Вместо этого я не свожу глаз с твоего пива. Оно меня тоже очень огорчает. В твоем бокале уже осталось гораздо меньше, чем у твоих друзей, – у тебя пиво уже почти кончилось, хотя ты его только что заказал. Похоже, глотки́ у тебя раза в два больше, чем у твоих друзей. Они смеются над шуткой, которую ты только что произнес, вспоминая сцену из прошлого, к которому я не имею отношения, и потому мне трудно понять, что здесь такого смешного. Когда я пытаюсь смеяться вместе с вами, мой смех кажется деланым и теряется на фоне искреннего смеха твоих друзей. Ты подносишь бокал ко рту, и тут пиво заканчивается. Мне неуютно. Я еще не рассказала тебе о том, что у меня возникают проблемы, когда те, кого я люблю, употребляют алкоголь. Ты еще не подозреваешь, что за внешним фасадом бурной ночной жизни скрывается подозрительный тип, считающий бокалы и глотки, нервничающий, стремящийся поскорее уйти, когда партнер теряет контроль над ситуацией или напивается. Эта моя черта так плохо согласуется со всем остальным, что я решила пока держать ее при себе.

До посадки двадцать пять минут. Мой мозг быстро обдумывает вопрос об алкоголе – так было всегда, сколько я себя помню. Я делаю предварительные расчеты: закажешь ли ты себе еще один бокал пива в самолете? Закажешь ли еще один прямо сейчас, до того, как мы пойдем к выходу на посадку? Заметно ли по тебе, что ты выпил пива? Заплетается ли у тебя язык? Успеешь ли ты напиться до того, как мы приземлимся в Исландии? В животе у меня все сжимается. Я пытаюсь убедить себя, что не надо сразу же все портить. Не надо быть такой занудой. Зачеркни прошлое и отрывайся сейчас. Я решаю, что нападение – лучший способ защиты. Спрашиваю, не хочешь ли ты еще пива, прежде чем объявят посадку, говорю, что собиралась выпить бокал вина. Твои друзья смотрят на меня с уважением. Смотрят на часы, напоминают, что посадка начнется через двадцать минут. «Успеем, – говорю я и улыбаюсь, пытаясь казаться непринужденной. – Кто хочет еще по одной? Я угощаю».

Когда полчаса спустя мы садимся в самолет, я успела влить в себя бокал кислятины стоимостью более ста крон, и у меня слегка шумит в ушах. Я убеждаю себя, что нас ждет замечательный отпуск и что мне пора перестать быть унылой моралисткой. Самолет взмывает в воздух, и когда бортпроводницы выкатывают свою тележку, мы заказываем себе и вина, и пива, и виски. Ведь мы в отпуске!

Я сижу в машине по пути из Упсалы обратно домой. Иван заснул на переднем сиденье рядом с моей мачехой в повернутом задом наперед детском кресле, и я безгранично благодарна ему за это. В данный момент я не очень понимаю, как быть мамой. Не в состоянии подключиться, когда он плачет, не в состоянии развлекать и утешать – единственное, что мне до сих пор удается, это кормить грудью. А потом снова отдать его мачехе.

В последние сутки Иван плакал необычно мало. Я ломаю голову, почему. В свои восемь месяцев он вряд ли в состоянии понять масштаб катастрофы. Или он все же ощущает утрату? Или ему так спокойно рядом с бабушкой, что он не видит оснований плакать? С ней ему всегда было хорошо. Она всегда давала ему чувство защищенности. С того самого дня, когда она ворвалась в палату в роддоме, запрыгнула на мою койку и приняла его в свои объятия, залившись бурными слезами, она его просто обожала. Она называет его «мой маленький принц». Мне не нравится это название, но я не спорю. Ее любовь к Ивану важна для него. И для меня. И сейчас она важнее, чем когда бы то ни было.

А сейчас мне менее всего хочется дойти до того момента, когда она отправится домой, чтобы вернуться к своей собственной жизни. Мне хотелось бы, чтобы мы жили вместе, чтобы она могла позаботиться об Иване в течение дня. Во всяком случае, пока я не пойму, как это – вставать по утрам, включать голову и тело, начинать что-то делать. Пока во мне словно все отключено. Мысли текут вяло, не приходя ни к какому выводу.

В машине тихо, я смотрю на пейзаж за окном. Стараюсь ни о чем не думать. Мобильник продолжает вибрировать в кармане. Мне приходит по нескольку эсэмэсок в минуту. Большинство я проглядываю, но отвечать нет сил. Я уже решила, что надо написать автоответ – типа, спасибо за твою заботу, созвонимся попозже и сердечко в конце. Надо будет попросить кого-нибудь отправить это всем адресатам. Попозже вечером.

В нашей квартире в Эншеде меня ждут мой брат и невестка. Вместе с моими лучшими друзьями они убрали и сменили обстановку. Сняли твои куртки с вешалки в прихожей, спрятали твою обувь, убрали книгу, лежавшую на ночном столике, и застелили постель новыми простынями. По ошибке они купили в точности такое же постельное белье, какое у нас было раньше, – как то, на котором ты умер всего сутки назад. Я случайно услышала, как мой брат обсуждал это по телефону с моей мачехой, и передала через нее, что все в порядке. Пусть будет такое же постельное белье. Без разницы.

Зато твои вещи я хотела бы убрать прямо сегодня. Сложить их в мешки для мусора или картонные коробки и снести на чердак. Я не вынесу, если мне придется ходить среди них по дому. В пространстве, где каждый миллиметр вопиет о твоем отсутствии, мне не нужны внешние предметы, делающие то же самое. Мне достаточно того, что у меня внутри. Того, что есть в квартире как таковой. Стены тоже были твои. Диван – твой и мой. Ножи в кухне купил и наточил ты. Двери были наши. Держатель для душа мы вместе покупали на прошлой неделе. Шкаф с одеждой тоже был наш общий. Мои вещи висели справа, твои слева. Теперь их надо сложить. Не знаю, хватит ли у меня сил сделать это самой, но я позабочусь о том, чтобы это было сделано. Внешние приметы должны быть убраны, и без промедления.

Когда мы въезжаем на парковку и я вижу наш большой безобразный дом, возвышающийся над нами, мне вспоминаются соседи, проходившие мимо нас сегодня утром, когда мы сидели во дворе в ожидании «Скорой». Думаю, кто из них уже успел дождаться. Может быть, кто-нибудь из тех, кто нас видел, наблюдал во второй половине дня, как приехал катафалк забирать твое тело. Возможно, кто-то – по случайному совпадению – поднимался в лифте вместе с мужчинами – мне кажется, это были мужчины, – которые выносили твое тело. Я думаю о том, на чем оно лежало, как они его упаковали. Перед глазами рисуются черные мешки для мусора. Там, где кончается черный пластик, из мешка торчат босые ноги. Меня начинает тошнить. Я думаю о твоем росте – поместишься ли ты в лифт в горизонтальном положении. События вчерашнего дня снова прокручиваются в голове, достраиваются, разыгрываются, приправленные моим воображением, как ужасающее театральное действо. Меня трясет от отвращения, однако я сижу неподвижно, не меняя выражения лица. Машина останавливается, моя мачеха начинает отстегивать ремень безопасности Ивана. Разговаривает с ним, пока он просыпается. Он улыбается ей – как всегда, благодушный в ее присутствии.

Я выхожу из машины, и мы все вместе идем к двери подъезда. Мимо скамейки, на которой мы сидели сегодня утром. Мимо почтовых ящиков возле лифта. Я думаю только об одном – только бы мне не встретить никого из соседей, не хочу ничьих взглядов. Пожалуйста, хоть бы нам подняться в квартиру без случайных встреч. Если мы справимся с этим, то справимся и со всем остальным.

Прошло почти полгода с того дня, как я заявила тебе – дескать, ау, к твоему сведению, мы с тобой вместе, ты и я. Я твоя девушка. Ты мой парень. Все об этом знают, пора и тебе понять, как обстоит дело.

Я сказала это полушутя, полусерьезно. Мы находились на лужайке за сценой на фестивале в Даларне. Было так поздно, что вокруг уже опустилась тьма. Часов одиннадцать-двенадцать. Мы были не совсем трезвые. Сидели на траве вместе с друзьями, пили дорогое пиво из пластиковых бутылок, и вдруг ты поднялся, попросил внимания и заявил, что хочешь кое-что сообщить. «Мы вместе, я и Карро», – с важным видом провозгласил ты. Наши друзья вопросительно посмотрели сперва на тебя, потом на меня, потом снова на тебя. Кто-то засмеялся. Кто-то сказал «да» – со знаком вопроса в конце. Да? Расскажи нам то, чего мы не знаем. Ты произнес это снова, словно пробуя слова на вкус – казалось, тебе понравилось их произносить. Ты снова уселся. Поцеловал меня. Назвал своей девушкой. Помолчал, словно что-то обдумывая. И добавил: «Но я всегда буду праздновать Рождество у своих родителей. Просто чтобы ты знала. Чтобы не делать из этого проблему. Я никогда больше не захочу нигде находиться на Рождество. Вот и все».