Сегодня вечером, когда мы ляжем спать, нам не надо будет думать, где мы оставили еду, закупленную во время последнего визита в супермаркет, или где находится твоя жидкость для линз. Нам больше не надо спорить, у кого из нас мы будем ночевать, больше нет нужды использовать цифры и статистику в качестве оснований для аргументации, кто из нас в большей степени заслужил право ночевать у себя дома. С сегодняшнего дня мы будем проживать по одному адресу. Мы сказали, что вскоре, хотя и не прямо сейчас, мы найдем нечто, объединяющее нас. До тех пор я буду жить у тебя. Так проще всего. На детали я внимания не обращаю.

Сегодня ты плох. Я тоже с похмелья. Вчера мы отмечали тридцатилетие одного друга, и празднование продолжалось почти до утра. Смутные воспоминания свидетельствуют о том, что по дороге домой мы поссорились, стояли и ругались возле магазинчика «Севен Элевен» на углу моей улицы, но когда проснулись сегодня утром, то уже не могли вспомнить, что не поделили, и решили оставить эту тему. Мы пытаемся сосредоточиться на переезде, но дела идут вяло. Мы ослабели. Нам нужно поесть, прежде чем носить коробки. Мы идем в кафе и заказываем себе бранч. Разговор идет туго, мысль о переезде никого не вдохновляет.

Во время еды мы обсуждаем вчерашний юбилей, перемывая кости нашим общим друзьям. Кто напился больше всех, кто целовался в углу, кто вообще не пришел, кто только что расстался со своей половинкой и бросал кое на кого жадные взгляды. Тебя раздражает, что у моих друзей те же политические убеждения и что они реагируют агрессивно, когда им возражают, не умеют поддержать уважительной дискуссии. Ты считаешь, что в моем кругу царит консенсус, и говоришь, что консенсус опасен. У меня нет сил в очередной раз это обсуждать. Стараюсь сменить тему – настолько плавно, насколько это возможно в моем похмельном состоянии. Ты помогаешь мне в этом. Смеешься, когда я передаю диалог со вчерашнего праздника. Терпеливо и внешне заинтересованно ты слушаешь, как я долго обсасываю сцену, которая на самом деле не стоит и выеденного яйца. Я преувеличиваю и заостряю, чтобы тебя позабавить. Ты смеешься и не ставишь под сомнение степень правдивости моей истории. Ты добр ко мне, и я люблю тебя за это. Сегодня вечером мы начнем совместную жизнь – не по-настоящему, но и не понарошку. Нам это отлично подходит. Во всяком случае, я убеждаю себя в этом.

Мои предчувствия меня не обманули: шествие посыльных с букетами только началось. Часов в десять утра снова начались звонки. Сломанный домофон вызвал бесконечное количество пробежек вниз с шестого этажа, чтобы впустить посыльных. И вновь на меня посыпались цветы и открытки. Вчера мне так и не удалось заснуть, и я встречаю новый день в ужасающем состоянии.

Всю ночь я посвятила тому, что обдумывала момент твоей смерти. Рассматривала со всех сторон, как это могло произойти, как все это выглядело, как получилось, что я не проснулась, что кошка не отреагировала и не разбудила нас, спящих в соседней комнате. «Должно быть, все произошло очень тихо», – подумала я. Но ты лежал в такой странной позе. Словно скрючившись, подавшись вперед, уткнувшись лицом в подушку. Почему ты так сделал? Ты ощущал спазмы? Тебе было больно?

Мне очень хочется прийти к выводу, что все произошло быстро, очень тихо, что не было того момента, когда ты осознал – все, я умираю. Мысль о том, что ты умер в одиночестве, так невыносима, что я убеждаю себя – ты спал, когда это произошло, все это прошло мимо твоего сознания. Мне так хотелось бы, чтобы я была рядом, чтобы ты мог держать меня за руку. Желаю, чтобы я была рядом. С другой стороны: меня пугает мысль о том, что я могла лежать рядом, когда все это произошло. Как бы я отреагировала, будь я там? Попыталась бы я спасти тебя – и у меня бы это не получилось? Смогла бы я делать тебе искусственное дыхание, пока Иван плакал бы рядом? Выдержала бы я? А что, если бы не выдержала? Как бы я смогла потом жить дальше после такого?

В долгие часы второй ночи для меня было важно, что ты так и не узнал, что умираешь. Мне хотелось бы, чтобы можно было что-то сделать, заплатить кому-нибудь, чтобы он заверил меня в этом. Мне казалось – убедись я, что ты так ни о чем и не узнал, и все это станет менее невыносимым. Тогда, может быть, я смогу все это пережить. Тогда тебе не пришлось лежать и умирать в одиночестве. Я ломала голову, покажет ли это вскрытие. Ломала голову, получим ли мы заключение вскрытия. Кажется, врач сказал, что на это могут уйти месяцы. Как это – месяцы?

Вторая ночь медленно продвигалась вперед. Часы проходили, мысли вертелись в голове, потом подступил рассвет, и тоска немного отступила. Скоро новый день, новый свет, новые люди рядом, мне помогут с Иваном, помогут держаться в вертикальном положении. Просто день. Надо жить сегодняшним днем. Плюс все остальное, что говорят в таких случаях.

Мы живем вместе уже полгода, по-прежнему обитая в твоей квартире со скудной меблировкой и крошечной кухонькой, и временами мне кажется, что я умру от жары. Превращусь в лужу пота и утеку. На Стокгольм обрушилась жара. Яркое солнце и удушающий зной днем, душные ночи и липкие тела. Анонсы вечерних газет только и делают, что возвещают – кричат огромными буквами – о шокирующей жаре и температурных рекордах. В социальных сетях – сплошные фотографии из отпуска. Люди купаются, читают книги, дети плещутся на мелководье – оранжевые надувные рукава на пухленьких ручках, взрослые ноги торчат из шезлонгов и гамаков. Все хвалятся, какие книги читают, а бокалы с вином запотевают от контраста между жарой и прохладой. Такое выпало лето. Ничего особенного. Помимо того, что мне все это уже поперек горла.

Этим летом мы никуда не уехали. Наши расплывчатые отпускные планы ушли в песок, и вот мы сидим и потеем среди рекордной жары. Я ненавижу все это, мне бы хоть тучку, немного тени, хоть небольшой фронт холодного воздуха, но его все нет и нет. Дни по-прежнему жаркие. Ночи тоже. Не имея власти над погодой, я сливаю всю свою фрустрацию и раздражение на тебя и твою квартиру.

«Как квартира может быть такой душной, это же просто невозможно!» – жалуюсь я по вечерам. Ты вздыхаешь, встаешь из-за своего письменного стола, где сидел за компьютером, пытаясь работать. Ты стараешься помочь мне спастись от жары – в первую очередь потому, что у тебя нет сил снова выслушивать очередной куплет моей жалобной песни. Она звучит, не переставая, уже несколько недель. Ты открываешь нараспашку все окна, и тут же в комнату врывается шум с улицы. Такое ощущение, что мы сидим посреди оживленного перекрестка. Я морщусь, но не решаюсь больше жаловаться. Ты подкладываешь под дверь толстую книгу, выходишь, я слышу, как ты открываешь балкон на лестнице, пытаясь устроить сквозняк. Снова заходишь в квартиру, видишь мои нахмуренные брови и ту жалость к себе, о которой они свидетельствуют. Смотришь на меня, словно хочешь сказать: что я еще должен сделать? Больше я ничего не могу. Возьми себя в руки, хватит уже.

Я замолчала, но в душе не перестала ныть. Прохладнее не стало. Эта квартира нам не подходит. И она такая безобразная. Такие безобразные обои. И кухня такая маленькая, что в ней невозможно готовить. В приступе жалости к себе я упускаю из виду тот факт, что никогда не готовлю – ни в какой кухне, какого бы она ни была размера, но эта кухня все равно плохая. Нам надо как можно скорее перебираться отсюда. В другое место, где можно дышать по ночам. В квартиру, которая будет твоя и моя. А не твоя, куда я въехала. Ведь так мы решили с самого начала, почему же этого не происходит, почему мы все еще живем здесь?

Ответ на этот вопрос я знаю – и ты тоже знаешь. Нам обоим известно, что моя злость по поводу твоей квартиры на самом деле объясняется совсем другим. У нас нет сил обсуждать это каждый день. Иногда проще справиться с ситуацией, пытаясь устроить сквозняк.

Я жалуюсь потому, что не нахожу себе места, потому что хочу куда-то двигаться – чтобы мы куда-то двигались, переехали, сделали что-нибудь новое, затеяли проект, работали в команде. Ты вздыхаешь потому, что ты не хочешь – ты предпочел бы остаться здесь, где мы сейчас, во всяком случае, еще чуть-чуть, а может, и не чуть-чуть.