— Суд Божий, — подумала она. — Бог поразил город зла, смел всех грешников навечно в адское пламя!

Внутри ее зародился безумный хохот, и когда она подняла свое лицо к облакам цвета грязи, жидкость из лопающихся волдырей хлынула по ее щекам.

Стрела молнии ударила в искореженный каркас ближнего здания, и в воздухе в безумном танце заметались искры. Над вершиной огромного холма из обломков Сестра Ужас вдалеке увидела столб смерча, и еще один закручивался справа. А выше в облаках подпрыгивали огненно-красные шаровые молнии, похожие на шары пламени в руках жонглера.

Все пропало и разрушено, — подумала она. Конец света. Хвала Богу! Хвала благословенному Иисусу! Конец света, и все грешники горят в…

Она хлопнула себя руками по голове и вскрикнула. Что-то в ее мозгу разбилось, как зеркало в комнате смеха, служившее только для того, чтобы отражать искаженный мир, и когда осколки зеркала комнаты смеха осыпались, за ним обнажились другие образы: она увидела себя молодой, гораздом более симпатичной женщиной, толкающей тележку вдоль торгового ряда, пригородный кирпичный домик с зеленым двориком и припаркованным грузовичком; городок с главной улицей и статуей на площади; лица, некоторые смутные и неразличимые, другие едва вспоминающиеся; затем голубые вспышки молний, и дождь, и демон в желтом дождевике, наклоняющийся и говорящий: — Дайте ее мне, леди. Просто дайте ее мне сейчас…

Все пропало и разрушено. Суд Божий! Хвала Иисусу!

Просто дайте ее мне сейчас…

Нет, подумала она. Нет!

Все пропало, все разрушено! Все грешники горят в аду!

Нет! Нет! Нет!

И тут она раскрыла рот и зарыдала, потому что все пропало и разрушено, все в огне и руинах, и в этот самый момент до нее дошло, что Бог Созидающий не может разрушить свое творение одной спичкой, как неразумное дитя в порыве гнева. Это не было ни Судным Днем, ни Царствием Божиим, ни Вторым Пришествием, это не могло иметь ничего общего с Богом; это явно было злобным уничтожением без смысла, без цели, без разума.

Первый раз с того момента, как она выкарабкалась из люка, Сестра Ужас посмотрела на свои покрытые волдырями ладони и руки, на порванную в клочья одежду. Кожу у нее саднило от красных ожогов, под набухшими волдырями скопилась желтая жидкость. Сумка ее едва держалась на брезентовых ремнях, через прожженные дыры вываливались ее вещички. И потом вокруг себя в просеках дыма и пыли она увидела то, что в первый момент не могла видеть: лежащие на земле обугленные предметы, которые весьма смутно могли быть опознаны как человеческие останки. Куча из них лежала почти перед ней, будто кто-то смел их в одно место, как кучку угольной мелочи. Они заполняли улицу, наполовину высовывались наружу или залезали в раздавленные автомобили и такси; один из них свернулся возле велосипеда, другой валялся с жутко оскаленными белыми зубами на бесформенном лице. Вокруг их лежали сотни, их кости были сплавлены в картину сюрреалистического ужаса.

Сверкнула молния, а ветер в ушах Сестры Ужас завывал зловещим голосом смерти.

Она побежала.

Ветер хлестал ее по лицу, слепя дымом, пылью и пеплом. Она пригибала голову, взбираясь по склону холма из обломков, и тут поняла, что оставила свою сумку, но не могла решиться пойти назад, в эту долину мертвых.

Она перескакивала через завалы, от ее ног вниз срывались лавины обломков — смятые телевизоры и стереоприемники, спекшиеся куски компьютеров, радио, обгоревшие мужские костюмы и женские изысканные туалеты, обломки красивой мебели, обуглившиеся книги, антикварное серебро, превратившееся в слитки метала. И повсюду было много развороченных автомобилей и тел, погребенных в катастрофе — сотни тел и обугленных кусков плоти, рук и ног, торчащих из завалов, как будто это был универмаг манекенов. Она взобралась на вершину холма, где дул такой свирепый горячий ветер, что ей пришлось опуститься на колени, иначе бы он сбросил ее. Глядя по сторонам, она увидела весь размах катастрофы: на севере от Центрального Парка осталось несколько деревьев, пожары были на протяжении всего того, что было когда-то Восьмой Авеню, похожие на кроваво-красные рубины за занавесью дыма; на востоке не было ни признака Рокфеллер-Центра или вокзала Грэнд-Централ, только обвалившиеся конструкции, торчащие как гнилые зубы какой-то разбитой челюсти; на юге также исчез небоскреб «Эмпайр Стейт» и воронка смерча танцевала на месте Уолл Стрит; на западе груды сплошных завалов шли до самой реки Гудзон.

Панорама разрушения производила впечатление апофеоза ужаса и вызвала у нее оцепенение, потому что ее сознание достигло границ восприятия и было в шоке, когда все стало восприниматься так же, как и фанерные фигурки из представлений, виденных в детстве: Джетсоны, Гекльбери Хаунд, Майти Маус и Три Поросенка. Она съежилась на вершине холма под порывами воющего ветра и невидящим взором смотрела на руины, на губах ее застыла слабая улыбка, единственная здравая мысль билась в ее мозгу: — О Иисус, что же случилось с этим волшебным уголком?

И ответом было: — Все пропало, все уничтожено.

— Вставай, — сказала она себе, ветер сдул эти слова с ее губ. — Вставай. Ты что, собираешься оставаться здесь? Здесь нельзя оставаться! Вставай! Иди по одному шажку. Один шаг, а потом еще один, и ты придешь, куда тебе нужно.

Но прошло много времени, прежде чем она опять смогла идти, и она, спотыкаясь, побрела как старуха вниз по другому склону холма из обломков, бормоча про себя.

Она не знала, куда идет, да и не особенно беспокоилась об этом. Молнии стали сверкать все чаще, землю потряс удар грома; черный, противный моросящий дождь посыпался из облаков, сильный ветер иголками колол ей лицо.

Сестра Ужас, спотыкаясь, брела от одного холма к другому. Вдали почудился женский вскрик, и она отозвалась, но ответа не было. Дождь полил сильнее, и ветер бил по лицу.

И тут, она не знала, сколько времени прошло, она подошла к краю завала и остановилась около смятых остатков желтого такси. Возле нее был уличный указатель, согнутый почти в узел, и на нем было написано: Сорок Вторая улица. Из всех зданий улицы осталось стоять только одно.

Кассовая будка кинотеатра «Эмпайр Стейт» все еще мигала огнями, рекламируя «Лики смерти, часть 4» и «Мондо Бизарро».

По всем сторонам от кинотеатра здания превратились в выгоревшие каркасы, но сам кинотеатр нисколько не пострадал. Она вспомнила, как проходила мимо этого театра предыдущей ночью и как ее зверски столкнули на мостовую. Между ней и кинотеатром плавала дымка, и ей показалось, что через секунду кинотеатр исчезнет, как мираж, но когда дымку сдуло, кинотеатр остался стоять на месте, и на будке продолжала вспыхивать реклама.

Отвернись, сказала она себе. Убирайся отсюда к чертям!

Но все же сделала шаг по направлению к нему, а затем еще шаг, и пришла потом туда, куда вовсе не хотела. Она стояла перед дверями кинотеатра и чуяла запах попкорна с маслом, тянувшийся из него.

Нет! — подумала она. Это невозможно.

Но это оказалось так же возможно, как в считанные часы превратить Нью-Йорк в сметенную смерчем свалку на пустыре. Глядя на двери кинотеатра, Сестра Ужас осознала, что правила в этом мире неожиданно и круто изменились под действием силы, которую она была еще не в состоянии понимать.

Я схожу с ума, сказала она себе.

Но кинотеатр был реальностью, так же как и запах попкорна с маслом. Она сунулась в

билетную кассу, но там было пусто; тогда она собралась с силами, подержалась за распятие, висевшими на цепочке у нее на шее, и вошла в двери.

За стойкой контролера никого не было, но Сестра Ужас слышала, как шло кино в зале за выцветшим красным занавесом: раздался скрипучий грохот автомобильной катастрофы, и затем выразительный голос диктора:

— А вот перед вашими глазами результат столкновения на скорости шестьдесят миль в час.

Сестра Ужас прошла за стойку, стащила пару плиток шоколада и уже было собралась съесть одну из них, как вдруг услышала звериное рычание.