную исследователем живописную картину за достаточно правдоподобную, согласимся, что в таких условиях и за такое долгое время можно было переслать не только записку с раскрытием тайны водопровода, но и полную информацию о всех военных тайнах Корсуня, о его начальниках, настроении жителей, о людях, «с пониманием» относящихся к русским и с которыми поэтому можно завязать полезные отношения, и т. д. Кроме того, помимо «стрелографа» к услугам разведчиков и завербованных агентов были калитки, устроенные в разных местах крепости под защитой башен, для секретных вылазок, то есть для захвата «языков» и диверсий. Вопрос лишь в том, удалось ли «людям Добрыни» проникнуть в город и найти в нём сговорчивых и осведомлённых людей.
Пример Анастаса показывает, что искать было кого. Бертье-Делагард, оценивая эту фигуру, не сомневался, что отважный стрелок упомянут в летописи «как мыслитель, глава партии, стоявшей за сдачу, в чём он не мог быть одиноким». Греков, полностью соглашаясь с ним, писал, что, «идя на Корсунь, Владимир мог полагаться не только на силу своего оружия», и «нет ничего удивительного, что в среде осаждённых появилась группа лиц, стоявших за сдачу Владимиру». Действительно, ведь Херсонес не был этнически однороден. Помимо греков в нём жило немало сармато-аланов, а также готов, славян, в числе которых попадались, вероятно, и соплеменники осаждавших. На площадях и улицах черноморской крепости, в усадьбах с белокаменными (в богатых кварталах — двухэтажными) домами слышались и хазарская, и печенежская, и армянская речь. Да мало ли кого заносила судьба в портовый город и заставляла бросить тут якорь. Полагать, что вся эта пёстрая масса Херсонитов пылала чувством имперского патриотизма, было бы по меньшей мере наивно. Тем более что и сами греки, по свидетельству Константина Багрянородного, пылали им не так уж сильно. И имели для этого основания. Поскольку Херсонес исстари дорожил своей автономией, василевсы не уставали на неё покушаться. С IX века они начали назначать в город военных губернаторов — стратигов, доверенных лиц Константинополя. В их обязанности входило, между прочим, «блюдение» политической нравственности таврических обывателей, то есть ведение сыска об изменных речах и делах. За что (может быть, и не только за это) их, случалось, убивали. Беспокойство метрополии было небеспочвенным уже потому, что Херсонес с очень давних времён служил местом политической и религиозной ссылки. Ещё в I веке сюда был отправлен и затем умерщвлён Римский Папа Климент, впоследствии причисленный к лику святых. В конце VII века здесь оказался даже свергнутый император Флавий Юстиниан II Рипотмет, который пытался опереться на город в борьбе за власть, но не нашёл поддержки. И потому, став снова императором, он дважды направлял в Херсонес карательный флот. В первый раз город был разграблен имперским войском, а во второй — местный императорский гарнизон и горожане подняли восстание при военной помощи хазар, и это спасло Херсонес. Позднее сюда бежали от преследований иконопочитатели...
