В половине седьмого я просыпаюсь рядом с Иваном. Отмечаю, что мы неплохо поспали. Вернее, все относительно, но для нас это довольно неплохо. Ивана, которому скоро девять месяцев и у которого появилась отдельная комната в новой квартире, куда мы переехали три недели назад, по ночам мучают кошмары. И он требует грудь от трех до шести раз за ночь. Поэтому по большей части я сплю рядом с ним, на матрасе на полу, хотя задумка была, что здесь мы снова будем по ночам одни – только ты и я. Вчера, после бесплодных попыток укачать его с десяти до одиннадцати, я приложила его к груди, от которой он уже не пожелал оторваться, и послала тебе эсэмэску – ты сидел и работал в кухне. Я написала, что сегодня мне опять придется ночевать у Ивана, а ты ответил: «о’кей» и «спокойной ночи». Вскоре я услышала твои шаги в коридоре. Погасив все лампы в гостиной, ты почистил зубы в ванной и собрался идти ложиться.

Заснула я не сразу. Вместо этого я стала искать информацию в интернете, забив в поисковик «ночные кошмары у маленьких детей», и прочла пару медицинских сайтов, несколько статей в газетах и ссылки на сайте «Семейная жизнь». Перелопатив несколько источников и глубоко поразмыслив над тем, могут ли Ивана мучить ночные страхи, – похоже, это обычно бывает с детками постарше, – я пришла к убеждению, что Ивана действительно мучают кошмары, именно поэтому он так безутешен по ночам. Почти всегда это начинается примерно через час после того, как он заснул. Все совпадает с теми описаниями, которые я нашла в интернете. Я сделала скриншот одного из них и снова послала тебе эсэмэску. «Мне кажется, у Ивана ночные кошмары, взгляни», – написала я и приложила описание. Ты не ответил. В твоей спальне было тихо. Я подумала, что ты спишь. Или лежишь читаешь, и тебе лень отвечать. Вскоре после этого я заснула.

Когда мы просыпаемся, я чувствую, что почти выспалась. Кошка не выла под дверью комнаты Ивана, как она иногда делает, а Иван прикладывался к груди всего два раза – после того приступа страха около полуночи. Он в отличном настроении и готов выбраться из нашей временной постели на полу, чтобы отправиться по квартире навстречу приключениям. Я беру его на руки и говорю, что сейчас мы пойдем разбудим папу. Когда мы открываем дверь, нас уже поджидает недавно проснувшаяся кошка, которая позволяет себя погладить – и мы идем дальше в спальню, где лежишь ты.

Я сажаю Ивана на постель, чтобы он мог подползти к тебе – пусть это будет первое, что ты увидишь, когда откроешь глаза. Произношу: «Доброе утро, папочка!» – тем тоном, которым я говорю, когда на самом деле обращаюсь к Ивану, хотя и разговариваю с кем-то другим. Обычно с тобой. Иван берет курс на изголовье кровати, но едва он начинает ползти, как я замечаю: что-то не так. Ты лежишь в такой позе, в какой никогда обычно не спишь. Согнувшись, на боку, подавшись вперед, уткнувшись лицом в подушку. И цвет кожи у тебя какой-то не такой. Он светлее, чем обычно. И какой-то безжизненный.

Я боюсь прикоснуться к твоей лодыжке, торчащей из-под одеяла в ногах кровати, где я стою. И все же заставляю себя это сделать. Она холодная. Светлая. Не отзывается на прикосновение моих пальцев. В ней не пульсирует кровь. Тебя уже нет. Ты мертв.

Теперь все происходит на рефлекторном уровне. Подхватив Ивана, я держу его одной рукой, пока мой мозг, отключив все чувства, велит мне действовать рационально – рационально, как никогда ранее. Я звоню в «Скорую» и, когда мне отвечает диспетчер, на одном дыхании сообщаю, что произошло, как зовут тебя, как зовут меня, где мы живем и какой код на двери парадной. «Вы должны приехать поскорее, прямо сейчас, я не могу оставаться здесь одна», – заканчиваю я. Иван тянется к кровати, и я крепко прижимаю его к бедру – возможно, слишком крепко.

Женщина в трубке просит меня говорить помедленнее и пощупать пульс у тебя на шее – я возражаю, что в этом нет смысла, но все же делаю, как она говорит. С Иваном на бедре, зажав телефон между плечом и ухом, я ищу свободной рукой пульс у тебя на шее. Шея холодная. Ты не жив. Я снова говорю женщине в трубке, что это невозможно, пульса нет, он не дышит.

Не знаю, зачем я это делаю, но я беру тебя за плечо. Поворачиваю твое тело, хотя знаю, что ты мертв. Ты тяжелый – я почти теряю равновесие и чуть не падаю на тебя, пытаясь повернуть тебя лицом вверх. Твоя левая щека отрывается от подушки – кожа у тебя желтая и сморщенная от ткани, на которой ты лежал. Один твой глаз – тот, что лежал на подушке, – приоткрыт. Твой синий глаз совсем не такой синий, как обычно. Он посерел и никогда уже не посмотрит на меня или нашего сына. Увидев этот глаз, я выпускаю твое плечо. Твое тело падает обратно в то положение, из которого я его потревожила. Ты мертв, в этом не может быть сомнений – и я не могу оставаться в комнате ни минуты.

Об этом я сообщаю женщине-диспетчеру и кладу трубку. Накрываю Ивана одеялом, надеваю слинг и сажаю в него сына, накидываю на плечи кофту. Кошку я запираю в ванной, поставив ей туда еду и воду. Следующий человек, который войдет в квартиру, будет уже кто-то другой, не я – важно, чтобы она не сбежала.

Я выхожу на лестницу. Спускаюсь на лифте на первый этаж, выхожу во двор, сажусь на скамейку. Жду приезда «Скорой». На улице постепенно светает.

Проходит не меньше получаса, прежде чем приезжает «Скорая». Нет, вру. Проходит несколько минут, но мне кажется, что прошло полчаса. Пока мы сидим во дворе, я в пижаме и кофте, Иван в одеяле в слинге, соседи смотрят на нас, проходя мимо, отправляясь на работу или в садик со своими детьми. Никто не произносит ни слова. Кто-то сразу отводит взгляд, кто-то сперва кивает в знак приветствия. Я тоже киваю. Начинаю понимать, что надо кому-нибудь позвонить. Не знаю, кому. Звоню твоему старшему брату. И тут приезжает «Скорая».

– Я никогда не изменю, – говоришь ты и смотришь на меня, приподнявшись на локте. Твое лицо всего в нескольких сантиметрах от моего, и я ломаю голову, имел ли ты в виду конкретно меня или просто поделился морально-этическими установками. Это неочевидно. С тобой часто выходит именно так. Ты что-то говоришь – без всякого пафоса, просто констатируешь факт, и это звучит так просто, но вызывает у меня множество вопросов, которых я пока не решаюсь задать. Мне все это кажется увлекательным. Ты такой странный, и ты мне нравишься. Очень нравишься.

Мы лежим в постели в твоей безликой, почти пустой квартире на Лонгхольмсгатан возле заставы Хурнштуль. Здесь очень жарко, все окна на одну сторону, и невозможно устроить сквозняк. На окнах нет занавесок, солнце весь день бьет в окно. Но мы у тебя, потому что здесь тебе более комфортно. А я не мелочусь. Мы часто проводим здесь время. В твоей квартире, в твоей постели, без одежды.

На следующий день после нашего знакомства мы оказались здесь после очередной вечеринки, на которой опять просидели, обнявшись – на этот раз под пледом, на диванчике на открытой веранде. Откладывать дальше было невозможно – мне вполне хватило суток, чтобы доказать то, что я там хотела доказать, и тебе тоже их вполне хватило. И вот мы лежим здесь, и ты говоришь, что никогда не изменишь. Пробормотав: «Да? Ну вот и отлично», я думаю обо всех тех случаях, когда сама изменяла. Мне кажется, трудно давать такие обещания, но твой подход мне нравится. Это многое говорит о тебе. Мы знакомы две недели. Меня мучает любопытство – очень хочется узнать о тебе побольше, но я сдерживаюсь. Стараюсь задавать не больше вопросов, чем ты задаешь обо мне. А ты мало о чем спрашиваешь. Так что и я не пристаю с расспросами.

Впервые попав к тебе домой, я спросила, давно ли ты переехал. В квартире было так мало мебели. Пустая прихожая, в гостиной только диван, телевизор и маленький письменный стол в углу. На столе – твой компьютер, с которого ты работаешь, и множество клейких листочков со всякими заметками. У тебя красивый почерк, буковки мелкие – даже большие буквы кажутся маленькими. Тогда я этого еще не понимала, но на бумажках – названия продюсерских компаний, которые являются твоими клиентами. На одной могло быть написано «BackupCallboy», на другой – «Починить почтовый ящик Аннели». А на третьей – «Сервер CampDavid». На одной бумажке просто было написано большими буквами «НИКОГДА». Когда я спросила, что это означает, ты ответил, что это напоминание самому себе больше не брать так много работы, как в прошлом году. Ты рассказываешь, что чуть не помер. Работал круглосуточно, исхудал, как скелет. Такого ты решил никогда больше не повторять. В ответ я сказала, что не понаслышке знаю, что такое много работать, и добавила, что моя работа часто предполагает занятость вечерами и ночами. На что ты ответил: «Так брось ее», словно это так просто. Словно моя работа не произвела на тебя никакого впечатления. Кажется, в тот момент я влюбилась в тебя еще больше.