Ушедшему лету и новому фонтану на набережной Слабо? О том, как мириады… нет, много, ладно, миллионы — лианы, радуги, дриады, в твоём сознанье воспалённом — здесь, наяву, потрогать можно и не обжечься – но – не примут в свой светлый танец весь промокший будь даже балериной-примой — смешно и думать. Просто внемли, благоговей, вбирай, наполни все капилляры, жилы, нервы. …вольны – дискретны — снова волны… О том, что не фонтан – умеешь, а тут – фонтан! И ты бессилен взгляд оторвать гипноз важнее нет ничего вот разве синью пунцовой вглубь чернеет небо чего ж ещё? – вода струится сливается, дробится в небыль и возвращается сторицей как те слова… сто леопардов, лиловых золотых зелёных — их ловят дети – прыгать, падать, глотать осколки брызг солёных спеши, пиши его с натуры насколько хватит ямбов, красок, его сложнейшей партитуры не исчерпать речёвкой страстной, и этот хор – его кантаты, их бесконечное кипенье — вода – пылающие кудри, о, детвора на карусели вот так смеётся, пенье статуй, огня, занявшегося пеной, всем водопадом перламутра в тебя впадает воскресенье Александру Соболеву
Искандер, эти реки тесны и горьки для того, кто привык родниковой водой утолять свою жажду. Как ручьи ни чисты, кто вступил в эту реку однажды — не отмоется, нет иорданской волны. Бисер твой рассыпается, не успеваешь сыграть, ни догнать, ну их к чёрту, такие игрушки. Немало народу не заметили сами, когда же лишились огня в благородном стремлении выйти на вольную воду. Только там, за буйками, всего лишь трясёт и тошнит, ничего больше нет. Те, кто плавает в мелкой посуде, застолбили фарватер, развесили всюду огни, незаконнорождённых (как Фет) даже слушать не будут. Постоянно рублю каждый сук, на котором сижу, и пытаюсь взлететь, отвергая позор притяженья. Получается изредка — неосторожным движеньем приоткрыть над собой чьей-то воли бездонную жуть. Эту чашу медовую пёрышком не исчерпать, все, кто был, лишь притронулись к терпкому лунному краю. Для Сизифа камней неподъёмных повсюду хватает, и нетленной солёной колонной висит снегопад. В каждой осени — новый обет избежавших клише. В каждом омуте — тихие черти волшебной свободы. Камень, брошенный в воду, всегда попадает в мишень, в самый центр кругов, с трепыханьем по левому борту. «А снег так и не выпал. Он кружил…» А снег так и не выпал. Он кружил над городом в сомненье и смятенье, носился над землёй неверной тенью, но не упал. Лишь холодом до жил ночь пробрало. Жестокая звезда бесстрастно щекотала гладь бетонки, а снег, потупясь, отлетел в сторонку и выпал в Нальчике. Чужие поезда вдруг осветили – человек лежит в кювете. Но такому контингенту не вызвать «скорую», как будто чья-то жизнь отмечена печатью секонд-хенда. Я откуплюсь от нищих и бомжей, всем – по монетке. Спи, больная совесть. Сам виноват. Смеркается уже, пора домой, пока есть дом. А повесть его проста. Сам виноват. Не я. Перед собой. А я – не виновата перед собой? Тащить-тяжеловато. Невыносима лёгкость бытия. А снег нас не прощает. Наши сны не смяты ни виною, ни любовью. Он где-то засыпает – до весны — и ангел засыпает в изголовье. 3. Ласточке Твой мир огромней моего, стремительнее, необычней, не зная слов – куда его ты воплощаешь духом птичьим? Не зная музыки – во что ты проливаешь слёзы, как ты не задохнёшься красотой, её простым и дерзким фактом? «Когда проходит время сквозь меня…» Когда проходит время сквозь меня, ему покорно открываю шлюзы — не стоит перемычками иллюзий задраивать отсек живого дня, и ламинарный лимфоток столетий не заслонится частоколом дел, а время растворяется в воде, качает мёд – наверно, в интернете… Я покорюсь – и вот простой узор читается цветной арабской вязью, двумерный мир взрывается грозой, дорогой, степью, неба органзой, причинно-следственной необъяснимый связью. Такой диалектический скачок — забыть себя – чтобы собой остаться. …Подсолнухов – не меньше, чем китайцев, и все влюблено смотрят на восток. Когда пытаюсь время удержать, используя истерики, торосы, пороги, слёзы – ни одна скрижаль не даст ответа на мои вопросы. Смятенье турбулентного потока порвёт, как тузик грелку, мой каприз. Во мне живёт латентный террорист, и я за это поплачусь жестоко. Домой! Мой дом древнее Мавзолея. Жизнь удалась. Хай кволити. Кинг сайз. Спасибо, время, что меня не лечишь, не утешаешь меткой в волосах. И в позе аскетической, неброской подсолнухи в гимнастике тайдзи. Мне ничего плохого не грозит с такой самодостаточной причёской. |
