«Очей твоих молвою легковерной…» * * * Очей твоих молвою легковерной Я осужден, и высмеян, и сыгран, Как будто ритм судьбы на метроном манерный Ты опрокинул, вжав в косую грань. Ты – в четверть года, в четверть легких – я… Апрель мой, царь мой, проповедник мой Невидимый – черемуху пророчит, И такты бьет, и сердце холодит… Уж знаю, близко: перехватит дух И ритм сухой – мелодией озвучит, И холодом пахнет, и сердце мучит Как будто бы предвестием добра. И ты, мой пульс разбив по четвертям И дольником испытывая печень, Заметишь вдруг, что жертвовать мне нечем, Что кровь моя – натеки на подсвечник И знобкий цвет, увядший по ветвям. А в осени бесстыдной впереди На многоглаголивой площади Шатается растрепанная память, — И врет, что, мол, она нежней груди. Day-Dreams Погадай на мне, девица, Слез от воска не тая. Рада будет растопиться Темная душа моя. В жаркий терем алчным зверем Капать, капать до утра… Так ли мы еще поверим, Что закончилась пора! Напророчу – озадачу, Только силы уведу — Слишком позднюю удачу На лазоревом пруду. Чтобы в башенках картонных Видеть аглицкие сны Об укорах монотонных Неродившейся весны. Macbeth In his commendation I’m fed. Растревожит тебя похвала… Это – месть-мостовая была. Уязвлю тебя лестью своей За обеты несбыточных дней, За разрез туркестанских очей, Да за связку Петровых ключей. Что ни стон – фанфарон, что ни крик… Изолгался мой вещий язык. Да и сердце не хочет отстать, Все зовет – не любить, – вспоминать. …Этот мне ненавистный досуг… Это злое сплетение рук… Эти взоры, таящие страх, Эта чуждая боль, этот прах… Много званых – да избранных нет… Но как будто известен ответ. И, на склоне холодного дня: Савл, Савл, что ты гонишь – Меня? Horror Vacui В музыкальной мне шкатулке Мышкой белою плясать, От пружинки мертвой, гулкой Всякий раз кидаясь вспять. Отдохнуть едва ль придется, Потемнеет киноварь, Над пустынею зажжется Абрикосовый фонарь. И с предвечных сфер моторных Зрит беспамятный Господь Хоровод телец проворных, Озадаченную плоть, Как до хвостика напружась, Съев конфетные мосты, Преодолевают ужас Неподдельной пустоты. Путешествие в Сергиев Посад
И в мудрости лукавый след греха, И слово, что, смешно как фильм трофейный, Осядет, брошенное впопыхах, На дне беседы горечью кофейной, И добродетели холодный произвол, И бедный блуд, не ставший преступленьем, И этот сад, что поздно так отцвел, И даже ты, складных сомнений пленник, — Все тяжело оставленной душе, Все тяготит двусмысленностью тайной, Как та мольба о ломаном гроше — О гордости, о дерзком пропитаньи, Как то сиротство наглое, в упор, Как барственность отвергнутой любови, Как с одиночеством вступающие в спор Высокомерно вскинутые брови. Акростих Приближаются красные сроки, Растворилось в мансарде окно, И таинственным взором глубоким, Шуткой дерзкой, молчаньем жестоким, Ёрничеством меднооким Лезет месяц, и вечно дано Дуться, спать и от горькой обиды — Ах, как в детстве! – кривиться для виду. Нынче, слушай, меня подменили: Ересь гордая, слава чужая, Зависть женственная и злая — Алым бантом лежат в водостоке, Стал я сильным, русым, высоким, Темнобровым и длинноногим, Алчным к жизни, бодрым и строгим, — Лишь тебя я люблю как прежде, Чисто, глупо, смешно, уныло, Торопливо и без надежды… Одиночество очи, вежды Жадно ищет, нетерпеливо, — Поцелуй – и все позабыто, От гремящего дня укрыто, Йодом творчества жизнь убита, Делом мирным – отняты силы. Уподоблюсь первому снегу, Праздной мысли, дальнему брегу, Отыщу свою благодать, — Где найду – там и потеряю, Развеселую свадьбу сыграю, У декабрьских порогов мая Щуку вещую в горсть поймаю — Упрошу ее подождать. «Любимый мой, как холодно и стыло…» * * * Любимый мой, как холодно и стыло Воскресный день колоколами душу Все замывает, будто полотно В угрюмой, белой, ледяной реке. К обеду станет на дворе темно, И любящим, надеющимся, ждущим Покажется, что счастие застыло Монеткою в протянутой руке. Вот-вот навеки душу погублю, Ничто, меж тем, не двинется в природе, И ты, наверно, даже не заметишь Того, что добродетель мне смешна, Того, что в каждом вижу я уроде Твои черты – что, видит Бог, люблю; Что рано ль, поздно ль от небесных вретищ Освободиться истина должна. Так с хмурой юностью навеки мы простимся, Она иных даров не принимала, — Она едва ли верила в награду, — Как только этот невоскресший день, Когда лишь плачут, ждут и снова плачут… И ты хламиду скромника надень И пропусти все восемь ливней кряду… Пока не утолишь слезою злачной Ты барабанщицу, тугую кровь, Все будешь задыхаться, скажешь: мало Надежды в воздухе! – И разом убедимся, Что тот, кто мыслит, – всех мертвее мертв. |
