Амир любил покупать продукты по субботам на Ленинградском колхозном рынке, а я старалась соответствовать высокой культуре гастрономического быта их семьи, готовить калорийную еду.

Хотя как по мне: квартира должна быть чистой, поесть можно в красивом месте, а главное – приобщиться к интересному, ну или пообниматься.

Примерно поработав электрической мясорубкой, мы налепили живых котлет из говядины и баранины. Их получилось очень много, они всё лепились и лепились, ведь там ещё лук, морковь и зелень, загрузили морозилку, а последнюю партию штук в восемь оставили на столе, на деревянной доске. Через некоторое время Амир сказал, что надо типа их пожарить.

– Пожарь.

– А где они?

– Ты же их в морозилку убрал.

– Я не убирал, думал, ты убрала.

Конечно, Тиль их съел. Все. Ох, как же плохо ему было. Он любил покушать. С экстазом. В меня.

– Малыш, ты ведь англичанин, аристократ, где твои манеры?

Женской заколкой-крабом пыталась собрать его уши, куда там, особенно после борща приходилось их мыть с шампунем.

Жилось в главном здании университета на Ленинских Горах в период аспирантуры, здорово. Ощущение избранности, медовые три года, соловьи, бушующая сирень, интересная публика, молодость, звуки любви из каждого второго окна, жареная картошка, в сентябре – арбузы. Открытие: сбивающий дыхание, яркий в контрастах связанных личностей, втягивающий в желания странной, трагично нежной, порочной любви с умным взрослым мужчиной, тайного неуловимого путешествия с ним в автомобиле сквозь Америку шестидесятых, набоковский шедевр «Лолита». Дождь. Томление. Волны чувств. Снова. И снова. Но конец. Полная власть молодости над старостью, но ценой отвращения к ней.

– А что это у тебя за книга – «Алла», – поставив ударение на последнем слоге, настороженно спрашивает Элька, подруга с юридического факультета.

– Да не Алла, а Алла. Пугачёва.

Но в следующий раз Элька произносит фразу, сделавшую невозможной продолжение дружбы.

– Мы же не азиаты какие-нибудь! – Обедаем в ресторане "Славянский базар", жаль, что нельзя сразу встать и уйти, как это я обычно резко по жизни делаю. Почему, понятно. Вот только зачем?

Никогда не шла на компромиссы в направлении воинствующего национализма, благодаря воспитанию советской средней школы и советскому кино, я никогда в своей жизни не унижу человека по расовому или национальному признаку. И люди вокруг меня будут таять, ведь именно в непосредственно произнесённых словах бытового общения просвечивается национализм. Не сразу людей вели сжигать в газовые камеры, это случилось после нажатия на кнопку спрятанной внутри неприязни к несколько иной физиологии людям. Тлеющий процесс, готовый вспыхнуть в недоброй или слабой натуре. В нашей интернациональной семье, типичной для многострадальной казахстанской земли, веками принимавшей ссылаемых сюда по политическим мотивам русских, немцев, чеченцев, поляков, украинцев, турков, да что там – людей, и подчинившейся цинично-романтичному целинному освоению края, представлены многие нации. Как ссора – папа, любя, указывает маме, что поляки – предатели, а мама папе, любя и защищаясь, что казахи некультурные. Русских не трогают, у мамы отец русский, а у папы – мама. А я думаю – кто я? Но это не кризис самосознания. Это понимание ответственности за необходимость всех примирить.

К вопросу веры: у меня есть образованнейшие подруги, которые, несмотря на национальную семейную традицию, говорят:

– Линка, ну знаем мы, знаем, что Бог – Иисус Христос.

Они боятся обидеть родителей, сменив веру.

"Господи, все народы – создание рук Твоих, обрати их от вражды и злобы на покаяние, да познают все Твою любовь" (17).

И есть подруги – русские, украинки, польки, занимающиеся реинкарнациями, эзотериками, феншуями и едящие в пост конину и сало. Это как душа потрудится. Удивительно парадоксальным образом в вопросах межнациональных и межрелигиозных отношений доброй оказалась коммунистическая теория, провозгласив равенство всех и отмену религий, тем самым вроде бы устранив почву для столкновений. Впрочем, по сути это лицемерие.

– А кто вы по национальности?

– Мама моей мамы – полька, мамин папа – русский, папин папа – казах, папина мама – русская.

– А, ясно, вы – татарка! – вариант.

– Вы татарочка! – противное из-за уменьшительной ласкательности.

Я уважаю татар также, как и людей всех других национальностей. Но я русская, казашка и полька, не татарка. Акцент усиливается в зависимости от того, кого обижают. А готовность людская идентифицировать, классифицировать огорчает меня своей неделикатностью, и просто злой глупостью.

О, да, вернёмся в аспирантуру. Те, кто не жил в главном здании, не знают, сколько мышей и тараканов приютило это здание. Мы не могли от привезённых тараканов избавиться в новой квартире вплоть до самых серьёзных мер.

Реклама: абсолютно безопасно для домашних животных, обработаем за два часа, и никогда у вас не будет этой гадости. Обработали.

– Это точно безопасно для собаки?

– Абсолютно!

Мы честно несколько раз всё перемыли. Тиль отравился очень сильно. Спасли его только через долгие капельницы.

Тиль любил тех, кто любит меня и наоборот. Свекровь моя – классический деспот, она даже на сутки, во время нашей свадьбы, легла в больницу, а старший брат Амира после вызвал меня «на ковёр».

– Лина, ты увозишь Амира в Москву, чтобы он только на тебя деньги зарабатывал?

Я уезжала в аспирантуру. Спасаясь от чудовищных обвинений, выбежала на улицу.

Помню, поняла сразу, почему вплоть до свадьбы меня прятали от всей семьи. И какой Амир на их фоне необыкновенный.

«Благословение родителей утверждает дома детей, а проклятие родителей разрушает их до основания». (18)

Вернёмся к Тилю. Уже Москва, своя квартира, Тиль грызёт всё, что можно, и, особенно, нельзя: французскую косметику, французское бельё, новую обувь. А я упорно оставляю все комнаты открытыми, так как считаю, что малыш должен развиваться. На зиму убирала вещи в анти-молевые мешки. Положила рядом две дублёнки – свою, и старшего брата Амира, он снял с моего мужа его короткую и оставил взамен свою, длинную. Ах, надо срочно в поликлинику, делать укол. Вылетев на улицу, спохватилась, что дверь в комнату с дублёнками не закрыла. Возник грустный мысленный образ. Думаю – нет, не успеет. Как же. Всё успел. Посреди кровати лежала развёрнутая дублёнка старшего брата моего мужа с крупной дырой на месте, где должна быть правая ягодица. Забегая вперёд, скажу, что эта дублёнка, приготовленная для того, чтобы её отнести в мастерскую, и отрезать по пояс, через некоторое время исчезла вместе с автоиобилем Форд Скорпио, который у нас угнали от дома.

Однажды, летом 2001 года, я потеряла Тиля. Ведь он охотничья собака, летом на даче носился по всяким своим делам, знакомым людям, букашкам, ёжикам, курам, запахам, а рядом с домом в Москве тоскливо, вот я его и отпускала с поводка иногда. Но почти за тринадцать лет его жизни наша улица так неумно урбанизировалась, что лучше бы только на поводке. Так вот. Нет его и нет. Это длилось полтора часа. Я орала от всей моей души. Оказалось, что и физическая подготовка у меня отличная: за это время я два раза оббежала окрестности в радиусе полукилометра, обследовала ближайшее шоссе и жуткое местечко у станции электричек.

Горе было страшное, у всех спрашивала. Даже возвращалась два раза на свой восьмой этаж, и смотрела сверху, не покажется ли где рыжий. Зарёванная, обессилившая, несчастная и ещё больше испуганная, как ему теперь придётся жить, я села на бордюр у дороги, у НИИ детской хирургии, что находится в квартале от дома. И стала думать про МЧС и вертолёты.

– Девушка, это вы спаниеля искали?

Поднимаю глаза. Этот гад как ни в чём ни бывало проходит мимо с подобострастным видом, замыкая вереницу уличных кобелей, я так понимаю, ему приглянулась девица. На меня буквально ноль внимания. Это после разлуки, которая могла стать вечной. Крайне недоволен моим вмешательством. Я убеждала, просила – пойдём домой. Еле-еле, почти насильно.