«Я снова рисую. Это снова графика, как будто серый может описать всё на свете. Я снова рисую Его. Снова рисую Его и говорю с ним.

Обычно я долго рисую Его голову, чтобы быть уверенным, что это будет Он. Глаза, чтобы он видел, каким я стал. Потом уши, чтобы рассказать ему всё. Рот я рисую в конце, потому что знаю всё, что он мне скажет. И не хочу это слышать.

– Я собрал марсоход. Ты понимаешь? – он дважды моргает. – Хорошо. Мне обещали деньги за него на этой неделе. Тогда можно будет заняться нашим проектом.

Мало кто знает, что серый получают, смешав красный, зеленый и синий в равных пропорциях. Картина кажется депрессивной, но в ней спрятаны бурые камни, трава моей фермы и марсианский закат. Впрочем, нет, я ничего не спрятал. Это люди видят мрак, потому что он внутри.

– Не знаю я, зачем это всё, – я смотрю в его глаза в поисках понимания, осознавая, насколько это глупо. – Мог бы сделать проект для себя одного. Уйти и наплевать на миллиарды этих идиотов. Им ведь ничего не объяснишь. Машины, которыми помыкают программы 5000 года до нашей эры выпуска. Да, у них было несколько обновлений. Но люди заражены вирусами тщеславия, похоти, жадности. Теперь не понять, где операционная система, а где вирус. Где человек, а где машина.

Смотрю на безротое существо на бумаге. Жена была бы рада такому мужу. Не было бы слов, которые бы бесили ее. А вообще пора понять, что прошлое уже дальше, чем будущее. Интересно, нарисовать ли ему туловище, чтобы боли в животе и его помучили?

– И самое главное – я почти встроился в этот улей. Семья, ферма. На доход от марсохода можно купить новую ферму. В конце концов, – я прорисовываю редеющие волосы. – К чему мне эта слава среди ничтожеств, которые продолжают жить мозжечком?

Поднимаю картину. Хорошо получилось.

– Смотри, копия лучше оригинала, – поворачиваю его портрет, и из зеркала на меня смотрят я сам и я сам с портрета. Второй я что-то мычит, и по его взгляду я понимаю, что он меня ненавидит».

True colours

«Монастырь. Обычно мы просто сидим с закрытыми глазами и следим за своим дыханием. Часами. А мастер – она просто ходит вокруг нас с бамбуковой палкой и следит за брэйннетом каждого, чтобы мы не начали думать о чем-то действительно важном.

Это вообще невеликая идея – взять в аренду вершину горы (как ее местные называют? Кэтчкэнар?) рядом с заброшенным карьером, построить буддийский храм и учить просветлению за оплату в размере «сколько не жалко».

Сейчас наша Сталиньиян, как мы меж собой ее называем, придумала особую пытку. Мы сидим в центре водохранилища на маленьких плотах. Со стороны это, наверное, кажется чем-то мистическим. Но нам не до чудес  – пара неловких движений, и плот сбросит тебя в суровую зеленоватую реальность. Мастер восседает на центральном плоту и кричит на тех, кто замечтался о настоящей жизни. Что дальше? Полетим на марсианские рудники осваивать дзен каменоломни? Или нас отправят на Солнце ради дзена пепла?

– Коля, вернись на Землю!

Зачем это всё? Я все еще пытаюсь отыскать, где в моем теле живет мой разум. Я понимаю, что нигде не живет (и, кстати, моя бывшая была бы с этим согласна), но теперь я должен это прочувствовать как-то по-особому. Может, я смогу найти и своего потерянного друга?

– Томас, инхэйл-эксхэйл,– слышу я окрик на плохом английском.

Да дышу я, дышу, куда я денусь. Дышу. Это странное действо – думать о дыхании. Твоя душа как будто переселяется из головы в живот и не понимает, для чего все эти страхи и обиды. Дышу. Через какое-то время дыхание завораживает меня, как барабаны старого рока. Среди сильных долей вдохов и выдохов я слышу слабые доли тишины, через которые, как через входные двери театра во время концерта, можно услышать отраженные отзвуки гармонии.

– Томас, бриф!

В этот миг мир как будто ставится на паузу, что-то важное откуда-то с окраины моего мироздания растет и долетает туда, где еще нет слов. Не надо слов, пусть это чувство еще побудет само собой. Но нет, в голове все вспыхивает и хочется смеяться. Я понял. Как же я мог быть так глуп всё это время? Никто не переселяется ни в какой живот. Там нет ничего.

И тут я не выдерживаю и теряю равновесие, с руганью погружаясь в мрачные пучины этого озера. Всё так глупо, и оттого еще смешнее.

Выныриваю, хватаюсь за плот.

Стоп. Какая-то важная мысль стучится из другой комнаты моего сознания. Что-то важное, что я хотел вспомнить. Но не могу нащупать в потемках эту дверь. Только пульсирующие звуки ударов…»

Михаил проснулся оттого, что ребенок на заднем сиденье ритмично стучал ногой по его креслу. Мамаша зашикала на маленького хулигана, и тот успокоился, посчитав задачу по привлечению внимания выполненной.

 «Качканар? – мысль из сна вынырнула в реальности, как жадно вдыхающий воздух начинающий пловец. – Старый город возле бывшего рудника? Я, вроде, слышал про это место».

Кажется, это была первая зацепка за многие годы. Корнеев часто думал о том, что многие его сны должны были иметь какие-то черты, маленькие нюансы, по которым он смог бы найти исполнителей главных ролей. Он включил на брэйннете сервис, позволяющий прогуляться, а точнее пролететь по всем уголкам мира. Возле Качканара действительно был буддийский храм, доступный для видеоэкскурсий. Михаил сделал заказ и дрон устремился в небо.

Полет по построенному на склонах гор городу едва ли мог показаться удовольствием для пассажиров автомобилей и зрителей видео с дронов – пространство было скомкано, как лист бумаги, отчего «вперед» почти всегда становилось «вперед-вверх» или «вперед-вниз».

Большинство зданий были в солярном стиле, который часто применяли в тех населенных пунктах, где нельзя установить систему искусственного климата. Слегка блестевшие дома отражали неиспользованные для прогрева солнечные лучи, отчего город даже в пасмурную погоду выглядел светлее, чем он был на самом деле.  Кто-то называл это иллюзией, а маркетологи строительных компаний – «эффектом “солнечного зайчика”».

Было много неорастений, выведенных когда-то ради их повышенной способности превращать углекислый газ в кислород. Но коммерчески успешными они стали только после того, как биологи научились менять гены, отвечающие за их окраску.

Сиреневые ели, голубые тополя, розовая трава газонов – это стало настоящим бедствием земных мегаполисов, пока власти не начали вводить единый стиль для каждого города. И вот дрон летит мимо ультрафиолетовых парков с вкраплениями серого, и кажется, что здесь готовятся временно принять статус столицы моды. Хотя пара красных елок то тут, то там подсказывала, что в Качканаре тоже есть желающие выразить свой протест даже длине видимой глазу световой волны. Или это настоящие цвета города, которые пробиваются из глубины?

Михаил смотрел на летящие рядом с дроном автомобили, пассажиры в которых спали, ели и даже целовались.

«Еще немного соединенных одним транспортным пучком историй жизни, чьи линии через пару секунд разлетятся по разным романам. Герои со своими мотивациями, миссиями и конфликтами. Им кто-то проспойлерил, что в конце все умрут, но они продолжают верить, что это просто глупая шутка, пока не увидят последнюю страницу с тиражом, рейтингом книги, а потом и обложку с отзывами каких-то людей».

Впереди-внизу показались водохранилище и высокая гора, где росли деревья 1.0, окрашенные природой в недизайнерские цвета. Дрон вылетел с берега и на бреющем полете проследовал над озером куда-то, где должны были быть ясные ответы на туманные вопросы.

Под крылом беспилотника зашуршала многоцветная осенняя рябь. Он нырнул вглубь и оказался над каменистой тропинкой среди леса, аляповато раскрашенного, как детская раскраска с цифрами. Дорожка вела вверх к скалистой вершине, там показались первые постройки. Начинало темнеть, но дрон уверенно облетал сумрачные деревья и торчавшие из земли глыбы.