Солнце и без того катившееся по небу мутным желтым пятном, окончательно исчезает в плотных клубах облаков. И они останавливаются. Замирают потому, что стих ветер. Словно все вокруг застыло в ожидании того, что происходит.

Только умереть. Только умереть. Только… Снег. Пятна, цепочки и зигзаги крови. Снег, истоптанный копытами низкорослых монгольских лошадей. Следы людей и коней, заполненные бурой кашей из подтаявшего снега и крови. Свист стрел, удары топоров, прорубающих доспехи и вонзающихся в плоть.

Пляска смерти. Славная битва. Победитель известен заранее, но от этого сеча не становится менее жестокой.

– Павел!

Меч Евпатия рассекает монгола Хостоврула от верхушки остроконечного шлема до седла. Он не падает с коня. Просто заваливается назад. Удерживаемые стременами ноги не позволяют мертвому Хостоврулу расстаться с четвероногим другом. Конь уносит поверженного батыра в гущу битвы.

– Паве-е-ел, на помо-о-ощь!!!

Стоны раненых, переходящие в хрипы. Коловрат в красных от крови доспехах. Он появляется то тут, то там. Невозможно уследить за передвижениями воеводы. Он здесь. Он там. Он везде!

Падают и падают в снег сраженные им монголы. Валятся, словно срезанные серпом спелые колосья. Умирая, что-то бормочут. Отрывисто. Гортанно. Хрипло. Словно кого-то ругают.

Мелькают фигуры в знакомых доспехах. Лиц рязанцев не разобрать. Ясно одно – их мало. А становится все меньше.

Идти трудно. Не потому, что приходится прорубаться через монгольских воинов, число которых не убывает, а увеличивается. Не потому, что под ногами тела друзей, истыканные стрелами, изрубленные кривыми саблями басурман. Нет. Ноги наливаются тяжестью и намокшие от воды и крови сапоги кажутся тяжелее железных оков потому, что… Час пробил! Он молод, он силен, но его время пришло.

Чего вы хотите? Только умереть. Умереть…

Снежинки падают на обезображенные, искаженные предсмертными гримасами лица. Касаются кожи, но не тают. Только умереть.

– Уррагх! Кху-кху!

Копье протыкает монгола насквозь. Черные, узкие глаза. Сначала блестят, горят ненавистью. Потом пламя это затухает. Ненависть сменяется ужасом. А вскоре – совсем ничего. Зрачки перестают двигаться. Замерзают. Губы, под тонкими черными усиками-щеточкой еще шевелятся. На смуглом лбу – капли пота. Жидкие черные волосы липнут к ним.

Убитый им воин что-то пытается сказать. Напрасно. Он, Павел, все равно ничего не поймет. Да и неважно все это. В мутной, снежно-кровавой круговерти есть только один, понятный всем язык – звон булата. Лязг мечей. Хруст костей.

Только умереть. Вокруг этих двух таких простых и таких емких слов сосредоточилось все: что было, что будет, чем кончится и что успокоит. В них огонь – пожарищ. Набатный гул. Медный глас вечевого колокола. Пылающие церкви. Черные пепелища на месте крестьянских хат и боярских хором. Обугленные бревна и лица рязанцев. Тоже черные, будто обугленные.

Покойников не подымешь. Жива еще Русь. Жив корень рязанский. Чего вы хотите? Только умереть! Еще ли лих на нас супостат-злодей. Супостат-злодей, татарин лихой…

Павел вдруг понимает, что оставил копье в теле монгольского воина и сейчас безоружен. Наклоняется, поднимает чей-то топор. Рукоять скользкая от крови. Он вытирает ее подолом рубахи. Где доспехи? Когда он успел их снять? Память уже не дает ответа на эти вопросы. Слишком много произошло за короткое время.

– Уррагх!

Монгола, издавшего свой боевой клич, Павел убивает, рассекая живот топором. Дымящиеся внутренности вываливаются на снег. Потом падает и сам воин.

– По́роки! Они подтаскивают по́роки! Берегись!

Поздно. Павел видит камень. Он летит прямо на него. Уворачиваться бесполезно. Камень стремительно увеличивается в размерах. Скала. Настоящая серая скала несется навстречу Павлу. Или он, подхваченный ураганом побоища, несется навстречу ей?

Чего вы хотите? Только умереть!

Не удар. Толчок. Измученное тело так воспринимает встречу с камнем, выпущенным из порока. Земля и небо несколько раз меняются местами. День сменяется ночью. Темной, безлунной непроглядной. Он умер. И тот, кто сейчас идет по его душу, плывя по мраку – не человек.

Павел слышит его тяжелое дыхание и начинает различать фигуру, которая темнее, чем окружающая ее ночь. Кряжистое, приземистое существо с кривыми ногами и руками, такими длинными, что они достают до колен. Чудище приближается. Уже видны его глаза – две узкие щелки, в которых полыхает адский огонь.

Свет. Опять свет. Сознание возвращается к Павлу вместе с болью. Она начинается в плече и расплывется по всему телу.

Почему все вокруг красное? Чего вы хотите?

С трудом превозмогая боль в плече, Павел поднимает руку и проводит ладонью по глазам, смахивая красную пелену. Только умереть! Зрение возвращается, но всего на несколько мгновений.

Их достаточно, чтобы увидеть Евпатия. Тот падает на колени. Встает, опираясь руками на землю, только для того, чтобы быть сбитым с ног новой каменной глыбой. Все. Больше воевода не двигается. Всему на свете есть предел. Даже ненависти, которая помогала Коловрату Неистовому так долго насмехаться над смертью.

Кровь из раны на лбу вновь заливает глаза. Павел уже не пытается ее стереть.

Боевой топор в его руках продолжает описывать плавные дуги, разя врагов.

Только умереть! Смысл этих слов, произнесенных воеводой в ответ посланникам Батыя, предстает перед Павлом во всей своей простоте. Он должен нагнать своего воеводу, отправившегося по дороге в вечность. Он должен уйти вместе с Евпатием в мир былин и легенд, но… Еще немного. Пока руки его могут держать топор, он заберет с собой на тот свет столько врагов, сколько разрешит Господь.

– Жива еще Русь!

Это кричит он. Кричит так, что заглушает шум битвы. Слова эти такие горячие, что обжигают гортань. Лезвие топора вонзается в морду чьей-то лошади. Она встает на дыбы, падает, подминая всадника-татарина. Тот пытается выбраться из-под туши коня, но Павел пригвождает врага к земле рукоятью топора, протыкая его насквозь. Еще одного монгола он просто поднимает на вытянутых руках, раскручивает и швыряет в снег. Третьему сжимает горло руками и ждет, пока глаза не вылезут на лоб, а язык не вывалится изо рта.

Камни продолжают проноситься в воздухе, но ни один из них не задевает Павла.

Это все потому, что он уже одной ногой там. Ничто и никто из мира людей уже не может повредить ему.

Павел разжимает пальцы и задушенный монгол кулем валится ему под ноги.

Витязь осматривается в поисках других врагов и видит существо, охотившееся за ним во мраке. Те же короткие, кривые ноги и ручищи до колен. Вот только это – просто монгольский воин. Судя по богатому наряду, рубиновым пуговицам на кафтане и ожерелью из овальных золотых пластин на груди – не меньше, чем темник. Что он делает здесь без доспехов? Почему улыбается?

Павел идет навстречу странному батыру, а тот вдруг кивает ему. Затихающая битва еще продолжается, но эти двое вне ее. Интересуются только друг другом.

Павел смотрит на противника оценивающим взглядом.

Это – опытный боец. Судя по многочисленным белым шрамам на скуластом лице – бывал во многих сражениях. Продолжает улыбаться. Чувствует себя уверенно.

Что ж подойди поближе и узнаешь, как умирают русские воины. Павел вскидывает топор, а ладонь монгола смыкается на украшенной драгоценными камнями рукояти сабли.

– Я за тобой, урусут. Наконец-то. Как долго я тебя искал!

Губы батыра не шевелятся, но голос, тихий и вкрадчивый, как шелест сухих листьев, звучит в голове Павла. И главное – нет акцента. Монгол не коверкает русские слова.

– Кто ты?!

Топор в руке Павла становится таким тяжелым, что он не может справиться с его весом и вынужден опустить оружие.

– У меня много имен. Но какая тебе разница, коназ Павел? Умри!

Выплывшее из-за туч солнце, играет лучами на лезвии кривого клинка. Павел не может сдвинуться с места, завороженный взглядом таинственного врага. Глаза татарина, поначалу черные, наливаются кровью и делаются такими же, как рубиновые пуговицы на кафтане. И вот нет уже ничего кроме этих глаз. Узких щелок, плывущих к Павлу по морю мрака.