После доклада товарища Зики об организационном состоянии партии было решено в спешном порядке закончить ее перестройку.

Одновременно были приняты меры к изданию в подполье «Руде право». Общественность должна видеть, что мы тут работаем и наш голос продолжает звучать.

8 марта снова состоялось заседание Центрального Комитета. Вновь обсуждался вопрос об опасности отторжения Словакии и вероятности оккупации земель Чехии и Моравии. Была заслушана и информация, поступившая от Юлиуса Фучика, о колебаниях в правительстве. Поначалу правительство приняло решение силой помешать отторжению Словакии, для чего послало туда кое-какие воинские части, но под давлением Берлина пошло на попятную. Фучик встречался с некоторыми пока еще легально проживавшими товарищами и представителями правительственных кругов. От них он и получал эти сообщения.

Мне поручили отыскать товарища Бацилека, который в ту пору возглавлял нелегальное руководство словацкой компартии и жил в Брно, и сообщить ему, что листовки для Словакии готовы и что их можно получить на условленном месте. Мне поручалось также обратить его внимание на позицию, занятую правительством по словацкому вопросу, и передать, что Центральный Комитет поручает ему держать самую тесную повседневную связь с Братиславой, чтобы в случае необходимости можно было организовать выступление народа против отторжения Словакии.

Задачу свою я выполнил и одновременно информировал товарища Бацилека, что угроза оккупации Чехии и Моравии возрастает, и хотя пока неизвестно, в каком масштабе (по слухам, речь идет о Брно и Остраве), но, возможно, будет оккупирована вся страна.

Как же выглядела конкретно в эти критические минуты политическая обстановка в Брно? Влияние партии заметно возрастало. Это подтверждает такой пример. В начале марта к нам обратились представители брненской группы «Сокол» с просьбой написать для них листовку ко дню рождения Т. Масарика. Притом они хотели, чтобы в листовке отразился весь новый опыт народа. По их мнению, такую листовку могли написать только коммунисты.

В Брно, так же как и в Остраве, генлейновцы[10]организовали провокационные выступления. Демонстранты требовали присоединения Брно и Остравы к Германии. На их транспарантах было написано, что это немецкие города. Они пытались представить, будто оккупация Чехии и Моравии происходит по желанию населения, которое ищет защиты у германской империи.

12 марта вновь по улицам Брно проходили колонны генлейновцев. Чешские граждане поначалу игнорировали демонстрантов, но во второй половине дня вышли на улицы с протестом против провокаций, заняли эти улицы и разогнали генлейновцев.

Согласно директивам партии, мы принимали меры и в Оломоуце, и в Годонине, и в Остраве на случай оккупации чешской территории. Обсудили создавшееся положение и пришли к решению: если немцы начнут оккупацию, немедленно отправиться на заводы и организовать забастовки протеста и демонстрацию. Мы не знали тогда, что на осуществление всех наших замыслов у нас оставалось совсем мало времени.

14 марта в полдень я выехал в Прагу. Переночевав дома в Глоубетине, я 15 марта отправился на явочную квартиру договориться о встрече с товарищами из Центрального Комитета партии.

Был пасмурный, дождливый, холодный день.

Приехав на Балабенку, я увидел, что проезд закрыт, и с ужасом наблюдал, как от Высочан двигались моторизованные немецкие части. Население встречало гитлеровцев холодно, с ненавистью. Народ вновь пережил внутреннее потрясение. Теперь он окончательно понял, что все это — последствие мюнхенского предательства. За это короткое время он еще больше ожесточился. Крепла решимость оказать сопротивление.

Поскольку многие пражские улицы были перекрыты, мне все утро не удавалось связаться с товарищами из Центрального Комитета. Встретился я с ними только во второй половине дня. Мы приступили к обсуждению обстановки, возникшей с оккупацией Чехии и Моравии и отторжением Словакии. На совещании присутствовали товарищи Уркс, Виктор Сынек, Зика, Клима и я. Как же была оценена обстановка? Несмотря на все приложенные усилия, партия не была еще готова выступить против начавшейся оккупации Чехии и Моравии и против отторжения Словакии. Было решено обратиться ко всему народу с воззванием.

Во время заседания мы получили сообщение, что уже начались массовые аресты коммунистов. Полиция тотчас же передала гестапо полицейский архив и активно участвует в этих арестах. В этот день было арестовано несколько тысяч партийных деятелей. Так хотели гитлеровцы оставить наш народ без его верных сынов — основы Сопротивления.

Одновременно гестаповцы захватили казармы, склады оружия. Оружием, предназначенным для обороны республики, воспользовался заклятый враг — немецкий фашизм.

Первые же повальные аресты коммунистов вынуждали партию срочно принять контрмеры. Нам необходимо было сохранить свои кадры, организовать переход через границы товарищам Запотоцкому, Доланскому, Клименту, Копрживе и другим.

Аресты послужили партии сигналом уйти еще глубже в подполье. Связь с коммунистами, пока еще проживающими легально, нарушилась. В силу этого партия провела перегруппировку руководящих деятелей, сменила всех инструкторов, связных и областных секретарей.

По окончании заседания 15 марта я тотчас же вернулся в Моравию и провел такую же организационную работу в моравских областях.

Вместе с тем мы помогли перейти границу на остравщине нашим товарищам и гражданам. Во время одного из таких переходов предстояло покинуть Чехословакию товарищам Запотоцкому, Клименту, Доланскому и Копрживе, однако на границе они были схвачены. Вместе с ними был арестован секретарь остравского обкома товарищ Кливар.

В связи с этим сообщением я был вызван в Прагу, и Центральный Комитет принял решение отправить меня с товарищем Виктором Сынеком в Москву с тем, чтобы информировать Заграничное бюро ЦК КПЧ о положении в стране. На мое место в Брно был послан товарищ Карол Шмидке.

Во второй половине апреля 1939 года мы с товарищем Сынеком покинули Чехословакию. Я выехал в Остраву, где товарищу Тюрбергеру поручалось обеспечить нам переход через границу. Переходили мы ее под Шеновом. Вел нас товарищ Ольдржих Бейчек, живший в Сухе, а работавший в Остраве. Поскольку тогда еще Суха и весь Тешинский район остравщины принадлежали Польше, у него был пропуск через границу.

Не доходя до границы метров пятьдесят, Бейчек остановил нас и сказал: «Я пойду вперед. Если будет тихо, значит путь свободен и можете следовать за мной. Я подожду вас. Если же на пути кто-то окажется, вступлю в разговор; тогда вы спрячьтесь и ждите, пока все не утихнет. В последнем случае я не смогу ждать вас на границе. Встретимся на окраине».

С этими словами он двинулся по шоссе к границе.

Я хорошо знал этот край еще с той поры, когда работал в Остраве секретарем. Тогда не составляло никакого труда попасть в Суху: прошел по этой дороге — и там.

Мы залегли на поляне неподалеку от дорожной канавы за кустарником. Было тихо и темно. Слышим, товарищ Бейчек заговорил. Значит, его задержали. Виктор Сынек, обладавший тонким слухом и знавший немецкий язык, услышал, как немцы спросили Бейчека, с кем он шел. Тот ответил, что идет один. «С кем разговаривал?» — «Ни с кем». Немцы не поверили: «Не лги, говори, с кем разговаривал?» Наш товарищ повторил, что идет один и ни с кем не разговаривал. Часовые осветили полянку карманными фонариками, но ничего не обнаружили: мы хорошо замаскировались, а фонарики светили недалеко.

Побранив еще какое-то время Бейчека, часовые отпустили его, но сами остались там же. Через минуту к ним подъехала автомашина, остановилась, направила рефлекторы на поляну и осветила ее. Однако и рефлекторы не нащупали нас, мы спрятались надежно. Вскоре машина уехала, а спустя какое-то время сменились и часовые. Они что-то отрапортовали друг другу и направились вдоль границы.

Мы быстро подползли к дороге, пересекли ее и метров двести бежали по поляне, пока не оказались на польской земле. Затем перешли вброд речку Луцину и вышли к Сухе — промокшие и продрогшие.