– А облегчиться сводят? – спросил Русан Газиола.

– А как же? – ответил фебр. – В яме ты должен работать, а не…

Отхожим местом называлась длинная канава. Население барака – пара сотен голых грязных пацанов – выстроилось в ряд. Затем рабов повели к каналу, где каждый невольник получал косынку и лопату. Фебр в одно мгновение завязал косынку так, чтобы она прикрывала от солнца не только голову, но и плечи.

Русло канала тянулось от горизонта. На дне уже трудились ребята из других бараков. Уин посовещался с толстым серьёзным мужиком и погнал подопечных на выделенный участок. Русан не отставал от Газиола, но в то же время держался в отдалении, чтобы надзиратель не заподозрил, что два раба нашли общий язык.

Мальчишки углубляли русло, наполняя землёй корзины. Наверх груз верёвками вытягивали взрослые мужчины. Над насыпью мелькнула русая лохматая голова. Загорец, мелькнула мысль у Русана. Раб, сохраняя непроницаемое выражение лица, подмигнул парню. Земляк! Мальчику стало весело на душе. Пусть нельзя говорить по-загорски и обмениваться взглядами, а всё же близость соплеменника согревает сердце. Интересно, из какого он княжества?

Обедали здесь же, на дне строящегося канала. Обед состоял из пойла с плавающим волосатым жиром, куска лепёшки и кружки тёплой мутной воды. После обеда с насыпи на Русана глядело уже незнакомое лицо: взрослого загорца перевели на другой участок. Куда – снизу было не видно.

Солнце нагнетало нестерпимый зной, горячий воздух колыхался прозрачными потоками. Работали молча, да и говорить-то было не о чем. Из-за жары сознание мутилось. Несколько раз Русан пошатнулся, но устоял на ногах, опершись на лопату.

Когда солнце село, рабов погнали по баракам. Охрана разлучила загорца и фебра. Русан оказался в клетке с незнакомыми пацанами. За ужином один из неугомонных соседей попытался опрокинуть миску Русана. Загорец еле успел её подхватить и двинул рахленцу пяткой в нос. Тот взвыл. Двое других бросились, было, на помощь, но Русан так резко обернулся, что у них пропала охота мериться силами.

Краем глаза загорец отметил, что за быстрой схваткой наблюдает Уин. Кто-то из охраны сделал движение, намереваясь разнять потасовку, но надзиратель остановил солдата.

Перед сном трое сцепились за лишний пучок соломы. Наиболее наглый оттолкнул Русана, за что получил сильный удар поддых. Двое отпрянули назад. Загорец обвёл их усталыми глазами, взбивая солому.

– Ну, что пялитесь? – пробурчал он с хрипотцой. – Хавайте свою солому, шакалы! – Русан подтолкнул остатки в их сторону. – Всё равно по-загорски ни хрена не понимаете!

Разбойники заняли Кумогоры, город зализывал раны. Остатки ханского воинства разбежались по лесам. В городе голосили женщины, предавая земле мужей, братьев и сыновей; малышня надрывалась в плаче. За грабёж двоих по приказу атамана обезглавили, одного за попытку овладеть женщиной посадили на кол.

В Кумогоры возвращались калиновские бояре. Таковых оказалось пятеро. Каждый проскакал к своему терему, надеясь в душе, что дом не разграблен.

– Пожаловали, защитнички! – бурчал народ, но громко поносить беглецов не отваживался. Впрочем, для простого люда свои проблемы ближе, чем боярская жизнь.

Захватить престол Калинового княжества сейчас легко. Но надолго ли? Народ своего владыку редко любит. Не ненавидели бы, и то ладно. Да и пусть бабы отвоются, думал Серьга. На следующий день атаман приказал созвать народ на площадь.

– Мы все загорцы, – сказал он во всеуслышание. – И потому держаться должны вместе. Всякий, кто посмеет злобствовать в Кумогорах, расстанется с жизнью.

– Ну, прямо полюбил нас, – зашептали в толпе, но на говорившего зашикали. Горожане ловили каждое слово нового хозяина и спасителя, чтобы потом, как это принято за Невидимым Пределом, обсудить на лавочках и кухнях.

– Земляки, – вещал Серьга. – Пролитая кровь сблизила нас, мы вместе гнали врагов. Эншехир повержен. Отдадим почести героям и решим участь хана и пленных.

Эншехир держался достойно, страха в глазах не было. Он лишь обводил взглядом шумящую толпу.

– Что с погаными делать будем? – катился над притихшей площадью громкий голос атамана. – Решай, народ калиновский!

– На дыбу их! – зашумело людское море. – Чтоб игмедами и не пахло!

– Разорвать конями!

– На кол, на кол изуверов!

Атаман хранил молчание.

Игмеды и онлавы пытались по интонациям разгневанных кумогорцев угадать свою судьбу.

"Была б моя воля, отпустил бы хана на все четыре стороны, – думал предводитель лесных грабителей. – Смелость человеческая всегда восхищает, во враге её видишь или в друге". Взгляды Серьги и Эншехира встретились. Хан усмехнулся.

"А что тебе остаётся? – пожалел в душе Серьга. – Добро, хоть честь не роняешь".

Пленных приговорили к плахе, Эншехира – к четвертованию.

Трудно понять Загорье, трудно. Лежит страна наша до самого края земли. Ни завоевать её не могут, ни порядок навести.

"Изменится ли что-то?" – спросит чужак. "А зачем?" – воскликнет загорец, понимая, что порядка здесь не будет, так что и пытаться нечего. Надо бы народ заменить. "А зачем?" – снова спросит уже знакомый нам загорец. "Как зачем? – изумится бестолковый иностранец. – Чтобы порядок был!" "А нас куда?" – поинтересуется собеседник. "Ну…", – замнётся чужак. "То-то!" – подытожит загорец, который на первый взгляд казался беспробудным дураком.

За бугром диву даются: как они вместе жить умудряются? Сегодня плачут друг у друга на плече, а завтра за топор хватаются. А не поймёте вы нас, если и проживёте здесь сто лет! Потому как сами себя не понимаем! Носит нас туда-сюда, из-за чего и страдаем.

Власти служим, но сметём её, коли шатнёт нас в сторону; подчиняемся, но шутки о князьях порою злобные; живём семьёй, не любим, когда кто-то выделяется, но и великими гордимся; растворяемся в народе и тут же занимаемся углублённым самоедством. Так и сидим меж двух стульев, когда рядом – скамейка. А на скамейке неинтересно, удовольствие не то!

Можем предать, напакостить, полить грязью, зубы друг другу пересчитать; можем соседу свинью подложить, амбар спалить. Грызём друг друга и тем насыщаемся. Бранимся до поры до времени, пока враг на горизонте не покажется. Объединяемся не ненавистью к супостатам, а любовью к Загорью нашему. А почему нас завоевать не могут? Значит, так задумано. Громадный кусок земли кому попало не перепадает. Значит не так всё просто, нужно Загорье, без него никак.

Серьга сживался с кумогорцами. Те поглядывали с опаской, ворчали, но против не выступали. Да и как выступишь, если у новоявленного князя такие заслуги, да ещё и войско сильное?

С дружиной Серьга повозился. Соратники, с которыми коротал годы по лесам, приучились к вольнице.

– Менять привычки надо, браты! – ставил на вид атаман.

– Давно ль сам таким был? – отвечали ему.

– Что было, то прошло! – обрывал возражения новоявленный князь, шагая по горнице. – До конца дней намерены в бандитах числиться? Тогда в городе вам не место. А кто за старое возьмётся, тому в лес дорога. Пусть как волк мыкается да таскает курей из сараев.

– Ты и в волки не хочешь? – приподнимаясь, поинтересовался Кабан – седеющий бородатый воин с бычьей шеей.

– Не хочу! – повернулся к нему Серьга.

– Собаку лучше кормят!

– Напрасно зубы скалишь! Вилять хвостом ни перед кем не буду, но по-людски жить хочется, чтобы дом свой…

– Жена! – подсказали из-за спины.

– Да, и жена, и дети. А кому не по сердцу такое житьё – милости просим к волкам и медведям.

– Не думал, Серьга, что так расстанемся! – сверкнул глазами Кабан. – Забыл, как зимой одной шкурой укрывались, а поутру из снега выкапывались, точно медведи из берлоги?

– Ничего я не забыл, только слово моё твёрдо, – молвил князь. – Вот моя рука. Оставайся – будем Кумогорами править. Уйдёшь в лес разбойничать – не жди пощады, расправлюсь как с волком.