Спрашивал о дальнейшей судьбе моей книги «Христианская этика».

– Так было вам много труда, такая интересная работа. Жалко!

То есть жалко, что она не печатается.

Я немного говорил с ним о своем недавнем разговоре с Сергеем Булыгиным и о том, как последний понимает Бога. Л.Н. не согласен с пониманием Бога как Существа, и с тем, что возможно «видение» Бога.

Опять дал мне для ответа несколько писем и, как очень часто, о некоторых приговаривал:

– Если вам Бог на сердце положит, ответьте.

12 июня

Л.Н. наконец собрался в гости к Черткову, проживающему в селе Мещерском, близ станции Столбовой, по дороге на Москву. Сопровождали его Александра Львовна, Душан Петрович, слуга Илья Васильевич и я.

Решили в поезд садиться в Туле, а до Тулы ехать на лошадях. Чудесное утро.

Проезжаем мимо Тульской тюрьмы.

– Вот здесь сидел Гусев, – говорит Душан Петрович.

Вспомнили, что и еще кое-кто из «толстовцев» сиживал в этом огромном белом с мрачными окнами здании, и тюрьма показалась «своей», близкой.

К Курскому вокзалу проехали задними, глухими улицами – если не ошибаюсь, по желанию Л.Н., не хотевшего соблазнять туляков своим появлением. По железной дороге отправились во втором классе, причем к нашей компании присоединился еще японец Кониси, бывший вчера в Ясной Поляне и теперь возвращавшийся в Москву. Ехали хорошо. Л.Н. по большей части находился в своем маленьком купе, а мы, остальные, теснились в другом таком же купе.

Толстой, присутствие которого мы невольно чувствовали даже и в другом купе и оттого радовались, несколько раз во время остановок поезда выходил погулять по платформе. Публики ехало немного, и назойливых приставаний не было.

Один раз я остановил Л.Н. во время прогулки и представил ему только что познакомившегося со мной добродушного пожилого сибиряка, доктора. Доктор из какой-то газеты узнал, что секретарь Толстого – сибиряк, и, увидав меня, подошел познакомиться с земляком. Л.Н. очень приветливо отнесся к нему, и тот был счастлив.

Уже когда мы сошли с поезда на Столбовой и Толстого окружили встречавшие нас Чертковы, ко мне подошел юноша в фуражке с зеленым околышем и робко попросил передать Л.Н. «привет от ученика коммерческого училища», что я после и исполнил.

Мы у Чертковых. Обед. За столом все: и хозяева, и гости, и прислуга. Наш Илья Васильевич робко жмется к сторонке: он не привык к такому порядку.

Л.Н. очень наблюдателен: заметил, что экономка и хозяйка Чертковых Анна Григорьевна, разливавшая суп, «левша». Заговорили о погоде – стал и прямо подошел к одному из окон взглянуть на градусник, который тоже заприметил.

После обеда сел играть в шахматы с Анатолием Радынским, молодым человеком, одним из сотрудников Владимира Григорьевича по издательским и литературным делам.

– Мы с Сухотиным ровно играем, – говорил Л.Н. о шахматах, – только он играет спокойно, а я вот, по молодости лет, всё увлекаюсь.

13 июня

Дождь, но Л.Н. все-таки гулял утром.

В его комнате, по указаниям его, сделали перестановку мебели. Он тоже помогал. А утром нечаянно пролил чернила и сам стирал их мокрой бумагой с клеенки стола. Позвал меня помочь, потому что нужно было с силой тереть, и мы терли до тех пор, пока клеенка не стала совсем чистой.

Собрались все в столовой. Владимир Григорьевич говорит, что часто приходит ему мысль, что если бы сочинения Толстого могли распространяться свободно, то как бы усиленно они читались и какое бы влияние оказывали на людей.

– Не думаю, – ответил Л.Н. – Есть такие течения, которые препятствуют входить, – как цензура «Русских Ведомостей».

– Да, но потребность религиозная назрела.

– Назрела-то назрела…

Утром Л.Н. опять исправил предисловие к «Мыслям о жизни». Оно было переписано, и вечером он снова сел за него. К чаю пришел поздно, в одиннадцать часов, и вручил мне вновь исправленное предисловие.

Веселый и оживленный. Быстро заговорил. Говорит, что начал читать «Яму» Куприна, но не мог дочитать, бросил.

– Так гадко! Главное, лишне. Всё это можно короче. А тут размазывание. Вот меня сейчас ждут в Ясной Поляне две девушки, приехали просить о местах. Одна из них имеет дар писательства. Но так как содержания она не может дать интересного, то она описывает. И вот описывает судьбу девушки. Очень естественно. У нее ноги вывернуты вот так (Л.Н. показал руками. – В.Б.), но такое красивое лицо, милое, нежное. Кто-то ее соблазнил, потом бросил… И такой рассказ производит гораздо более сильное впечатление, чем все «Ямы». А эти Пречистенские курсы… (Л.Н. имел в виду рабочую молодежь с Пречистенских курсов в Москве, бывшую у него недавно. – В.Б.). Я им говорю: отделите в литературе всё написанное за последние шестьдесят лет и не читайте этого – это такая путаница!.. Я нарочно сказал шестьдесят лет, чтобы и себя тоже захватить… А читайте всё написанное прежде. И вам то же советую, молодые люди, – обратился он к нам.

– Что же, Пушкина? – говорит Владимир Григорьевич.

– Ах, обязательно! И Гоголя, Достоевского… Да и иностранную литературу: Руссо, Гюго, Диккенса. А то принято это удивительное стремление – знать всё последнее. Как этот? Грут, Кнут… Кнут Гамсун!.. Бьёрнсон, Ибсен… О Гюго же, Руссо – знать только понаслышке или прочитать, кто они были, в энциклопедии и – довольно!..

– Да, кстати, – продолжал Л.Н., – я недавно смотрел там о Формозе. Вы имеете представление о том, что такое

Формоза? Это остров, которым Япония недавно завладела. Мне рассказывал о нем много Кониси, который постоянно там бывает. Представьте, там встречается людоедство. И как! Трубецкой очень умно сказал, что людоедство есть уже некоторая цивилизация. Людоеды уверяют, что они едят дикарей. А дикарями они считают племена, которые там же живут и питаются только фруктами.

И еще рассказывал Л.Н. о слышанном им от японца.

14 июня

Л.Н. ходил в деревню поблизости, где у крестьян размещены, под надзором фельдшера, пятьдесят умалишенных из находящейся близ психиатрической лечебницы. Разговаривал с ними. Некоторыми успел заинтересоваться, но, видимо, думал найти для себя в этой прогулке больше интересного, чем нашел, потому что рассказывал о своих впечатлениях без особенного одушевления.

Был доктор Карл Велеминский из Праги, чех, «учитель немецкого языка на реальном училище», как сообщил о нем милый Душан. Он приехал со специальною целью: подробнее ознакомиться с педагогическими взглядами Толстого. Л.Н. уделил ему довольно много времени, в течение которого Велеминский имел возможность расспросить Толстого о его отношении к отдельным научным дисциплинам и к школьному преподаванию вообще.

Об этнографии Л.Н. говорил, что ее задача не изучение внешней стороны жизни известной народности, не того, во что люди одеваются, в чем помещаются, а того, во что они веруют, какой смысл придают жизни.

Велеминский задавал свои вопросы на немецком языке, Л.Н. отвечал по-русски. Беседа шла в столовой при всех. Тут же записывали за Л.Н. четверо и даже больше людей: Владимир Григорьевич, Алеша Сергеенко и другие. Этакое старание было даже неприятно, и я нарочно ничего не записывал.

О сборнике киевских студентов по вопросу о самоубийствах Л.Н. сказал:

– Наивный сборник молодежи. Самонадеянность: «мы, молодежь»… Между тем молодые люди тогда-то и хороши, когда они скромны.

Говорил:

– С детьми стоит поработать. Я не столько говорю о маленьких, но вот так, начиная с четырнадцатилетнего возраста. Среди них из ста бывает двое таких, над которыми можно поработать, из которых что-нибудь выйдет.

Приходили дети из соседнего приюта с цветами. Л.Н. благодарил их, а Владимир Григорьевич роздал им портреты Толстого и книжки.

15 июня

Л.Н. немного нездоров. Приходил директор психиатрической лечебницы из Мещерского, но не был принят. Вечером Л.Н. все-таки вышел в столовую и сел за шахматы со своим постоянным теперешним партнером Радынским. Рассказывал, что читал «Записки лакея» Новикова[33], служившего и у Сухотиных, переписанные на пишущей машинке. Восхищался ими.