Он взял ее за руку.

— Белла, нельзя исключать, что ты должна ответить мне на эти вопросы!

— Ты... не имеешь права!

— А кто тогда имеет, если не я?

— И я ответила на вопрос, а тебе уж точно не это хотелось услышать! Сначала об этом узнает мама, а потом и остальные члены семьи!

— Генри не узнает.

Белла закрыла лицо ладонями и разрыдалась.

— Мне не до смеха, это не шуточки, — проговорила она.

— Мне жаль. Поверь, я не считаю это шуточками.

— Ты застал меня врасплох, когда задал такой вопрос — такой ужасный вопрос! — а я не подумала и ответила на него, хотя не следовало этого делать!

— Но я знаю, что ты не смогла бы меня обмануть.

— Именно поэтому нечестно спрашивать!

Росс задумался.

— Да, — согласился он, — полагаю, что нечестно.

Она плакала и пускала пузыри, как дитя.

— Тогда давай заключим договор. Притворимся, что этот вопрос никогда не задавался, как и не прозвучал ответ на него. Как тебе такой расклад? Даю тебе слово. Этого хватит?

Слезы почти высохли. Росс протянул ей платок. Белла стыдливо огляделась в попытке удостовериться, что никто не заметил. Она вытерла лицо, хотя в глазах еще стояли слезы. Затем как будто подавилась и закашлялась.

— Ну, тише, тише, — Росс тоже встал и приобнял ее за плечи. — Не расстраивайся так.

Она снова закашлялась.

— Я кашляю не от этого. С утра першит в горле. Ничего страшного, только дыхание перехватывает.

— Это все из-за пения. Неудивительно.

— Вот именно что удивительно. Петь мне совершенно несложно.

— Вчера вечером мне тоже так показалось. Но не забывай, это серьезное испытание. Столько репетиций. Серьезная проверка на прочность, когда всерьез поешь главную партию в опере на чужом языке. Неудивительно, что ты вымоталась и переутомилась. А вдобавок к тому становишься фавориткой постановщика!

Белла чуть улыбнулась, когда вернула отцу мокрый платок.

— Возможно... но я ужасно себя чувствую. Я так обрадовалась, когда тебя увидела, но тебе не следовало... приезжать. Я должна была сама все завершить, сама... добраться до Англии в нужное время...

— И вместо этого возвращаешься узницей под присмотром надзирателя?

— Дело не в этом, папа. Ты прекрасно знаешь, что я не смотрю на это под таким углом.

— Может, у тебя такое ощущение, как однажды сказал Джуд, что если построил свой дом, то и лежи в нем?

Белла хихикнула и поморщилась.

— Нет... Не знаю. Может, ты и прав.

— Помни, Белла, ты добилась большого успеха. Небывалого успеха. Все остальное сложится само собой, надо только проявить чуточку терпения и понимания. Я очень тобой горжусь.

— Благодарю.

Они пришвартовались после девяти.

— Переночуем в «Голове короля», — сказал Росс. — Экипаж отъезжает в семь утра. Поужинаешь у себя в комнате?

— Немного перекушу. Я сегодня переела.

Они проснулись в половине шестого. Пробудившись, Росс сразу направился в комнату Беллы. Она сидела. Солнечные лучи копьями пронзали пол спальни.

— Как ты себя чувствуешь?

— Спала хорошо.

— Как твое горло?

— Еще першит. Ерунда. — Она закашлялась. — Ты уже позавтракал?

— Нет еще. — Он сел на кровать. — Покажи-ка мне свой язык.

— С радостью.

Она высунула язык и скорчила рожу. Росс хмыкнул. Затем потрогал ее руку и лоб и поднялся с кровати.

— Белла, мы едем домой.

— Домой? Куда, в Корнуолл?

— Именно.

— Ох, какая радость! Могу пока отсрочить все свои извинения!

— У тебя жар. Небольшой. Но я не доверяю костоправам Портсмута. Даже Лондона. Когда доберемся домой, ты будешь в надежных руках Дуайта Эниса.

— Давай поспорим, папа. На шестипенсовик. Что я совершенно поправлюсь, когда приеду в Нампару.

— Договорились. Я слышал, есть экипаж на Эксетер в восемь часов.

Апартаменты лорда Эдварда Фитцмориса в Лансдаун-хаусе в южной части Беркли-сквер состояли из шести просторных комнат, его обслуживали камердинер, две горничные, кухарка и посудомойка. Окна выходили на Керзон-стрит. Летом лорд Эдвард в основном жил в Лондоне, но с нетерпением ждал следующей недели, чтобы отправиться в Норфолк и некоторое время провести со школьным другом Хэмфри Эстли. Начало весны и лета выдались прекрасными, и Эдвард покорно посещал светские мероприятия лондонского сезона, утешаясь мыслью, что совсем скоро глотнет свежего воздуха в менее церемонном Сваффхеме. Он привык к скромности и не рассчитывал на большое состояние.

В результате неожиданной череды смертей его старший брата стал маркизом, владельцем огромного поместья в Бовуде, охотничьего домика в Шотландии, крупного состояния и получил место в палате лордов и два карманных округа палаты общин в придачу. Официально Эдвард стал наследником своего брата Генри в 1809 году, хотя и не придавал этому значения. Порой он представлял, что скорее похож на герцога Кларенса, младшего брата короля. Генри получил не только значительное имущество, теперь на нем лежала и огромная ответственность, в то время как у Эдварда, моложе его всего на пять лет, не было вообще никаких обязанностей.

К счастью, Генри гораздо более благоразумен и прилежен, нежели Георг IV, заключил счастливый брак и уже имеет двух сыновей, так что риск, что к Эдварду станут обращаться «ваше сиятельство», к счастью, был весьма невелик. У Эдварда было несколько увлечений: театр, развитие народного образования, архитектура в целом; и утром, завтракая свежим лососем и яйцами всмятку, он просматривал письма на серебряном подносе, только что положенные камердинером Уотсоном, предполагая, что большая их часть касается речи, с которой он выступил в воскресенье в пользу прав для католиков.

Он разгреб письма ножом для бумаги, и вдруг его сердце екнуло, когда он увидел письмо с адресом, написанным хорошо знакомым почерком.

Эдвард схватил письмо и, отодвинув стул, подошел к окну, сломал печать, развернул и стал читать. От прочитанного рука затряслась так сильно, что он выронил письмо, пришлось вытаскивать его из-под стула, куда оно непослушно улетело.

Он внимательно, очень внимательно прочел во второй раз и громко вскрикнул.

В комнату поспешил толстяк Уотсон.

— Что-то случилось, милорд?

— Случилось? — повторил Эдвард. — Случилось? Случилось, случилось, тысячу раз случилось! Боже правый! О Господи! Я... мне надо подумать!

— Ваш завтрак остынет, милорд.

— Уотсон, знаете того нищего, однорукого, так вот, отнесите завтрак ему. И будьте любезны, дайте ему вот эту гинею.

— Милорд, вы же знаете, леди Лансдаун не считает благоразумным поощрять нищих ждать у двери...

— Я объясню леди Лансдаун. А еще мне понадобится карета. О Господи! Здесь есть экипаж? Если я... Нет, так не годится! Наши кареты с гербами. Я найму обычный экипаж из конюшни «Полумесяца». И шестерку лошадей... Нет, не стоит так выставляться! Четверка для долгой поездки. Передайте, что экипаж мне понадобится на две недели.

— Милорд, вы же собирались выехать в пятницу в Норфолк.

— Да, собирался. Я напишу мистеру Эстли. Он поймет. Все поймут. Ох, Боже мой! Да любой должен понять! Уотсон, две недели вы точно мне не понадобитесь. Возьмите отпуск и двойную плату...

— Благодарю вас, милорд. Но получается, вы будете путешествовать в одиночку? Наверняка...

— Да, в одиночку. О Боже, это потрясающе. Господи, кажется, я сейчас взорвусь. Ангелы небесные! Мой... мой брат дома?

— Нет, милорд. Поехал верхом с ее сиятельством...

— Ну хоть кто-нибудь дома? Из членов семьи? Я должен рассказать об этом... этом письме с небес, иначе меня разорвет!

— Кажется, леди Изабел у себя в комнате...

Эдвард фамильярно взял камердинера под руку.

— Я сейчас же разыщу ее. Но пока я не уехал, поручаю вам прямо сейчас выйти в это чудесное-пречудесное утро и помчаться в конюшню «Полумесяца», предпочтительно в два раза быстрее, и попросить, нет, даже потребовать, чтобы мне дали напрокат экипаж и четверку лошадей с кучером, для поездки в Корнуолл...