Наконец мы добрались до места. У дверей террасы Фашта я передаю коляску с ребенком, который тем временем заснул, своей маме и брату. Они обнимают меня и говорят, что скоро мы снова увидимся, желают мне удачи. Я бормочу нечто нечленораздельное, что задумано как благодарность. Осторожно глажу Ивана по щечке. Его нос покраснел на холоде.

В последние сутки все чувства у меня были отключены. Лишь в краткие моменты я могла позволить себе поплакать, всегда заранее убедившись, что Иван спит и ничего не увидит и не услышит. На второй день я плакала, когда принимала душ. Пыталась шептать твое имя и говорить «прости». Поначалу это было трудно. Я видела себя со стороны, и то, что я видела, смущало меня и наполняло презрением к себе. Истощенное тело, серое квадратное лицо с огромными кругами под глазами – обнаженная женщина под душем, шепчущая имя человека, которого там нет. Голос надломился, хотя его и так было едва слышно, и казалось, что твое имя эхом отдается в ванной. Это звучало глупо, а не красиво, и я надеялась, что никто из моих дежурных помощников не проходил в тот момент мимо двери.

Прости, Аксель. Прости, что все так получилось. Прости за то, какой я была в конце нашей истории. Прости, что мы потеряли друг друга. Прости, что потеряла тебя. Прости, что не смогла сделать тебя счастливым. Прости, что ты чувствовал себя недооцененным. Прости, если я заставляла тебя почувствовать себя неполноценным. Прости, что вгоняла тебя в стресс. Прости, что пыталась все всегда решать. Прости, что я капала тебе на мозги. Прости, что ты умер. Прости прости прости прости прости прости прости прости прости прости.

Минут пятнадцать я стояла под душем, прося у тебя прощения. Хотя это было бессмысленно – я все равно не получу его и не узнаю, насколько оно мне нужно, – слова имели эффект триггера, и я разрыдалась. Шепот сменился настоящими всхлипываниями, которые произвели на свет настоящие слезы и привели к настоящим рыданиям, впервые с того дня, как ты исчез. Задним числом я не почувствовала ни облегчения, ни очищения, но я подумала, что мне было хорошо выплакаться. Как раз пока у Ивана был тихий час.

Психолог встречает меня в холле, и мы заходим в ее кабинет. Остановившись напротив меня, она говорит, что не знает, сможет ли пережить наш разговор и не заплакать, и заранее просит у меня за это прощения. Она подходит ко мне, кладет руки мне на плечи, и я чувствую, как ее духи окружают меня, когда она обнимает меня. Успеваю подумать, что она ниже меня ростом, задаться вопросом, может ли психолог в особых случаях обнимать своих пациентов. Еще я успеваю подумать, что догадываюсь, каким шампунем она пользуется, прежде чем, совсем перестав думать, безудержно рыдаю у нее на плече.

«Это абсурд, просто полный абсурд, что мне делать, как теперь быть, это какой-то абсурд», – всхлипываю я. Психолог тоже плачет и говорит, что да, это абсурд. Так жестоко, и несправедливо, и невероятно.

Строго говоря, в моем распоряжении всего сорок пять минут, но мы задерживаемся еще на пятнадцать. Я говорю такое, о чем до этого момента даже не подозревала, и она слушает, протягивая мне платок за платком. Как и друзья, она отказывается признавать мою версию, что дело во мне, что я сама, хотя и частично, стала причиной того, что ты умер. «Ты не могла этого знать», – говорит она. «Это все равно бы произошло», – говорит она. Я не отвечаю, но думаю, что и она не может знать. Ей известно не больше моего – так почему же она так уверена, что ответственность за случившееся лежит не на мне? Почему все так в этом уверены? Это не логично. Мы должны, по крайней мере, рассматривать такую возможность, что я убила тебя, что я подгоняла и торопила тебя, пока не настал момент, когда ты больше не мог этого выносить. Психолог на это не соглашается.

Вместо этого она говорит, что я могу рассчитывать на нее. Я смогу встречаться с ней так часто, как захочу, и она даст мне свой личный номер телефона, куда я смогу позвонить и наговорить на автоответчик сообщение – она перезвонит мне, как только сможет. Она пишет свой номер на визитной карточке, я понимаю, что это необычно: иметь прямой доступ к своему психологу в обход регистратуры. Кроме того, она говорит, что поначалу мы можем встречаться без Ивана, если я того хочу. Это тоже не стандартная ситуация. Как-никак, она детский психолог, специализирующийся на самых маленьких. «Я буду рядом, сколько потребуется», – говорит она, и это заставляет меня снова расплакаться, на этот раз от облегчения. Я понимаю, что нуждаюсь в ней, и ненавижу себя за то, что это так. Мне хотелось бы не нуждаться в посторонних людях. Я должна справляться сама. Я должна научиться жить сама. В конечном итоге я должна научиться быть одна.

В конце нашей встречи на меня вдруг накатывает желание взять реванш. Я решаю стать самым героическим человеком, когда-либо пережившим потерю. Я по-настоящему блесну. Переверну в себе все до последнего камня, чтобы убедиться, что там ничего не скрывается, выберусь из своего горя быстро и эффективно, вернусь к нормальной жизни. Я должна это сделать. Мне придется это сделать. Не ради себя – ради Ивана. Это последнее, что я могу подарить тебе, когда все потеряно, когда я почти все погубила. Во мне пробуждается соревновательный дух, и я не в состоянии думать, почему это происходит. Внезапно я ощущаю огромную усталость. Наверное, от того, что я поплакала. Или потому, что я не спала четверо суток. Час прошел, и психолог вынуждена попросить меня уйти. Она записывает меня на новую встречу через неделю. На прощание мы не обнимаемся.

Увидев свою маму, брата и Ивана у тех же дверей, где мы расстались час назад, я не могу не думать о том, что психолог несколько раз в течение нашей встречи повторяла, что я все еще нахожусь в состоянии шока. Задним числом я оскорблена ее словами, чувствую себя неудачницей, тупой и медлительной, которая не работает над своим горем так быстро, как я собиралась. Я не хочу находиться в шоке, я хочу перейти на новую стадию. Как бы она там ни называлась.

Я решаю прочесть о стадиях горевания и при следующей встрече уже находиться на следующей. Или на третьей. Осталось только выяснить, какие они.

По дороге домой я заявляю маме и брату, что завтра мы снова совершим небольшую поездку. Съездим в торговый центр Сикла, чтобы сходить в библиотеку. Я возьму все книги о переживании горя, которые только есть. Я прочту их, научусь всему, чему можно научиться, и выберусь из этого кризиса. По-другому нельзя. А с чувством вины я разберусь потом.

Я замечаю, как моя мама и брат переглядываются, когда им кажется, что я не вижу. Брат кивает маме, и они, похоже, решают ничего не говорить. И тем самым решение принято – завтра мы снова едем. Во второй раз с тех пор, как ты умер.

Это наше первое лето в Эншеде, и по сравнению с прошлым оно чудесное. В этом году наша жизнь окрашена тихим умиротворением. Мы редко ссоримся. Часто смеемся. Снова регулярно занимаемся сексом. Реагируем на нашу непохожесть желанием находить компромиссы, а не обидой, плохо скрываемой злостью и взаимными упреками. Мне трудно сказать точно, что именно изменилось, однако подозреваю, что наш совместный переезд сыграл определенную роль. Как с практической стороны, так и с эмоциональной.

В этом году мы живем в квартире, где можно устроить сквозняк, где в спальне прохладно даже в тропическую жару. В этом году у нас есть свое парковочное место позади дома и маленькая машина, на которой мы совершаем одну вылазку за другой. В этом году у нас нашлись силы строить планы на лето, так что в результате мы покатались на яхте, навестили друзей на их дачах и посетили несколько пляжей на окраинах Стокгольма, куда можно добраться, не растеряв по дороге хорошее настроение, только на машине. У тебя весна прошла хорошо, ты заработал много денег. У меня есть отпускные. Мы можем не экономить. Позволяем себе ужинать в ресторанах, ночевать в гостиницах в соседних городах, время от времени оказываемся дома, смотрим кино, читаем книги, переводим дух. Ты начал бегать по вечерам. Уходишь на пробежку вокруг Лесного кладбища, возвращаешься потный и румяный, показываешь в приложении на телефоне, какой маршрут пробежал сегодня. Ты гордишься собой за то, что бегаешь. Я горжусь тобой за то, что ты бегаешь. Сама я на пробежки не хожу. Но тоже вполне довольна жизнью. Именно так мне хочется проводить лето. Вот именно так.