— Ведуна — в обрядную! Сейчас! Я жду! — И выдохнул мне в ухо: — Ты очень голодная?

— Нет, — пискнула я, — а ты?

Он остановился. Опустил меня на пол, прислонил к стене. Уперся руками по обе стороны от меня, лбом в мой лоб.

— Я не переживу этого…

— Больно? — заглянула жалостливо ему в глаза.

Он удивленно распахнул их. Потом захохотал. Смеялся до слез. Вытирал их, смотрел на меня и опять смеялся. Я тоже несмело улыбалась.

— Как я жил без тебя? Зачем? Меня сейчас разорвет от счастья! У меня с тобой голову сносит! Прости, маленькая — я напугал тебя. Хочешь, сначала поедим? — Обнял, прижал к себе. Гладил по спине. В его смехе не было ничего обидного, я поняла это сразу. И ничего я не напугалась — просто разумно опасалась и немножко переживала — как любая девица перед свадьбой.

Сбоку кашлянули.

— Ты долго. Все с собой? Что?

— Так… кольца ж только к вечеру… — пробормотал, очевидно, местный ведун. Молодой совсем.

Я шевельнулась. Влад оглянулся на меня.

— Я знаю, как можно без колец. Даже лучше.

— Пошли.

Он нес меня, а я вспоминала обряд, как его описывала бабушка. Раньше, давно тому назад, кольца были редкостью, особенно в глухих селах. Палец жениха обвивали прядью волос невесты и наоборот. Я с сомнением посмотрела на короткие волосы Влада. Вот тут, наверное, длины хватит, чтобы обернуть мой палец… Потом, сразу после обряда, кольца из волос сжигали. Этот союз благословлял еще и огонь — хранил обручальные кольца. Такие не потеряются никогда.

Длины хватило. Ведун сжег наши волоски в конце обряда. Влад наклонился, поцеловал меня коротко, осторожно.

— А теперь слушай, как это носят. Берешь здесь и здесь двумя пальчиками. Мизинчики отставь, вот так. Чуть приподнимаешь подол спереди, чтобы не наступить на него, и идешь.

— Зачем же делать такую длину, чтобы спотыкаться?

— Э-э-э, тут ты не понимаешь… Если совсем нечаянно поднять подол чуть выше, чем надо, то станет видна лодыжка в красивом чулке. А уж, спускаясь по лестнице, просто необходимо надежно себя обезопасить. На городских балах вся столичная стража караулит у подножья лестницы. Оно не совсем и понятно, в чем тут дело. Но глаза сами опускаются посмотреть. Всего лишь тонкая полоска кожи, а что-то в этом есть такое… как тебе сказать…

— Я поняла. Это как приглашение полюбоваться собой. Тонкое и ненавязчивое. А уж если лодыжка стройная, а чулок красивый… открывается чужое, запретное. Это и манит.

— Точно. Ты все поняла правильно. Пошли, покажу тебе комнату для завтраков.

В маленькой комнатке поместились только накрытый светлой скатертью небольшой круглый стол да пара мягких стульев, стоящих на полу светлого дерева. Вся выходящая наружу стена была стеклянной. Ну, почти вся. Огромное окно выгибалось дугой. Тонкий и частый переплет не мешал видеть зимний парк. Заснеженные кусты, глубокие тропинки, голые деревья, темная зелень сосен… Вид открывался красивый. Я задумчиво кивнула, оценив его. Стол накрыли для двоих. Еда мне тоже понравилась. Посидели еще немного, просто любуясь видом за окном. Потом Влад встал, подошел ко мне, поднял со стула, потянув за обе руки.

— Пойдем ко мне. Ты не боишься? Я подожду, если скажешь. Нет? Я буду осторожен. Буду держать себя в руках, не беспокойся. Это меня понесло что-то. Знаешь, добрался наконец до дома, обрадовался — моя добыча уже в пещере. Мне стыдно. Извини.

Боюсь ли я? Есть немного…. Потому что знаю о том, что должно произойти между мужем и женой. Знаю по рассказам мамы, моих замужних подруг. Знаю после того, что увидела тогда… И про первую боль знаю, но это не самое страшное, особенно для сильной ведуньи.

Я побаивалась того, что должно случиться, но Влада не боялась. Ему я доверяла, он мне нравился, и как целовал тогда — тоже понравилось. Но опасения были. Почему — не понять и самой. Может, боялась, что разочарую его? А еще этот запоздалый стыд… мне придется раздеться, как тогда… совсем. Я еще мало знала его… Но на его вопрос покачала головой — не нужно ждать. А то моя трусость вырастет до небес, а ведунье негоже быть слабой и боязливой.

И он так смотрит… жалеет, что испугал, любуется, ловит взгляд. Руки горячие, твердые… он сжимает ими мои ладони, держит внизу, но не тянет меня к себе, не заставляет… ждет моего решения. Это приятно — что я сама могу решать. И я решаюсь — улыбаюсь и признаюсь:

— Не скажу, что я хочу этого. Но и бояться не хочу. Постарайся, чтобы мне понравилось…

Утром я нежилась в широкой постели, сквозь ресницы наблюдая, как Влад быстро одевался, опаздывая на совет, постоянно оглядываясь на меня и довольно улыбаясь.

Этой ночью он сделал меня своей женой и женщиной. Обнимая, давал мне потом успокоиться, жалел, шептал ласковые слова, Но его тело сотрясала дрожь и он признался — ему этого мало… мало. И я дала ему насытиться собой, сняв свою первую боль. И узнала настоящий восторг от дикой, стихийной какой-то его жадности и нетерпеливости, когда он понял, что сдерживаться и беречь меня уже нет нужды. И всю прелесть его напряженной неспешности и моего медленного томления в его руках.

Он то жадно и быстро брал меня, покоряя, закрепляя свою мужскую власть надо мной. То, будто опомнившись, превращался в саму нежность. Я таяла, слушая его невнятный, прерывистый шепот, тяжелое дыхание, напряженные стоны. Он изучил меня от макушки до кончиков пальцев на ногах, всю рассмотрел и ощупал. Вначале меня поражало и ошеломляло это его бесстыдство. Но все, что он делал, неизменно вызывало удовольствие, снова и снова рождающееся внутри меня.

Я кусала губы, выгибаясь и сдерживаясь, когда вдруг замерла от неизведанного прежде невыносимо приятного ощущения, а он уговаривал, настаивал, хрипел, покрывая мое лицо и шею поцелуями: — Кричи, если хочешь, не сдерживайся, кричи…

Под утро уже и у меня это получалось хрипло и жалобно. А на рассвете я сонно и вяло выговаривала ему, чувствуя в себе незнакомую смелость и свободу говорить все, что взбредет в голову:

— Влад, вставай… иди уже. Я хочу спать… нету сил и болит каждая косточка. Ты измял меня всю. Ты облизывал и грыз мне ногу… что это было? Ты кусался… я уже боюсь тебя. Ты совершенно не знаешь стыда… Сейчас я просто устала, а потом не смогу смотреть тебе в глаза.

Меня опять бросило в жар, когда я вспомнила, как он сам влажным утиральником стирал мне кровь. А он лежал на боку, подперев рукой голову, смотрел, как я краснею и довольно улыбался.

— Расскажи мне, что я еще делал такого? Красней, прячь глаза, отворачивайся, только говори.

— Ты опоздаешь на совет. Я буду спать. Не пускай сюда никого, — свернулась я калачиком.

— Хорошо. Я приду, когда ты проснешься, и сам вымою тебя всю. Тебе прислать поесть? Нет?

Он одевался, натягивал сапоги, застегивал пояс, уточняя наши дела на этот день: — Сегодня принесут твою шубку и что-то еще. Не хочешь вечером прогуляться? Или останемся дома?

Гуляли мы в парке. Все дорожки там были прочищены. После домашнего тепла морозный и свежий воздух забивал дыхание, бодрил. Темное небо было густо усыпано яркими, мигающими звездами, как всегда бывает в сильный мороз. Мы прогуливались, держась за руки, выдыхая клубы пара, но возвращаться обратно в дом не хотелось. Разговор был интересным, а новая шубка — теплой.

Необыкновенной красоты одежда привела меня в изумление. Это страшно было взять в руки. Внутри — мягкий недлинный мех черного цвета, будто подернутый на кончиках серебристой изморозью. Снаружи он обнимал кисти рук, шею под подбородком и пушистой оторочкой спускался вниз, обегая всю шубку по подолу. Плотную наружную ткань глубокого синего цвета украшала сплошная вышивка серебряной нитью, повторяющая морозный узор по краю замерзших окон. Шубка свободно расширялась от груди книзу.

Косы мне уложили уже по-женски — бубликом на затылке и обернули их светлой легкой тканью. Сверху одевалась шапочка в пару шубке. Черные сапожки, выложенные мехом, и рукавички тоже были изумительны. Я восторженно таращилась в зеркало, когда за мной зашел Влад. Он тихо подошел и стал сзади, прислонив меня к себе и положив подбородок на шапочку. Руки осторожно опустил мне на плечи. Обводил взглядом отражение в зеркале.