Надо сказать, Тиль вырос очень пылким парнем. Ему только год, вот они гуляют утром с Амиром. Из соседнего дома вышел мальчик с русской спаниелькой. Наверное, ребёнок с любопытством наблюдал, как Тиль всё проделывал, а Амир читал "Спорт-Экспресс":
– А что, пусть они смотрят, у них же девчонка.
Щенков разобрали сразу.
У Тиля друг – Дикач, я боюсь всяких этих питбулей, стаффоров. В моё отсутствие Дикач защитил Тиля от такого агрессора. С тех пор этот подлиза сладкий всячески стремился перед другими собаками засвидетельствовать свою дружбу с Дикачем, и постоянно путался у того под ногами. Когда Дикач умер, ещё долго-долго Тиль бросался навстречу ротвейлерам, а я ему говорила:
– Тилюшка, это не Дикач. – Он отступал.
Мама долго не понимала моей привязанности к Тилю, даже стыдилась этого, но сама тоже иногда в Москве называла Тиля Матиссом, а в Германии Матисса, своего единственного внука, – Тилем. И не могла не веселиться, когда Тиль подходил к ней, мирно положившей руки на колени и сбрасывал мордочкой её руку, требуя ласковых поглаживаний, к которым он так привык.
Тиль доставлял столько радости, но вот дальше грустные истории.
И начались они, когда мы остались вдвоём. Тиль раньше меня всё понял. С неопределённого момента он не только перестал бежать к двери, когда Амир возвращался, а наоборот, старался быть ближе ко мне. Главным человеком в моей жизни оказалась собака. Всегда рядом со мной, чем приводил Амира в раздражение:
– Тиль, но почему ты всё время с Линой, ведь я больше о тебе забочусь, больше тебя люблю?
Очередной пушкинской осенью привезла ему из Мюнхена забойно крутой комбинезон под «Бербери», он застёгивался кнопок на двадцать, вышли утром, я как в тумане, после развода у меня это три года длилось – наркотическая ломка будто, отпустила его, но контролировала, знала, что первым делом он за две-три минуты оббежит соседний дом и вернётся.
Через пять минут возвращается голый, без комбинезона! Подозвать и раздеть доверчивое существо. От нежности к нему чуть не задохнулась, но, конечно, и от отвращения к ворам.
Надо продолжать работать, и я иногда утром стала просить соседку с ним гулять. Зоя, простая добрая весёлая женщина с мужем Василием, он, зная, что я работаю «на немцев», приветствует меня не иначе, как «Гутен морген». Однажды прихожу: рулетка порвана. Самое плохое, что Зоя промолчала. Я стала возить Тиля в его клинику на Цветной Бульвар, а он к метро не привык, привык к иномарке, и лечить его не от того. Позже выяснилось, что пока Зоя с кем-то заболталась, Тиль забежал в лифт, а он был в ошейнике и на рулетке, а лифт поехал. Наверное, с этого момента что-то с ним случилось, он стал слабеть.
Наступило лето моего сорокалетия. В панике я решила, что надо себя порадовать, иначе я точно сойду с ума. Сбежав с новой работы – ведущий немецкий концерн, как выяснилось, на директора открыто дело, мне ничего об этом не сказали, а он ещё ходил и орал, не на меня, я этого не позволяю, вообще орал, демонстрируя свою полную некомпетентность как руководитель, ожидая, что документооборот на пятьдесят человек может обработать один бухгалтер, так вот, я заработала немного денег за два месяца, и уехала в Мюнхен, в Гёте-Институт на месяц.
Тиль. Кому его доверить? На такой срок. Однажды, гуляя с ним, мы «глаза в глаза, сигарета в сигарету» познакомились с Инной. Семья необычная по испытаниям, очень больной младший ребёнок, жилищная проблема, но они очень дружные, «спина к спине», православные. Иннина дочка, Лиля – взрослая красивая девочка, окончила медицинский институт. И я подумала – пусть она поживёт в моей приятной квартире, Тилю она понравилась. Оставила деньги, еду. Свободу ограничила просьбой никуда не вывозить Тиля. И уехала. С неспокойным сердцем. Думала, что звонить часто неудобно, интеллигенция не обижает людей недоверием. Но можно и не звонить, когда бы я ни позвонила, к телефону не подходили. Возвращаясь с Сирпой, моей финской подругой по Институту, из чудесной прогулки по Хим Зее, какие всё-таки в Баварии мистически красивые места, я бросалась к каждому телефону-автомату по дороге. Дозвонилась!
– У нас всё хорошо. Зачем вы волнуетесь? Можно подумать, мы с Тилем здесь в луже крови лежим.
Так резанули эти слова. Всегда знала, что «слово бысть плоть», но испытывала судьбу сама тоже. Ведь всё нам сказано! А мы, хотя да, это не мы. Это лукавый. Молимся: «…и избави нас от лукавого»!
Прилетаю в Шереметьево. Звонок на сотовый. Инна:
– Мои попали в страшную автокатастрофу. Тиль был с ними. Но ты не волнуйся, с ним всё нормально.
Тиля отвезли на дачу, решили, что там ему лучше. А моим главным пожеланием было, чтобы он оставался дома. Сразу поехала в больницу, где прооперировали с черепно-мозговыми травмами Лилю и Сергея, главу семьи. Жуткая больница, рядом в палате бомжи, все услуги за деньги. Вонь. По соседству платная хирургия высшего класса.
На Подмосковной дороге почти лобовое столкновение. Тиль в последнюю секунду соскочил у Лили с рук на заднем сидении. Женщина, которая сидела впереди, погибла сразу. Врезавшаяся в них девушка потеряла нерождённого ребёнка. Тиль от страха забился куда-то, его взяли случайные люди на несколько дней. Нельзя, мне никогда нельзя было оставлять его. Когда Тиля привезли домой, я грохнулась перед ним на колени. Тиль кинулся ко мне, застеснялся, вернулся к мужчине, который его привёз, мол, вот знакомься, он обо мне заботился. Саша, который его привёл, сам собачник, так что понял всё правильно.
Вот. Собаки – это ответственность. И хотя говорят, что лучший памятник собаке – это новая собака, я – пасс. Если даже я, так любившая Тиля, была почти предателем.
На прогулках Тиль всегда получал приз зрительских симпатий, было очень престижно идти с ним рядом. Всегда комплименты. В утешение себе я думала «но ведь собаки похожи на своих хозяев».
Полтора года после ставшей для него необходимой операции, он пулей мчался из реанимации после наркоза на улицу, спешил жить, весь народ в клинике так и упал, хотя в Москве народ скуп на проявление чувств, я выносила его на улицу на руках. Мы были так счастливы друг с другом.
Самым сильным по отрицательности оказалось испытание нас уличными дикими голодными собаками в зимний период. Тиль в последний год мог только ползать. Несколько раз на нас нападали эти фактически волки. По всем законам стаи. Сначала разведка – одна собака. Потом откуда ни возьмись – 6–8–10 собак, окружают, переглядываются, атакуют. Да, это в Москве, рядом с домом, и никакой защиты. Просто не помню, как я отбивалась. Пуховик длинный спасал. Писала в различные городские службы, звонила. Выходить стало уже страшно. И мне, и ему.
Мы похоронили его в Химках.
Через неделю после прощания у нас в офисе появился немец – архитектор нового проекта научной библиотеки в Ханты-Мансийске, меня попросили показать ему Москву.
– А вот и Красная Площадь! – обычно радостно вскрикиваю я, подводя с того или иного ракурса гостей к сердцу нашей родины.
Предыдущего немца, его нацелили присмотреться ко мне, как к возможной невесте, я спугнула специально, в Третьяковской Галерее, в зале древних икон я стала креститься перед каждым экспонатом, искренне.
Моя абсолютно человеческая собака продолжала любить меня и заботиться обо мне.
У лифта я спросила архитектора:
– Как вас зовут?
– Тиль.
– Как? – переспросила я, медленно оседая на пол.
– Тиль.
Это был второй встреченный мною в жизни Тиль. А фамилия у него Шикентанц, что в переводе с немецкого означает «танцуй с шиком».
И я перестала о нём думать. На полгода. Просто не могла.
Поэтесса Эмилия посвятила моему другу строки: "Тиль, нерождённое дитя".
"Ну вот, опять они упрощают, – подумала я, – почему же? Тиль очень даже рождённое дитя был, весёлый сукин сын."
Ещё в замужестве снимали дачу в живописнейшем месте по Рублёвке, деревня Сосны, там, где Москва-река ещё до Москвы, днём мы с Тилем гуляли вдоль реки, он не удержался и сорвался со скользкого берега в воду. Там глубоко. Очень эмоционально карабкался, не получалось. Спустилась к воде по крутому обрыву, потянулась, чтобы зацепить его за загривок, и через секунду оказалась в воде. В одежде, обуви, часах. Все мужчины по дороге, когда мы с Тилем возвращались на дачу, спрашивали:
