А они уже стояли пред ним. Трое из них кинулись к лежавшему на земле без чувств князю Василию, а двое направились к зверю, и лесной гигант, протерев свои залитые кровью глаза и двинувшись вперёд, сразу же напоролся на острую рогатину.

— Принял, что ли? — воскликнул вершник Иван и размахнулся топором.

— Принял! — последовал короткий ответ лесовика. — Лобань космача, да смотри шкуры не попорть!

Топор опустился на башку медведя, но скользнул по ней и рассёк её наискось, не нанеся смертельной раны.

Зверь страшно заревел, замахал лапами, стараясь дотянуться до стоявшего пред ним человека, а острая рогатина всё глубже и глубже впивалась в его тело.

Лесная тишь была нарушена. Раздавались человеческие голоса, рёв раненого зверя. Удары теперь сыпались на него безостановочно. Вот он сделал инстинктивное движение, как бы поняв, наконец, что ему не сдобровать в схватке с этими могучими врагами, но было уже поздно: остриё рогатины впилось в сердце и разорвало его. Медведь сильно качнулся на бок, взметнул лапами, страшно заревел, а потом грузно рухнул на снег, вырвав при падении рогатину из крепких рук охотника, и забился в предсмертной агонии.

— Инда упарился! — снял меховой колпак и отёр пот со лба лесовик. — Ишь как возиться пришлось!..

— Н-да, — согласился Иван, — этакая здоровая махина… Грузной какой! — и он ткнул затихавшего зверя ногой и даже плюнул на него.

XIX

ИЗ ОГНЯ В ПОЛЫМЯ

—

ойти взглянуть, — проговорил лесовик, — кого из беды вызволить пришлось.

— А знаешь кого? — очутился около них кузнец из посёлка. — Да самого нашего лютого князя Василия Лукича!

Лесовик заметно вздрогнул.

— Врёшь! — закричал он. — Быть того не может!

— Поди сам погляди, ежели не веришь…

Смельчак-парень надвинул на голову колпак и пошёл к кучке товарищей, которые окружили потерявшего сознание Агадар-Ковранского.

— Взаправду князь? — спросил он, подойдя.

— Он самый, — ответили лесовики.

— Кабы знать было то, — отозвался один из них, — так и пальцем не пошевелили бы, пусть бы его на здоровье медведь заломал…

— Вестимо так, — сказал другой лесовик, — медведь меньше зла творит, чем князь Василий; известно — Божья скотина…

— А как князь мучил нас для забавы! А вон теперь лежит и не дрыгается… Видно, зверь-то лесной — не наш брат, лютовать под ним не моги…

Князь Василий, беспомощный, жалкий, без сознания, лежал на снегу среди этих явно враждебно настроенных против него людей.

Пожалуй, и лучше было, что сознание покинуло его… Судьба, вырвав его из когтей одной опасности, кидала его в объятия другой, ещё более грозной…

— Расступись-ка, братцы! — раздался звучный голос того лесовика, который принял на рогатину медведя. — Дай мне взглянуть на князеньку!

Голос этого смелого человека звучал как-то совсем особенно. В нём ясно слышались и злоба, и тоска, и нестерпимая мука.

Люди расступились.

— Ой, князенька, — прерывисто захрипел лесовик, — вот как нам встретиться пришлось… Бог-то всё видит: бывает время, что и богатым поплатиться нужно… Так-то! Дай-кось топор-то! — обратился он к ближайшему из товарищей.

Тот в ужасе попятился.

— Ой, ой! Пришибёт он князя-то, — пронёсся кругом тихий шёпот.

Лесовик злобно засмеялся.

— Миловать не буду, — коротко произнёс он и добавил с невыразимой тоской в голосе: — Сестрёнку, им для забавы замученную, вспомнил… Давай топор!

Тут сказалось всё, что накипело на душе этих измученных людей. Отуманенный клокотавшею в нём злобою, человек видел пред собой тирана и не задумывался совершить кровавое преступление…

— Разойдись, братцы! — выкрикнул лесовик, которому кто-то из товарищей сунул в руку топор. — Я в грехе, я и в ответе, а вы ни в чём неповинны… У-ух! — размахнулся он топором.

Но опустить удар на голову бесчувственного князя Василия ему не пришлось.

— Не трожь! Чего ты? Или Бога позабыл! — раздался около него окрик, и чья-то сильная рука ухватила, как клещами, его руку и отвела в сторону. Это был вершник воеводы Грушецкого, Иван. — Не трожь, не моги, — повторил он, — вспомни, на какое дело идёшь!

— Ты чего? Тебе-то что? Наши счёты…

— В них я не встреваю, — твёрдо ответил Иван, — а у нас на Руси лежачего не бьют… Видишь, князь-то словно мёртвый валяется, а ты его такого-то пришибить задумал… Небось, кабы он на ногах был, так не посмел бы… Брось, тебе говорю, топор, не то, смотри, худо будет! — И Иван изо всей силы сжал кисть руки лесовика.

— Ты — чужой, — пробормотал тот, — нечего тебе промеж нас встреваться… Небось, не тебя его княжеская лютость коснётся… А он, наш князь-то, говорят тебе, хуже зверя лесного…

— Пусть! — столь же твёрдо, как и прежде, возразил Иван. — Вот очнётся он, лютый твой князь, и делай с ним, что тебе душа велит, а до тех пор не трожь, не дам.

— И взаправду, Петюшка, — подошёл кузнец, — дурное ты замыслил… Сердце-то ты своё потешишь, а потом каяться придётся. И никакой поп тебе такого греха не отпустит. Потому, какой он враг сейчас? Малое дитя и то забрыкается, как топор над собою увидит, а он лежит и не дрыгается…

— Верно, верно он говорит! — раздались со всех сторон голоса. — Брось, Петюха, будет у тебя время с ворогом за всё поквитаться… Оставь! Не дадим мы тебе душу свою загубить…

— Так это! — опять заговорил кузнец. — Нет ни в одном нашем посёлке и во всей округе никого из подлых людей, кто не хотел бы вот, как ты теперь, ему, князю, топором голову раскроить… И стоит он того, окаянный, но убить-то его надо в честном бою, а не тогда, когда он даже не поймёт, кто его убил… Не примем на себя его крови, ребята! Пусть Петруха на сей раз уймётся…

— А-а, — не то застонал, не то заревел Пётр, — провались вы все и с князем окаянным вашим, — и он бросил топор. — Делайте как хотите, берегите его на свою голову!.. Мало им в округе девок да баб перепорчено, мало на роду медведями для потехи народа перетравлено?.. Так и ещё больше будет! Хотите того — пусть, а мне с вами не дорога… Нянчитесь с окаянным… Эй, вы, проезжие, айда за мной! — и, не обращая внимания ни на князя, ни на товарищей, Петруха пошёл прямо через кусты вперёд.

Смущённые вершники Грушецкого последовали за ним.

XX

УСПОКОИВШАЯСЯ БУРЯ

ставшиеся после ухода Петра и вершников лесовики несколько времени стояли молча вокруг своего князя. Удручающе подействовала на них вся предыдущая сцена. В душе каждый сочувствовал Петру и каждый действительно был готов поступить, как намеревался поступить он, но слова чужого человека пристыдили их: им и в самом деле показалось незамолимым грехом убить бесчувственного князя даже в отмщение за всё то зло, которое причинял он им.

— Ну и ввалились же мы! В недобрый час из избы вышли, — проговорил один из них, нарушая тягостное молчание.

— И в самом деле, — проворчал другой, — гораздо лучше было бы на печи сидеть.

— А уж если вышли да такое дело приключилось, — выступил третий, — так не сидеть же нам весь век тут…

— А что делать-то? Ну, скажи! — послышались вопросы.

— Как что? Посмотрим сперва, жив или помер князь-то? — и лесовик подошёл к князю Василию и потряс его за плечо.

Тот слабо застонал.

— Ишь, жив! — с заметным неудовольствием и даже, вернее, с досадой пробормотал один из лесовиков. — Пойдёт теперь перепалка…

— Да его, кажись, и зверь не ломал! — заметил товарищ.

— Значит, таково хорош, что и лесному зверю противен, — философски промолвил первый, — и в аду не надобен.

— Полно вам, братцы, — отошёл от князя возившийся около него лесовик, — немощный он, а немощный хоть и враг, но милосердия достоин… Лучше обсудим, что нам делать… Трое нас, рук довольно…