— Брезгуешь, значит…

— Та черненькая мне больше других понравилась… пухленькая такая. Ты только проверься, пусть Тарус посмотрит — как бы заразу стыдную не подхватить. У тебя вон волосинки густо пали на одежду да болячка на губе намечается — верный признак. Так что да — брезгую. Вот как скажет, что не болеешь ничем таким, так и станем учиться. Я не против, командир. А пока ребята помогут. Да, Стас? Дело нужное, мало ли… — несло меня. Юрас разжал кулаки, улыбнулся и вышел.

Вечером он ушел в село на посиделки, а вернулся утром, когда я умывалась возле колодца. Прошел к себе. Вот и прояснили все, вот и славно…

А занимать силу я потом научилась. Мне помогли. Ведун не напомнил ни разу, что я вытворяла. Но мои отметины от ногтей на затылке не сводил. Там аж синяки пошли — все ими любовались. Он вел себя со мной, как и раньше. Подробно рассказал о том, что мы с ним должны были тогда делать. О том, как в подобии поцелуя занимают жизненную силу у здоровых воинов, чтобы спасти умирающих, делясь потом ею. Рассказал мне, как однажды было столько раненых, что просто кровь остановить всем у него силы не хватало. "Перецеловал" тогда всех, кто на ногах стоял. Жутко выглядело, наверное… не приведи когда такое испытать.

Когда до приезда свежей смены оставалась пара дней, все и случилось. На наш разъезд напали когда те возвращались с обхода. Сшибку увидели со стен, и ребята рванули на подмогу. Сразу увязли в рубке, а я в ужасе смотрела, как из-за холма подходят вражеские десятки — ровно, не спеша. В крепостце оставалась я одна и смысла дольше сидеть здесь не видела. Порубят их — мне смерть раем покажется.

Мигом оседлала коня, выехала. Успевала еще к ним проскочить. Как увидела, что могу различить вражьи глаза, так и стала метать стрелы. Сшитая специально для меня перчатка надежно защищала ладонь и запястье. Тридцать стрел было в колчане — тридцать чужаков полегло. Бросив лук, отчаянно кинулась саблей прорубаться в круг, где наши бились уже пешими. Мелькали вокруг чужие лица… я изворачивалась в седле, отражая и посылая сабельные удары. Они тяжко отдавались в теле до пояса… Хватала сквозь сжатые зубы воздух — его не доставало. Меня вело какое-то безумие! Не было страха, какой страх, если уже выбираешь, какой смертью умрешь? Я выбрала — там, с ними. Была только цель — пробиться любой ценой! Пробилась… пролетела, кувыркнувшись с павшего коня. Как голову не свернула? Быстро огляделась, поднимаясь на ноги — здесь все было залито липкой горячей кровью. Меня оттеснили внутрь, прикрывая, не давая простора поднять оружие. Побитые стрелами кони лежали вперемешку с людьми… Бросилось в глаза бледное знакомое лицо — прямо у моих ног лежал один из воинов.

Я упала на колени и припала губами к раненому из отряда ведуна. Парень вздрогнул, открыл глаза, я искала взглядом, кому еще помочь — помогала… перетягивала рубленые вены, прятала открытые раны, вливала понемногу силу. Над нами насмерть стояли воины… Юрас рубился двумя клинками. Ведун, Стас, ребята защищали тех, кто без сил лежал на мерзлой земле. Звон стали, противный скрежет оружия об оружие были основными звуками. Да еще тяжелое рваное дыхание, хриплые стоны, грязные бранные слова, обращенные к врагам. Кровь парила над открытыми ранами, пахла железом, остывала на снегу, уходила в него…

Цепенела от ужаса, не понимая — почему не перебьют нас стрелами? Наших осталось стоять человек пятнадцать, когда достали Стаса. Он был самым молодым среди всех. Разрубили плечо до середины груди, отвалив руку. Перевернулось все внутри… помутилось в глазах…себя забыла! Вскочила, как подкинуло. Юрас хрипло рыкнул: — Сядь!

А я чувствовала, как тяжелой волной поднимается из глубины души темная, страшная сила… как расплетаются косы за спиной, как взлетают вокруг меня черной волной. Знала, что глаза полыхнули синим светом. Битва почти замерла… Меня колотило от ярости и страшной, немыслимой по силе ненависти. Закричала, от отчаянья и ужаса не осознавая себя: — Хватит! Прекратите! Перестаньте! Уходите, откуда пришли, что же вы делаете? Будьте вы прокляты, твари поганые!

Голос звенел над степью, как будто его множило и разносило эхо.

Чужаки заторможено сползали с седел… те, что пешие — падали на колени. Повторила тише, уже не надрываясь, не понимая, что происходит:

— Уходите, уходите… — вырывался властный посыл, вполголоса, почти шепотом гремевший над местом битвы. В глазах потемнело, стало клонить к земле. Упали вниз волосы, закрыли лицо… колени подогнулись. Оседая на землю, слепо искала руками опору. Сильные руки подхватили, одним движением убрали волосы с лица. Шепнула с благодарностью: — Тарус… И стала жадно пить жизнь с горячих сухих губ. Сознание ускользало, тьма залила мир, только круги света под веками давали знать, что я жива. Уши заложило, тишина шумела музыкой, теплом мягким накрыло и потянуло вниз. Я скользнула в полную темноту.

Очнулась, как оказалось, через день с ночью. Открыла глаза, улыбнулась, увидев Таруса. Потом улыбка застыла на лице- вспомнилось все. Со страхом спрашивала взглядом — что, как, скольких потеряли? Он покачал головой — лицо уставшее, под карими глазами — темные провалы теней. Прямой нос, кажется, стал еще тоньше и длиннее… вымотался. И меня спас… Поблагодарила от всего сердца:

— Спасибо, Тарус, спасибо тебе.

— За что мне-то, Дарина? Это ты нас спасла. Всю себя отдала, прошла по краю. Не думал я, что ты так можешь… Опасная ты, стражница.

— Спасибо за то, что силой поделился. Что это было, Тарус? Они же послушались! Они же ушли?

— Ушли. Не знаю… не будем сейчас об этом. Ты многих спасла, да я еще восьмерых вытянул, а девятеро уже не встанут… Стас…Ты знаешь… к нам смена раньше пришла, хотя уже и не сильно нужно — отбились с твоей помощью. Говорят, что сейчас пойдем вдоль границы, до следующей крепости. Там поселение большое, как бы не было и там беды. Хоть и усилили их месяц назад. Тебя тут не оставим, возьму на коня к себе. За дневной переход оклемаешься. Вставай… попробуй потихоньку.

Встать я не успела. Открылась дверь и вошел Юрас, сел на край постели, взял за руку. Лицо тоже осунувшееся, повзрослевшее на годы… Сидел, смотрел с мукой в глазах. Я ответила спокойным взглядом. Выгорело все за те три ночи, кажется — и следа не осталось. Улыбнулась примирительно, а что нам делить?

— Я все знаю уже — Тарус рассказал. Жаль ребят. Ты иди, мы встать попробуем. Мне одеться нужно… Иди уже, Юрас, только задерживаешь.

Как вошел молча, как и вышел. Зачем приходил? Почему не оставит меня в покое, если не нужна? Мое спокойствие поколебалось, в груди стало тесно, распирало от непонятного чувства. Злилась, наверное. Зачем. Он. Приходил? А ведун покачал головой:

— Зря ты так с ним. Это его силой ты жива, а не моей. Почти не отходил от тебя, все…

— Поняла. Поблагодарю и его. А я думала — ты. Главное, что выжили. А кто кому — что считаться? Все свои, — старалась я говорить рассудительно и спокойно.

— Вижу, что говорить об этом не хочешь. А придется. Вы пара с ним, ты понимаешь, что это значит?

— Может быть… мне это все равно, — отрезала я, садясь в постели, — не зря же мне его со всеми тремя девицами показали в подробностях. Правда ту, что снял на посиделках, не видела. Да это уже и не важно.

— Почему не показала, что люб тебе?

— А кто тебе сказал, что он мне люб? Я только доверять училась, благодарность испытывала. Уважала, как хорошего командира, присматривалась. Нравился мне — да. А полюбить не успела, так что…

— Ты обрекаешь его на одиночество, ты знаешь это? И сама останешься, не узнав, как оно могло быть. Пара — это союз, одобренный Силами. Дети в нем сильные, умные, красивые. И любовь такая, что зависть берет. Я видел таких, знаю. Не всем пару дают, я вот свою так и не нашел.

— И я видела! — всерьез разозлилась я уже на него, — моего блудливого деда его пара вон выгнала. И не жалела никогда. А этот одинок не будет, за него не бойся. Сейчас дай только в столицу вернуться, там у него этих пар видимо-невидимо. Да и тут хватает. Сама видела. Выгорело, что и намечалось. Забудь, я больше не хочу говорить об этом! Вернусь вот, поеду коровам хвосты крутить, если подпустят к себе холодную лягушку.