2. За душой точно за морем Белым, За вечерней рассадистой мглой, Я храню в чистоте онемелой Все, что есть меж тобою и мной. Все вещицы, все злые предметы, Все, в чем нету тебя ни на грош, — Все мне чудные дарит приметы Милой жизни. И тем и хорош Мокрый лес и черника босая, — Мы зачем-то ее соберем, Продолжая, трудясь, не бросая, Точно в дом, точно есть у нас дом, — Что прикрывшись неспешной работой, Лишь отрывистым словом делясь — Всею косноязычной заботой Я решаю все тот же пасьянс. Nefarius Ледок осенний, и ни слова. Дай, лужам выправлю прикус. Меж встречей и разлукой снова Нет ничего, лишь пар от уст. Припомни: меднооким летом День как язычник умирал, Под юбками травы, в кюветах Тяжелым холодом играл. И лишь один жасмин старался Ничьих похвал не позабыть И напряженно дожидался — Снегов мертвящих, может быть. Рыдают на страницах четных — Наотмашь на нечетных, всласть. Пусть Марфа о любви печется, — Я ж предпочту благую часть! Замолкает, и тут же – голос – Нам не нужно для встреч ни подъезда, ни ложа, Я хочу твои… да, я хочу – это тоже, И со стрелкой секундной бежать наравне… Я хочу твоих слов, просто слов – обо мне. «В кошельке декабрьской ночи…» * * * В кошельке декабрьской ночи Стал я медною монеткой, И меня никто не хочет От салфеток и объедков, С блюдечка, где синька счета, Со скатерки в крошках пепла Подхватить, чтоб ни на йоту В ребрах сердце не ослепло. Нет, декабрь меня закинет В шапку нищему чужому, Что и бровию не двинет, Только скажет “Вот и дома”. Скажет: “Мой медяк желанный, Сердце от тебя прозрело, Перехожий ты и странный, Как мое худое тело”. Нынче станем неразлучны, Ты слепец, а я – вожатый, До угла, – а там получше Бросит кто-то виноватый. Вариации на тему судьбы 1. Не спрашивай, зачем мы рядом. Недоуменным, полным сна — Как прежде, будет нам обрядом Чуть скованная тишина. На обороте дня, поспешны, В слезах, пока не брезжит свет, Мы так навеки безутешны! И так безжалостен ответ! Но днём – совсем иное дело. День дозволяет, солдафон, О будущем трепаться смело И не глядеть на телефон. Тебя я слушаю вполуха. И ты ничей, и я ничей. А с потолка глазеет муха Толпой фасеточных очей. 2. Clutching her handkerchief… Битлы, кажись “Чужие,” – где-то жмут на нервах, А в гардеробной, между строк, Вторая подражает первой Любовь и комкает платок. И нежностью такой неловкой, И промедленьем у дверей, За душу тронет не уловкой — Напоминанием, скорей. Безумных чаек силуэты — В блокноте глупый почерк мой. Опять готовить сани летом, Телегу смазывать зимой. И невозможно отлучиться Из памяти под Новый год, И кто-то будто молвить тщится «Послушай, всё наоборот». Jan Szpońka Немало нынче мух… Небесное родство. Все ивы видят сны, от Дании до Ворсклы, Лишь только зной сойдет, затеют сватовство Игольное ушко и баловень-наперсток. Зачем же притворюсь, зачем не буду мил И разыграю горькую обиду? И царствует душа, и расточает пыл, И смотрит нищенкой – для виду. И тяжело ей зло, и непонятен путь Всегда двусмысленного блага, И за века – судьбу не изменить ничуть: Забывчивость – ее отвага. Пусть жизни злой полна горячая рука И ревность просит поцелуя, — Я не скажу “прощай”, но холодна река И льнет с востока – “аллилуйя”. Инверсии I zaczynam monolog trzynastozgłoskowy… Pan Julek Я на кухне тупейный художник — Чистить бульбу что графа голить, Лжеантичный тринадцатисложник, Точно цену кассирше, бубнить. Rumores senem severiorum Aestimemus в истершийся грош… Мнемоническим жадным приемом Кухонный вдруг прорвался галдеж. Углекислые рвутся каверны, Ком стиха зреет вправо и вниз, И вот-вот оборвется, наверно, Этих туч ненадежный карниз. Ведь зима не умеет прощаться, Зажимать свое сердце в кулак, Так уйти, чтобы не возвращаться, Так задуть, чтоб лишь холод да мрак. Вечно – вдруг над пасхальным апрелем Взгляд тяжелый, и снег – вот он весь. Видно, птицы отбить не сумели Эту слишком буквальную спесь, И в латыни сойдутся навечно Ритм и речь – как дыханье и плач, Чтоб нам «кровь» рифмовать бесконечно, Но лукавых не ведать удач. |
