— Ты отдашь мне сердце, — с силой в голосе сказала явившаяся Уральта.

Я понял, что это не угроза и не изъявление собственной воли, это заклинание.

Щёлкнула крышка шкатулки.

Пламя полыхнуло перед моими глазами, острая боль мечом рассекла грудь, и каким-то осколком я мысли пожалел, что не теряю сознание. Силы разом истекли из меня, я обвис и упал бы, если бы меня не держали явившиеся из картин господа.

— Ты отдашь мне сердце, — повторила госпожа фей.

Сквозь туман, окутавший глаза, я видел, что одна рукаеё держит шкатулку с откинувшейся крышкой, а другая — облекается серебряной перчаткой.

Раздираемый болью я мечтал умереть, но жизнь не уходила в этот скорбный час.

— Я забираю твоё сердце, — сказала Уральта.

Её серебряная рука прикоснулась к моей груди, а потом вошла в неё. Я заскрипел зубами. Рука шевелящимися в моей плоти длинными пальцами охватила сердце, сжала его и вырвала. Мой вопль эхом прокатился по стенам, а я почувствовал, как образовавшуюся пустоту заполняет колючий холод, как он растекается по моим жилам, как пьянит и усыпляет. Я увидел своё сияющее сердце, которое упало на дно шкатулки и скрылось за звякнувшей металлом крышкой.

— Ты ещё придёшь за ним, я клянусь, — проговорила ровным каменным голосом Уральта. — Ты придёшь, и тогда я буду первой в очереди и выкачаю из тебя семя до капли, ты будешь молить о пощаде, будешь просить умерить свою страсть, но я не услышу тебя, а потом ты станешь всего лишь образом на одной из бесчисленных моих картин. Так и знай.

Я слышал каждое слово, падающее на меня. А боль не угасала, она всего лишь скрывалась под наводняющим меня равнодушием и бесчувствием, грозя через некоторое время вернуться с новой силой, чтобы жечь меня и мучить.

— Калхея, одень его и дай ему меч, которым он должен будет сражаться в проходе. А вы, — обратилась Уральта к нагим силачам, — подождите, пока Калхея справится, а потом в её сопровождении отведите его к вратам, открывающим подземный путь наверх. Как выполните это поручение, приходите ко мне оба, потешите меня, обласкаете вдвоём: мне скучно.

— Да, госпожа, — кивнули силачи и оторвали меня от земли, чтобы Калхея могла через ноги надеть мне нижнее бельё.

Голова моя болталась на груди, и с трудом приподняв веки, я увидел, как Уральта уходит.

— Ведьма, — прошептал я сухими губами, и шёпот мой оказался неожиданно громким.

Калхея ахнула, а Уральта остановилась, обернулась, презрительно посмотрела на меня и залилась низким удушающим смехом.

— Это всё, на что ты способен, малыш? — весело спросила она. — Что ж, я уверена, что через полчаса тебя загрызёт одна из множества обитающих в проходе тварей, и тогда ты приползёшь ко мне за сердцем, приползёшь на коленях и будешь умолять быть не такой жестокой, какой я бываю в гневе. Я жду тебя, господин Переяславский. Калхея, поторопись. Довольно ему тут болтаться, меня воротит от его бессилия.

Фея-служанка справилась быстро, ловко действуя своими маленькими белыми ручками, силачи подхватили меня и потащили через коридоры и многочисленные двери. Но в комнате с купидонами они остановились, дав возможность этим маленьким любвеобильным существам как следует поглумиться надо мной. Скоро лицо и волосы стали мокрыми и липкими, потому что я не имел сил сопротивляться их унизительным забавам. Когда я перестал быть предметом веселья, силачи поволокли меня дальше, и скоро я увидел перед собой каменную плиту, которая сейчас же была сдвинута. Нас окатило сыростью и гнилью.

— Сражайтесь, господин Переяславский, — сказала мне с некоторой теплотой Калхея, — сражайтесь, пока у вас будут силы.

Силачи занесли меня в тёмную комнату, с которой начинался мой путь наверх, бросили меня на холодную землю и задвинули плиту. Надо мной сомкнулась тьма, и последние звуки стихли.

Позади страшная бездна разврата и оргий, но я не знал, ведёт этот проход на поверхность, где светит солнце и где существует между людьми чистая любовь, или с каждым шагом я буду всё ближе к бездне, из которой не возвращаются.

Трудно сказать, сколько времени я пролежал, уткнувшись лицом в землю. Я потерял счёт минутам, которые были наполнены видениями и ужасными сценами страсти, сменяющими одна другую до бесконечности. Знаю только, что продрог и тело моё задеревенело. И всё же я не сразу ощутил даже эту одеревенелость, не говоря уж о более сложных чувствах. Я понял, что лежать более нельзя, что если я нынче, сейчас же, в эту секунду не поднимусь, то уж более не поднимусь никогда. Где-то на краю сознания вспыхнула уверенность, что у меня хватит сил перевернуться на бок, а уж потом, движение за движением, сесть.

После нескольких попыток мне это удалось. Это был мой первый праздник, моя первая победа. Потом, провозившись минут пять, я стряхнул со спины сумку (руки двигались плохо, я не мог их заломить так, чтобы ухватиться за ремни на плечах). Помогая себе ладонями и ногами, я повернулся и на ощупь (липкая тьма давила на глаза) стал искать милую сердцу пташку.

Сердце… В груди уже не было той раздирающей сознание боли. Грудь саднила подобно тому, как тлеют угли отгоревшего костра, напоминая о пламени, что совсем недавно пылало, устремляясь в небо. Саднящая боль переплеталась с ощущением холода, словно в грудь вложили кусочек льда. «Неужели я могу жить, дышать, ходить без сердца? Разве люди могут жить без сердца? Или то, что сделала со мной Уральта, всего лишь магическая уловка?» — так спрашивал я сам себя и не находил ответа.

Тем временем, я достал пташку, повертел её в руках, отыскивая у неё спинку. Скоро маленький летающий фонарик вздрогнул, тряхнул крылышками и поднялся в воздух. Тьма бросилась в углы. Я улыбнулся: от света стало легче дышать.

— Что ж, Николай, — сказал я вслух, чего раньше не делал, — надо идти.

Слева от меня непреступной крепостью высилась плита, освещённая до последней песчинки, а справа — чёрный, угрожающий, высотой в человеческий рост, проход, с которого начинался лабиринт, ведущий, если верить Уральте, наверх, под осеннее небо. Один вид этого прохода вызывал дрожь.

«Уральта — коварная ведьма, но и у неё есть границы коварства и понятия чести. Она не должна лгать о том, куда выведет эта опасная дорога. Во всяком случае, камень этот не разрушить, я чую на нём следы магии. Остаётся выбирать: остаться здесь и умереть от холода и жажды или идти вперёд и сражаться с тварями, о которых она упомянула. В любом случае, едва ли я буду с барышом».

Я напряг все силы: сначала стал на колени, а потом, задрожав всем телом, поднялся на ноги. Мне пришлось опереться рукой о камень, чтобы не упасть. Совершив эту маленькую победу, я острее почувствовал ледяной комок в груди, словно на него каплей за каплей намерзала вода. Правда, вместе с холодом во мне пробудилось ощущение силы и уверенность в себе. Немного потоптавшись на месте, размяв конечности и чуточку согревшись, я нагнулся, подобрал сумку и закинул её на плечо.

— Ну, птаха, идём вперёд, — вздохнув, сказал я и перекинул с одной ладони в другую рукоять меча. Летающий фонарик сделал надо мной круг, точно понимал человеческую речь, и полетел навстречу опасностям, отбрасывая тьму дальше и дальше.

Я шагал пока по твёрдому дну канала, но сырость становилась всё пронизывающей, а почва под ногами всё рыхлее. Я свернул за первый поворот, и теперь сырость липла к лицу, мешала идти. С потолка гулко срывались капли. Скоро я начал разбирать не только звук собственных шагов и разбивающихся капель, но шорохи и шелест.

«Какие твари могут здесь шуршать?» — спрашивал я себя, останавливаясь и пристально вглядываясь во тьму.

Наконец, по прошествии десяти минут неспешного пути, я заметил первый раз, что от света убегают странные существа. Глаза не сразу смогли уловить резкие движения загадочных животных, и всё-таки однажды, когда пташка задержалась над моей головой, а потом резко упорхнула вперёд, я к своему ужасу увидел тараканов и сороконожек, во множестве бегущих по полу и стенам. Но что это были за сороконожки! Судорога прошла по телу, и меч готов был выскользнуть из ослабевшей руки. Твари, которые первый раз в своей ничтожной и полной презрения жизни видели свет и трепетали перед ним, имели размеры гигантские. Иные особи, сметавшие ногами более мелких сородичей, были длиной, как моя кость от локтя до плеча.