— Проклятые мошки облепили все окно, — услышала она голос.

Свон с усилием отвела от них свой взгляд, так, что заломило шею. Ее мать стояла над ней, и при свете из открытой двери Свон увидела багровый синяк, вздувшийся на правом глазу матери. Женщина была худа и всклокочена, среди ее спутанных белокурых волос проступали их темные корни, она бросала взгляды то на дочь, то на улетающих с занавески мошек.

— Что с тобой?

— Она балдеет, — сказал Томми, перекрывая дверной проем своим широкоплечим телом. Он был грузен и неухожен, темная неровно растущая бородка закрывала острый подбородок, лицо — щекастое и мясистое. На голове красная кепочка, одет в рубашку с короткими рукавами и штаны. — Совсем шизанутая девчонка. — Затем грубо выругался и отхлебнул из бутылки.

— Мама? — ребенок все еще грезил, перед глазами мерцали огоньки.

— Ласточка, я хочу, чтобы ты встала и оделась. Мы уезжаем из этого чертова хламовника прямо сейчас, ты слышишь?

— Да, мам!

— Никуда вы не поедете! — ухмыльнулся Томми. — Куда вам ехать-то?

— Чем дальше, тем лучше! Дура я была, переселившись сюда, а ты еще дурнее! Ну, вставай же, ласточка. Оденься. Мы должны уехать отсюда как можно скорее.

— Ты собираешься вернуться к Рику Доусону? Давай-давай! Это же он вышвырнул тебя тогда, когда я тебя подобрал? Давай, иди к нему, чтобы он вышвырнул тебя еще раз!

Она обернулась к нему и холодно произнесла:

— Уйди с моего пути или, Боже, помоги мне, я убью тебя!

Глаза Томми опасно сузились. Он еще раз отхлебнул из бутылки, облизал губы и вдруг расхохотался.

— Ну, как же!

Он отступил назад и сделал рукой резкий выметающий жест.

— Выкатывайся! Строишь из себя чертову королеву?! Выкатывайся!

Она посмотрела на девочку взглядом, полным неприязни, и вышла из спальни мимо него.

Свон вскочила с кровати и, неловкая в своей ночной рубашке на девятилетнего, поспешила к окну и свесилась наружу. Свет в окнах трейлера миссис Игер горел, и Свон решила, что их шум наверное разбудил ее. Свон глянула наверх и уставилась на небо с открытым от восхищения ртом.

Небо было заполнено волнами движущихся мерцающих звезд. Круги света прокатывались сквозь тьму над трейлером, и вспышки желтого света зигзагами устремлялись кверху, к сиянию вокруг Луны. Тысячи тысяч светлячков пролетали высоко над головой, похожие на движущиеся галактики, их вспышки образовывали световые цепочки, растянувшиеся с запада на восток, насколько Свон могла увидеть. Где-то в поселке из трейлеров завыла собака, вой подхватила другая, за ней третья, а там и другие собаки, в том числе и в той части трейлерного поселка, что была от них через шоссе номер 15. В одном за другим в трейлерах зажигался свет и люди выходили наружу узнать, что случилось.

— Боже всемогущий, что за шумиха! — Томми все еще стоял в дверях.

Он заорал:

— Да заткните же свои . . . — и одним злобным глотком опорожнил пивную бутылку. Затем уставился на Свон злобным взглядом помутневших глаз.

— Я рад отделаться от тебя, дитя! Поглядите на эту чертову комнатку, на эти цветочки и все это дерьмо! Боже! Это — трейлер, а не сад!

Он пнул горшок с геранью, и Свон вздрогнула. Но осталась стоять на месте, подбородок кверху, и ждала, чтобы он ушел.

— Хочешь узнать про свою мамочку, дитя? — хитренько спросил он. — Хочешь узнать про бар, где она танцевала на столах и давала мужчинам трогать ее за сиськи?

— Заткнись, ты, скотина! — закричала женщина, и Томми вовремя обернулся, успев перехватить ее руку. Он отшвырнул ее прочь.

— Да, езжай, Дарлин! Покажи своему дитяти, из чего ты сделана! Расскажи ей про мужчин, через которых ты прошла, и — о, да — расскажи ей про ее папочку! Расскажи ей, как ты была под таким кайфом от ЛСД или Пи-Си-Пи или, Бог знает, что еще, что ты даже не помнишь имя этого!..

Лицо Дарлин Прескотт исказилось от ярости; годами раньше она была хорошенькой, сильные скулы и темно-голубые глаза, посылавшие сексуальный вызов не одному мужчине; но сейчас лицо было поношенным и унылым, на лбу и вокруг рта были глубокие морщины. Ей всего лишь тридцать два, но выглядит она не менее чем на пять лет старше; затянута в узкие голубые джинсы и одета в желтую ковбойскую блузку с блестками на плечах. Она отвернулась от Томми и прошла в «главную спальню» трейлера, ее ковбойские сапожки из кожи ящерицы застучали по полу.

— Эй, — сказал Томми, хихикая. — Не в самом же деле ты уедешь!

Свон стала вынимать свои вещи из ящиков шкафа, но мать вернулась с чемоданом, уже набитом бесвкусно-пестрыми вещами и обувью, и запихнула в него столько вещей Свон, сколько влезло.

— Мы едем сейчас же, — сказала она дочери. — Пошли.

Свон задержалась, оглядывая свое богатство цветов и растений.

Нет! — подумала она. — Я не могу бросить мои цветы! И мой сад! Кто польет мой сад?

Дарлин навалилась на чемодан, прижала его крышку и защелкнула ее. Потом ухватила Свон за руку и повернулась уходить. Свон успела только уцепиться за куклу «Пирожковый Обжора», прежде чем была вытянута из комнатки вслед за матерью.

Томми следовал за ними с очередной бутылкой пива в руке.

— А, все же едете! Завтра вечером ты вернешься, Дарлин! Вот увидишь!

— Жди, как же! — ответила она и протолкнулась через дверь.

Снаружи, в душной ночи, собачий вой наплывал со всех сторон. Полосы света пробегали по небу. Дарлин глянула на них, но это не задержала ее на долгом пути к ярко-красному «Камаро», припаркованному на мостовой позади злополучного тягача Томми марки «Шевроле». Дарлин швырнула чемодан на заднее сиденье и села за руль, в то время как Свон, все еще в ночной рубашке, села на пассажирское место.

— Ублюдок! — выдохнула Дарлин, пока возилась с ключами. — Я покажу ему задницу!

— Эй! Смотри сюда! — закричал Томми, и Свон посмотрела.

Она с ужасом увидела, что он танцует по ее садику, острыми носками ботинок разбрасывая землю, каблуками насмерть раздавливая цветы. Она прижала руки к ушам, потому что слышала их предсмертные звуки, похожие на то, как рвутся перетянутые струны гитары. Томми ухмылялся и дурашливо подпрыгивал, сорвал свою кепочку и подбросил ее вверх. Ярость внутри Свон раскалилась добела, и она пожелала, чтобы дядя Томми умер за то, что уничтожил ее садик, — но потом вспышка ярости прошла, от нее осталось только чувство рези в животе. Она теперь ясно увидела его таким, какой он был: жирный, лысеющий дурак, все, чем он обладал, были разбитый трейлер и тягач. Здесь он состарится и помрет, и не даст себе кого-либо полюбить — потому что боится, также как и ее мать, слишком близко сходиться с людьми. Все это она увидела и поняла за одну секунду, и она знала, что все его удовольствие от уничтожения ее садика закончится, как всегда, тем, что он будет на коленках мучиться в ванной над унитазом, а когда облегчится, то уснет одиноким и проснется одиноким. А она всегда сможет вырастить еще один садик, и вырастит его, в том месте, куда они приедут в этот раз, где бы оно ни было.

Она сказала:

— Дядя Томми?

Он перестал вытанцовывать, рот его кривился от злобы.

— Я прощаю тебя, — мягко сказала Свон, и он уставился на нее, как будто она ударила его по лицу.

Но Дарлин Прескотт закричала ему: — Да пропади ты, ублюдок! — И мотор «Камаро» загрохотал, как рев орудия. Дарлин вдавила ногой акселератор, оставляя тридцатифутовые полосы стертой с шин резины, пока те не подхватили обороты мотора, и ракетой покинула навсегда трейлерный поселок на шоссе номер 15.

— Куда мы едем? — спросила Свон, тесно прижимая «Пирожкового Обжору» к себе, когда прекратился визг шин.

— Ну, я думаю, что мы поищем мотель, чтобы провести ночь. Потом я проеду утром к бару и попытаюсь выжать сколько-нибудь денег из Фрэнки. — Она пожала плечами. — Может, он даст мне полсотни долларов. Может быть.

— Ты собираешься вернуться к дяде Томми?

— Нет, — твердо сказала Дарлин. — С ним покончено. Самый ничтожный человек, какого я когда-либо знала, и, клянусь Богом, не понимаю, что я нашла когда-то в нем?