– Скажите, Сергей… – Венька задумался на секунду, словно припоминая что-то, – м-м-м, Станиславович, а нельзя ли от меня вот это для начала отцепить, – он указал глазами на дурацкую, изогнутую торшером железяку с капельницей. – Рука, знаете, устала что-то… В знак наших добрых отношений. Раз уж динамика положительная такая. И в туалет бы не мешало…

– Конечно. Почему бы нет? – уже серьёзно, без улыбки ответил тот. – В этом необходимости я теперь не вижу. Вот только обход закончу – и немедленно распоряжусь.

«Так, официальная часть, видимо, прошла успешно, – про себя отметил Венька. – Начинаем разговаривать как нормальный человек. Уже неплохо. Придурок…»

– И да, ещё… – тепло улыбнулся ему доктор, – минут через десять вам принесут бельё. Оденетесь, будете как все, – он указал рукой на продолжавших резаться в домино больных, – на человека хоть станете похожи. А через часик жду вас в кабинете. Надо бы нам с вами ещё кое о чём поговорить. Не возражаете, надеюсь?

Нет, он не возражал. Он никогда не возражал. Сначала…

Сказать по правде, Веничка храбрился, такого крутого поворота он не ожидал. На самом деле никакого желания решать сейчас хоть что-то, да ещё в дурдоме, у него, конечно, не было. На новые подвиги, после вчерашнего, он был пока что не способен. Теплилась ещё довольно смутная надежда на предстоящую беседу с главврачом. «Зачем-то он меня всё же пригласил, – рассуждал про себя Веня, – ведь не чайку попить, на брудершафт? Понятно, будет мозги полоскать, но почему именно сегодня? Мог бы и на завтра отложить, да и вообще, за пару месяцев в таком чудесном месте крышу снесёшь кому угодно. С чего бы это он, – недоумевал Веня, – к чему такая спешка?»

Вскоре ему принесли мягкую, в жёлтую полосочку пижаму размера на два шире его совсем не узких плеч, и здоровенные ободранные тапки-шлёпанцы – из тех, что можно взять в бане напрокат, за неимением своих. А следом дылда-санитар, молодой ещё довольно парень с рыжими, короткой щеткой жёсткими усами и взглядом идиота, снял капельницу, и Венька, поднявшись наконец, смог облачиться в больничную одежду. Дабы не мести штанами помещение, потуже затянул и подкрутил резинку, закатал манжетой рукава и сразу же отправился в разведку – исследовать больничные покои, где оказался волею судеб.

Чувствовал он себя, если учесть вчерашнее, в общем-то неплохо. Конечно, подрагивали ещё руки, под левым локтем, вокруг следа от капельницы, назревал синяк изрядного размера, и отчего-то жутко болело горло. «Ну ничего, – успокаивал себя Веня, – бывало и похуже». И хотя действительно, бывало, наверное, и похуже, но никогда ещё, ни разу в жизни не чувствовал он себя таким потерянным, опустошённым и униженным, причём, как бы ни трудно и горько это было сознавать, униженным самим собой, придурком. Самим собой!

Он осторожно, словно проверяя слабые ещё после вчерашнего, подрагивающие тревожно ноги, вышел в больничный коридор, стараясь не шуметь прикрыл калитку в дивный сад и огляделся. Коридор оказался совсем не длинным, из чего ясно следовало, что странное то место, где он оказался волею судеб, больных душой вместит немного. Невдалеке, направо, Венька увидел зашитую матовым стеклом почти до половины дверь, такую же в точности он только что закрыл. За ней ещё одну, и поодаль, по коридору слева, нашлась большая комната, дверь была открыта. Скудной довольно обстановкой она слегка напоминала холл затрапезной маленькой гостинички в забытом богом провинциальном городке. Те же продавленные, синего дерматина старые диваны, жёлтого пластика стулья и столы, всё тот же телевизор «Радуга» на высокой тумбе. «Комната отдыха, – сразу догадался Веня. – Она же, судя по запаху, столовая». Завершался коридор небольшой полукруглой стойкой, живо напомнившей лекторскую кафедру в институте, где он учился много лет назад. За стойкой, на высоком стуле, скучая над газеткой, сидел тот самый дылда-санитар с усами фельдфебеля и белёсыми глазами идиота. Веню он как будто не заметил.

Напротив комнаты отдыха – столовой оказался тот самый кабинет, куда его совсем недавно так любезно пригласил главврач. На двери отсвечивала тускло бронзой табличка с надписью «Заведующий отделением». На следующей за ней дверью табличка была уже попроще, мелового пластика, гласившая, что здесь находится процедурный кабинет. «Интересно, что тут у них за процедуры? – подумал Веня. – Пытки электричеством? Прямой массаж головного мозга?»

Далее следовала ординаторская, за ней ещё одна, уже без всяких табличек дверь – и точно такая же напротив, с весёлым кашалотом под зонтиком воды в накрытой шапкой белой пены ванне. И наконец, ещё чуть-чуть подальше, большая металлическая дверь с круглым оконцем – последняя уже, явно входная. В том, что это так и было, сомнений возникнуть не могло: рядом, за столиком, на небольшом вращающемся кресле-стуле сидел сержант милиции. На этом, собственно, всё и заканчивалось. «Да уж, – подумал Веня, – на свежем воздухе здесь прогуляться не удастся. Картина грустная…»

Он подошёл поближе, от двери без опознавательного знака отчётливо тянуло до боли знакомым запашком, ошибиться было невозможно: тот самый, кислый, застарелый, слегка разбавленный еле уловимым привкусом хлорки и мочи тяжёлый запах табака. И Веня тут же, абсолютно ясно, вспомнил свою ротную курилку. «Так, здесь, судя по всему, курилка и сортир, – догадался сразу он. – Вот это очень вовремя». На этом разведку можно было и заканчивать. Он сделал неотложные дела, вернулся в дивный сад и подошёл к Костяну.

– Слушай, братан, такое дело: у тебя сигаретки не найдётся?

– Ну пошли, вместе подымим, – отозвался Костик, поднимаясь. – Только, извини, – он вытащил из тумбочки пачку «Примы», – у меня без фильтра. У нас тут и такие за счастье вроде, – ухмыльнулся грустно он, – с куревом беда совсем.

А Веньке было всё равно. С фильтром, без фильтра… Лишь бы затянуться. Организм требовал того, к чему привык.

– Да ладно, – сразу повеселев, ответил он. – Тоже табачок… В армии «Гуцульские» курили, за семь копеек, и ничего, нормально. «Прима» – значит, «Прима». Пошли…

Уже со второй затяжки Веню повело. Глухим протяжным колоколом ухнуло что-то в голове, плотной белой ватой заложило уши, он слегка качнулся и прихватил Костяна за плечо.

– Эй, эй, братан, ну ты чего? Чего так побледнел? – услышал он голос откуда-то издалека. – Давай-ка ты присядь… вот хоть сюда, – Костян усадил его на низкий широкий подоконник, посмотрел внимательно в глаза. – Чего-то ты с лица сошёл, братишка, – немного косо усмехнулся он. – Курить-то тебе, пожалуй, рановато. Ты лучше подыши, – и с этими словами Костян распахнул настежь маленькую форточку, – глядишь, и полегчает.

Снаружи хлынула морозная прохлада, Венька сглотнул судорожно, набрал немного воздуха, потом ещё, ещё, вздохнул поглубже и ясными уже глазами посмотрел на Костю:

– Крепковата, братишка, твоя «Прима»… Отвык, похоже…

– Ладно, пошли отсюда, – тот затушил окурок, – успеешь накуриться. Пошли, пошли. Приляг-ка ты лучше, брат, полежи немножко.

За окнами темнело, в ожидании вечерней скудной трапезы психи раскинули картишки у Костиной постели, дом скорби неспешно шевелился размеренной вечерней жизнью. Подушку, дабы не слепила лампа, Венька положил повыше, прикрыл глаза. Чего можно ожидать от предстоящего визита к заведующему отделением, понять было несложно, кое-какие мысли на этот счёт у Венички уже имелись. Вести беседы о своей нелёгкой жизни с этим, его примерно возраста, умным доктором ему ужасно не хотелось, однако он прекрасно понимал: раз надо – значит надо. Это всё же давало хоть какую-то возможность выяснить, что у того в самом деле на уме. «Сейчас начнёт нудить, мол, что да как, да как дошёл до такой жизни, нравоучения читать, морали, – казалось Веньке. – Жизни учить… И нахрен ты мне сдался со своими заунывными беседами?» Час, однако, минул как-то незаметно, пора было идти на экзекуцию. Венька поднялся, и подтянув штаны повыше, направился к кабинету главврача.