Звери – те, кто наиболее сильно пострадают во время обряда, ибо задействованы слишком тонкие материи. Сердце – это здорово, как и возможность жить в срединном мире, но без зверя затраченные усилия того не стоят.

На грудь Нюре он поместил дощечку с вырезанным изображением волчицы. Раскрашена простенькая картинка умело: того и гляди животное повернет лобастую голову и оскалится.

В ромбе, заготовленном для себя, он заранее расставил те же четыре свечи и приготовил табличку. Не спи лютая и вопросов не миновать, уж больно зверь отличается от тех, что она видела. Да и запах у него двойной. Оттого и выслеживать сложнее. Собаки путаются и ведут в другую сторону.

Угол и ромб Дарен очертил цепочкой нефритов, чередующихся с тлеющими пучками прострел-травы. Камни, по его задумке, должны удержать жизнь. Трава – защитить от удара. Сладковатый запах заполнил помещение, вызывая щекотание в носу. Разом вспыхнули свечи, добавляя тягучий удушающий аромат. Кабы лютая до сих пор не спала, сейчас точно уснула бы, до того тяжел запах.

Чародей внимательным взглядом окинул приготовления и подошел к неподвижной Нюре. Она вздрогнула, шевельнула рукой, точно пытаясь подняться. Он усмехнулся, аккуратно вернул сдвинувшуюся руку в прежнее положение и наклонился, примеряясь. В руках он держал острозаточенный стилет. Пламя свечей отразилось от блестящего лезвия, сделав его похожим на кол с рукоятью черепом.

Дарен усмехнулся, разглядывая мрачный артефакт и собственную хвостатую тень. Заговоренный свет лучше всего обнажает истинную суть вещей. Свечи он создавал лично, поработал на совесть: сам себя выявил. Череп оскалился, обнажая зубы. Чародей пригрозил пальцем, дождался смиренно смыкания челюстей и поднял руку.

Глаза черепа полыхнули тьмой, сочащейся из пустых глазниц. Треск свечей усилился, а камни раскалились до красноты. Удар вышел точный и короткий. Стилет вошел в центр грудины, между ребрами. От черепа потянулась полупрозрачная нить, сотканная из четырех цветов свечей.

Чародей, прищурившись, изучил результат и направился в центр горницы. Заклинание в этот раз он начитывал так быстро, что со стороны понять сказанный слова невозможно вовсе. Пламя свечей поднималось все выше, вплетаясь в нить, идущую от черепа. Поднялся ветер, грозящий задуть пламя. Дарен выкрикнул последние слова, стремительно лег и вогнал себе в грудь парный стилет. Закрывая глаза, он думал лишь о том, что коли ошибся, то не проснется ни он, ни лютая.

Звонко чирикали птички, празднуя рассвет. Кукарекали петухи, а Горяна не находила себе места.

– Нет ты представляешь! – ругалась она, топая по дому, не хуже заправского воина. – Совсем деваха обнаглела. Предупреждала же. Предупреждала. Нет, пока в подоле не приволочет не успокоиться. А кормить потом кому? Кормить нам придется.

– Может и не приволочет, – вяло отбрыкивался муж: хлипкий мужичок с первой проплешиной точно на макушке. – Нужна она городскому-то больно.

– А где она тогда? Где?

Мужик замер, вытаращив глаза. Простой вопрос, а ответить нечего.

– Думай, что мелешь! – жена замахнулась половником. – Лучше уж приволочет, чем вовсе не вернется.

– Скажешь тоже. Она сильная. Постоять за себя может.

– Так и он не слабак. Зверь-то, небось, ого-го.

– А есть ли он?! – мужик подошел к двери, собираясь в поле: – Наши бают, запах от него чудной. Незнакомый. Может хворый какой. Непохож он на нашенского-то. Больной какой-то.

– Больной? – муж ушел, а Горяна все обдумывала услышанное, – не похож он больного, – сказала она сама себе. – Больным Нюрка не заинтересуется. Нормальный, стало быть. Ну, пусть только вернется.

Нюра изучала потолок, украшенный резьбой. У них в избе такого не было. Да и стены чужие, бархатистой тканью обитые. Стены и тканью – чтобы пожару легче полыхнуть, не иначе. Лютая села. В груди противно кололо. Дыхание выходило хриплым, натужным. Давно она так не дышала. Уж и не помнит когда. Но маманя тогда думала, что на одного дитятю у нее станет меньше.

Нюра склонила голову. Из груди торчал нож. Тонкий. Красивый. Точно ненастоящий, потому как крови нет вовсе. Она поднатужилась и легко выдернула его. Кровь не появилась, а дышать стало легче. Покрутила в руках чистое лезвие. Приложила руку к груди. Сердце билось ровно и чисто. Странно все.

Повернулась. Вокруг цветные расплывшиеся кляксы, да огарки свечей. Разбросана сухая трава. Горницу она узнала, пусть и не сразу. Одно не поняла, где хозяин. Покрутилась, не поднимаясь с места. Напротив лежал Дарен.

Руки он держал на груди. Той самой, из которой торчал второй нож. Нюра охнула и споро поползла к поверженному чародею.

– Это кто же тебя? А меня? Что было-то? Что? – бормотала она, силясь вытянуть кинжал.

Лезвие выходило нехотя, точно цепляясь за внутренности, но, удивительно, оказалось чистым. Ни одной капли крови, ни одной нитки с одежды. Чудеса.

Пока Нюра думала что бы это значило, чародей открыл глаза, поймал взгляд и сонно улыбнулся. Он казался перепившим медовухи из-за разухабистого вида. Зато смотрел так, что сомнений не осталось: жив. Как и она. Кто бы что с ними не сделал, а они оба живы.

– Теперь мы связанны одной нитью, – произнес он и хрипло закашлялся. – Ты и я. Навсегда.

Нюра никак не могла разобраться в ощущениях: то ли жарко, то ли холодно. По лицу бегут струйки пота, а тело потряхивает от озноба. Давно она не чувствовала себя настолько погано. К тому же, голова болела гораздо больше груди, вытесняя мысли о ранении.

– Давно проснулась? – Дарен смотрел на нее со странной нежностью. Приятно, но непривычно. До сих пор так на него смотрела она.

– Только что, – глухо проскрипела она, подивилась голосу и вытаращила глаза: – А кто нас убил? Мы в плену, да?

– Слушать много баек вредно, – назидательно заметил Дарен, приподнимаясь. – Как ты себя чувствуешь?

Нюра еще раз посмотрела на место, где еще недавно красовался нож и подивилась белизне и целостности наряда:

– Даже крови нет. А может мы уже у Зверя, потому и нет?

– Крови и не должно быть, – отозвался чародей, прищурившись. Он медленно «ощупывал» ее колдовским взором. – До Зверя нам еще далеко.

– Ой ли? Ты его наместник да, что так уверен?

– Нет. Протектор, то есть наместник не знает всего, – Дарен поднялся. Состояние лютой он оценил как отличное, свое – как сносное. Оно и понятно, пока он жив, она разницы и не заметит. Не должна заметить. – Я уже был у Зверя. Это не его чертог.

– Вот как? – Нюра окончательно запуталась в произошедшем. Кусочки случившегося словно разлетелись по ветру и отказывались собираться воедино. – А как же ты вернулся?

– Никак. Я не вернулся. Я все еще там.

– Нет. Нет! Ты здесь! – она ткнула в него пальцем, дабы убедиться в своей проводе. Мужчина, казавшийся осязаемей некуда, загадочно улыбнулся и таинственно пояснил:

– Я здесь и там одновременно.

– Так не бывает.

– Ты даже представить себе не можешь как много всего бывает, что выходит за рамки наших разумений.

Нюра четно прониклась важностью сказанного и простодушно вылепила:

– Морочить голову, и я умею. Может не так заумно. Но умею. Ты лучше объясни почему мы живы.

Досадный вздох Дарен сдержал. Лютая не только не забыла, но кажется сильнее заинтересовалась. А ведь он не сказал ни слова лжи. Только правду. Возможно, слишком невероятную чтобы поверить.

– Потому что мы должны быть живы. Это обряд для жизни, а не для смерти.

– Обряд? – волчица усиленно прокручивала в памяти все, что произошло до странного провала в памяти. Подарок, шалаш, горячее варево – она выстроила логическую цепочки и надолго замерла, глядя в никуда.

Дарен наблюдал за выражением ее лица и чем дальше, тем меньше оно ему нравилось. Конечно, ничего уже не изменить, но паника на хорошеньком лице в принципе не может быть приятна. Он давно привык и к отвращению и к ужасу, что вызывает у жителей Лунограда, но Нюра…