Вот и теперь вода под теплоходом бурлила. Тросы и верёвки, улетавшие от пристани к далёким обрывам, от качки то вскидывались, то плюхались в воду; лодки, привязанные нос к носу, часто-часто клевали, будто куры на детской игрушке.
Дальше теплоход пошёл ровным ходом, мерно разматывал под текстильный шум движка берега. Между деревьями и внизу, на камнях, мелькали растянутые палатки. По срезу известняка чернели пещеры, будто кто-то вдавливал в пенопласт горящие окурки.
У воды глазели на теплоход купальщики, бледные, незагорелые – новички-туристы, – щурились из-под приставленных ко лбу ладоней. Загорелые же, как арабы, старожилы деловито ходили по берегу, начхав на судно.
Весь путь до Гребеней составлял два часа. Солнце знойного 2010 года нещадно палило, и приходилось время от времени переходить на другую сторону палубы в тень, где хоть немного овевало прохладой.
Наконец показались известковые гребни. На их макушках когда-то торчали деревца, как казачьи хохлы; выпирали над рекой каменистые скулы… Головы эти снесло временем, теперь торчали над водой косые срезы, будто остовы бунтарских вый.
Вот залив. Сквозь листву виден дворец управляющего маркиза Паулуччи; мелькнул изволок, где была пионерская баня и родник; торчат из воды трубы, – вероятно, причал для катера… А дебаркадера нет! Артур подумал: «как же он высадится?».
Между тем теплоход сбросил скорость и повернул к берегу. С разворота ткнулся носом в гальку. Женщина-матрос и пожилой мужчина, в новых синих спецовках, начали вращать лебёдку – и от палубы отделился трап с приваренными стальными поручнями, завис в воздухе и пошёл-пошёл, снижаясь, к земле, упёрся концом в грунт…
Артур высадился. Прямо под обрывом мужик в дырявом трико жёг костёр и, жутко чадя, смолил перевёрнутую лодку. Наверх вела прочная стальная лестница. Артур поднялся – и сразу узнал просторный луг и длинный бревенчатый сарай вдоль обрыва, сильно осевший. Тот ещё сарай, сложенный в духе купеческих амбаров, ему было, наверное, более ста лет. И казалось, за его низенькими дверьми с коваными накладными навесами до сих пор хранятся сбруи, бочки с дёгтем и бурлацкие верви, повисшие от стены к стене в тяжкой дрёме.
Дорога упиралась в ограду лагеря. Когда-то здесь был забор деревянный. Сваренная из высоких пик, новая ограда свисала над обрывом, закрывала выход к берегу. Артур приметил тропинку, спустился, повис на решётке, перебирался внутрь. Но и там наткнулся на решётку, теперь она шла вдоль берега. Нашёл промоину, заложенную досками, вытянул их и со злобой побросал как можно дальше в кусты. Пролез низом, прошёл рощицу.
И вот они, пионерские палаты – три голубых двухэтажных дома! За ними – широкое футбольное поле, клуб и камера хранения.
От старого сруба за футбольными воротами, где жил когда-то 5-й отряд, выскочила сварливая собачонка. На лай вышел из сруба мужик с помятым лицом. О чём-то спрашивал.
Собака мешала изъясниться.
– Я в детстве тут отдыхал! – крикнул Артур.
– А-а… – понятливо протянул мужик и зашагал прочь, шевеля широкими штанинами с сильно мятым задом.
– Погоди, земляк! А кто купил этот лагерь?
Не оборачиваясь, мужик махнул рукой:
– Козёл какой-то. Не знаю. Мы охраняем.
В роще у клуба дети играли в почту. Тогда Артур хотел жениться на Кате, малышке в крошечных сандалиях с продавленными дырочками и с бантиками на макушке. Девочка была ещё октябрёнком, очень уютная – и хорошо вела бы семью. Он писал ей: «Я Вас люблю», но «почтальон» не приносил ответа. А сама девочка смотрела на лопоухого обожателя, дико вытаращив глаза, будто он зарезал свою бабушку, и старалась спрятаться среди подруг.
Пёс верно отрабатывал свой хлеб, лаял и не позволял перейти футбольное поле. Тогда Артур вернулся к лазу, к лестнице у обрыва. Прежде здесь петляла дорожка, протоптанная пионерами-нарушителями, стояло огромное дерево, под корневищем которого дети прятали в мыльнице сигареты «Салям».
Спустился к воде. На пирсе, выходящем далеко к фарватеру, купались две девочки лет пятнадцати. Ныряли с помоста, выбросив вперёд руки, – умело, как парни. И, выпроставшись из глубин, подплывали к помосту, спокойно разговаривали, ни крика, ни визга.
Волны набегали к ногам и уходили в щебень, как в губку.
В сумке лежали чай и большая металлическая кружка с привязанной проволокой в виде дужки – держать на палочке над костром. Сидя на корточках, Артур начал собирать вокруг себя ветки. Расстояние от воды до обрыва – метра два, дровами не разжиться.
Девушка в зелёном купальнике крикнула ему с помоста:
– А вон смотрите, какая палка! Прямо над вами…
Пробежала по доскам, прыгнула на гальку, вскарабкалась по-обезьяньи наверх и стащила сук – длинный, корявый.
– О, спасибо! Тут ужин сготовить хватит! – сказал Артур и стал поджигать сухую листву. – А вы – местные?
– Не-е. Мы приехали.
Темноволосая, загорелая, она смотрела несколько лукаво, но доверительно. Глаза – густо-зелёные, на переносице – каникулярные веснушки. Подруга была светловолосой, бледнокожей (вероятно, не приставал загар), в ярко-жёлтом, тоже сплошном, купальнике и с неопределённым лицом, как сырой блин, о котором ещё не знаешь, что получится.
– На дачу? – спросил он.
– Бабушкин дом.
– А что же тут всё огородили? Еле пролез.
– Это ещё что! – сказала светленькая. – Раньше от забора до самой воды висел моток колючей проволоки!
– Мы вон с той стороны лагеря пролезали, – поддержала её подруга и протянула жалобно: – Нас прогоняли.
– Да, время… – сказал гость, подкладывая ветки в костёр. – Нашему поколению повезло… Но вы должны знать, что на этот берег никто не имеет никакого права. Юридически. По закону. Берега рек, судоходных, транспортных, особенно таких, как Волга, – это стратегическая территория. Это ваш берег.
Заварка в кружке поднялась, сквозь неё вздулась пена. Подержав ещё немного кружку над пламенем, он поставил её на гальку, вынул из сумки чашку и налил немного чаю. Устроившись поудобней, начал отхлёбывать. Наблюдал за купальщицами, которые опять ушли на край помоста.
Обе ныряли с траекторией дельфина. Без брызг, с прямыми ногами. Ступни исчезали в воде, захлопывая гладь и унося в глубину крутящийся шлейф пузырей. Всплывали, мотнув головой, и гребли к помосту. Вылезали, словно литые, с острыми коленками и лоснящимися бёдрами. Сдавливали ладонями влагу с купальников – сверху вниз, вода сбегала по ногам. Зеленоглазая с некоторым женским изяществом поправляла у виска подкрашенные каштановые завитушки и всё поглядывала на гостя, будто ожидала ободрения.
– А какая там глубина? – спросил он.
– Три метра, – сказала она и посторонилась.
Он уже шёл с жердью замерять. Сунул конец в воду, но его повело течением. Наконец жердь упёрлась в дно, и… тут боковым зрением Артур увидел огромного пса! Пёс стоял на берегу. Окрас и стать мощной восточноевропейской овчарки, великолепная стать! Вот только уши подвели – изломанные концы висели.
Оглашая побережье басом, пес пошёл на помост. Артур невольно опустил жердь, преграждая дорогу.
Пёс шагнул и в мгновение ока перегрыз конец палки. Затем ещё и ещё – и, роняя куски, продвигался к мужчине.
– Он меня съест! – воскликнул Артур.
– Да нет! Он добряшка, – в голос крикнули девочки. – Полкан, нельзя!
– Его зовут Полкан? Здорово! Как в сказке! Ай, хороший Полкан! Вот, на, догрызай.
Пёс одним прикусом разделил пополам остатки брошенной перед ним жерди и прошёл к краю помоста, а потом обратно. Не обращая внимания на незнакомца.
– А чей он? Ваш?
– Ничейный, общий, – сказали девочки.
Артур решил искупаться. Разделся прямо на пирсе; спросил:
– А вы сальто умеете?
– Не-е…
– Сейчас попробую. Сто лет не нырял. Тут хорошо, упор надёжный. А то как-то с лодки попробовал, она лёгкая, дюралевая. Я оттолкнулся, а корма ушла, как тазик отлетела. Я плюхнулся на спину. Так отбил, что кожа покраснела. Как калошей настучали.