Caritas Nunquam Excidit …Иго Мое – благо, и бремя Мое легко. Неожиданно не страшно, Неожиданно легко. До позорных клятв вчерашних Стало слишком далеко. Не заботилось, не стыло, Не горело на ветру Сердце. И едва ль любило, Распрощавшись поутру. Нет ни храбрости, ни страха, Ни надежды, ни тоски, Всё решилось одним махом. Капли. Натереть виски. Чайник. Белые таблетки. Белый снег. Седая ночь. Холод. Лестничная клетка. Кто там курит? Шел бы прочь! «Шкафчик с пряностями – точно сердце…» * * * Шкафчик с пряностями – точно сердце, За узорными дверцами дом, Где над душною тяжестью перца Полыхает гвоздика углем, Где в имбирные слезы и трели Вдруг бросает заносчивый тмин, И цикорий болезненный – в двери, И в мистический холод – жасмин. Все признания в вечности длятся, Omnes conservat Dominus res. Должен ли я за стрелками гнаться? Гонор мой – это spes, а не спесь! Как же просто – замешкаться, скрыться, Приотстать в середине пути, С головой под подушку зарыться… «Мы увидимся, ты не грусти». Оттепель, или Валентинка для Офелии …Кольми же вы лучше птиц! Здесь всё меня переживет, Всё, даже ветхие скворечни, И этот воздух, воздух вешний Морской свершивший перелет. А Не мытарем, боящимся молиться, — Но на тебя все ж не подъемлю глаз. Когда тебя чем свет взыскует птица — Не лучше ли я птиц во много раз? Мне страуса пристало оперенье — Ручьев в снегу безудержный наряд, Чтоб лепетом губным благословенья Смешить нагих отчаянных наяд. И исподлобья глянула полоска Едва живущих оттепельных дней, И Божья матерь пробует желëзки Подпухлые у зябнущих ветвей. И этот запах вдруг морской, нездешний, Болезненный, но гордый и пустой, И вдруг заметны сделались скворечни, Что проиграло небо в морской бой. И сумерек толпа срединно-зимних Валит на площадях митинговать Уже с утра, хотим ли, не хотим ли, А «дома быть» – прочтется «вспоминать». И память, не смущаемая зреньем, Вся обратится в бесконечный слух, Но, мира зримого мелькнув влюбленной тенью, Мир слышимый для памяти потух. …Вовек всех нужных справок не собрать им, И это, в общем, вовсе не беда, Что слишком скоро сорок тысяч братьев Растают в перспективе без следа. Подражания
1. И снова Лазаря суббота Грохочет кровию в ушах, От темени солнцеворота Едва переступив на шаг, Вцепившись в рыжий дня загривок, О ветки влажные биясь, Она проскачет как Годива, Над нами испытуя власть. Она смутит и растревожит Ненужной щедростью своей, Она соблазн неосторожным И антифон грядущих дней. И потому, едва заслышав Рыданья, крики от ворот, И голоса зевак на крышах, И убегающий народ, Скажу: По нашим прегрешеньям, Ты, Господи, повремени: Не надо чуда воскрешенья, Живых спаси и сохрани. 2. Blessed are they that mourn: for they shall be comforted. Matt. 5, 4 Сгущаясь Вербным воскресеньем, Узор пустующих ветвей Означил недосып весенний На тучах сечкой глазырей, И все кого-то ждут и медлят, Невольно сдерживают ход, — Еще немного, день последний, И вот Он, среди нас, грядет. И, в небо кинув взор пустое, Сломает зимнюю печать: “Меня имеете с собою Еще дней, может, сорок пять”. И тут же воды, травы, птицы Ласкать срываются и ждать, И снова, обнявшись, кружиться, И к сердцу милых прижимать. Блаженны плачущие, слышишь! Но этот приз не взять вдвоем. Долой коварство: я не выше; Я не жалею. Ни о чём. Элементы 1. За апрельской страной саксофона Бродит лето, стадами трубя. И, пока не опомнилась крона, — Прореки, кто ударил тебя! Не то враз зацветет, загрохочет, Забунтует, свободу губя… Вместо голоса – яростный кочет, — Прореки, кто ославил тебя! А потом, замешавшись с толпою, Миротворцев чужих возлюбя, За столом, что расставлен покоем, — Прореки, кто забудет тебя. Вот и жизнь, как всегда, на ладони, И на годы вперед, как тогда, На апрельской пустующей кроне Осыпается неба слюда. |
